И вот в ясные зимние дни мы вместе с эстонской делегацией, в терпимых отношениях с нею, едем по тающему льду рек и речек к цели наших заветных желаний.
С момента отъезда из Праги прошло уже шесть недель.
О своем пребывании в Москве я говорить не буду. Мне уже приходилось писать об этом, да и большая часть из того, что я мог бы рассказать, относится не к личным воспоминаниям, а к истории пролетарского государства. Самым значительным событием, моего пребывания в Москве и Петрограде было то, что я в непосредственной близости и несколько раз видел великого вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина и слышал ряд его выступлений: выступление в московском Большом театре, посвященное памяти товарища Свердлова, речь на огромном массовом митинге в Петрограде{316} перед бывшей царской резиденцией и, разумеется, доклад на II конгрессе III Интернационала. Фигуру Ленина я постоянно отчетливо вижу перед глазами, и его образ, пока я жив, навсегда останется в моей памяти. Мне посчастливилось также лично познакомиться со многими вождями победоносной пролетарской революции и с приехавшими со всех концов мира делегатами конгресса. В Москве работы у нас было по горло. Мы прочли довольно много доступной марксистской литературы, поддерживали тесную связь с Чешским советом на Кудринской улице{317} (председателем его был товарищ Салат-Петрлик), выступали перед чешскими солдатами, возвращавшимися в Чехословакию, и разъясняли, что нужно делать для подготовки революции (да, тогда нам казалось, что до нее рукой подать!), писали статьи о Чехословакии, побывали в Донецком угольном бассейне, на торфоразработках, осматривали крестьянские и государственные хозяйства, выступали с лекциями в Туле, готовились ко II конгрессу III Интернационала. На конгрессе, в Москве, а затем в Петрограде, мы присутствовали в качестве представителей от чешской, тогда еще формально не существовавшей коммунистической партии{318}. О некоторых своих впечатлениях я написал в то время три небольших книжки под общим названием «Картины современной России» и послал их в Прагу издательству Борового с настоятельной просьбой издать как можно скорее. Мне хотелось воздействовать ими на сознание чешского пролетариата. Однако брошюры не вышли. Я слышал, что это случилось в результате вмешательства некоторых государственных деятелен. Напечатать их удалось только после моего возвращения из Советской России.
А потом в Москву приехала чешская делегация во главе с товарищами Запотоцким и Шмералем. В числе ее членов находилась и моя жена Елена Малиржова{319}. Вести с родины… Одна из них была очень печальной: умерла моя мать.
С чешскими товарищами мы часто встречались. Я узнавал о дальнейшей дифференциации и радикализации чешского рабочего класса, разочаровавшегося в республике, об окончательной измене тогдашних вождей социал-демократии, о надеждах на скорую перемену обстановки. Таковы были темы всех наших вечерних споров. Вечера во II Доме Советов, где мы жили, проходили очень дружно. В Москве мне удалось пробыть около полугода. Уезжал я один. Чтобы во время массовой проверки на эстонской границе меня не опознали, пришлось отпустить бороду и запастись фальшивым паспортом на имя какого-то умершего австрийского солдата.
После возвращения я снова вошел в состав редакции газеты «Право лиду». Рабочую Прагу я застал в брожении. Впрочем, брожение охватило всю республику. Повсюду происходили бурные собрания. На каждом из них раздавались возгласы: «Ленин! Ленин! Ленин!» — и звучали приветствия Советской России. Но, кроме русской революции, здесь был еще один жгучий вопрос: что делать у нас, в Чехии? Порвать со старой социал-демократией и основать коммунистическую партию? В Москве ответ на этот вопрос казался нам абсолютно ясным. Но в условиях чешской действительности все было далеко не так просто. Меньшая часть рабочих, остро критикуя партийную бюрократию и правительство Тусара{320}, все же надеялась, что их можно заставить отказаться от тесного союза с буржуазией и принудить снова защищать интересы пролетариата. Однако подавляющее большинство чешских рабочих сознавало, что для них существует только один путь — путь борьбы, борьбы вплоть до самых решительных последствий, то есть вплоть до раскола старой партии и основания новой, коммунистической. Собрания проходили очень бурно, но уже тогда было ясно, что чешскому пролетариату необходим съезд! Раскол в социал-демократической партии стал неизбежен. 15 сентября 1920 года общее собрание в трактире «У Забранских» на Карлине постановило, что съезд должен состояться. Была намечена и его конкретная дата: 25—28 сентября. Местным организациям предложили сообщить о своем согласии или несогласии. Уже ночью толпы участников собрания двинулись по Гибернской улице к редакции «Права лиду», чтобы сообщить главным редакторам Стивину{321} и Немцу{322} свои требования и договориться о радикальном изменении направления газеты. Но полиция Тусара предупредила Стивина и Немца о том, что рабочие идут к редакции, и оба заблаговременно ее покинули. Остальные редакторы остались приветствовать рабочую депутацию.
Началось сражение за съезд. Первым его этапом была борьба за центральный орган партии. После собрания «У Забранских» «Право лиду» выходило всего несколько дней. Старое «Право лиду» было переименовано в «Руде право», и его первый номер вышел 21 сентября 1920 года. Издателем газеты стал Франтишек Тоужил{323}, ответственным редактором — Богуслав Новотны{324}, печатал газету Иозеф Скалак. С 19 сентября правое крыло социал-демократической партии возобновило издание «Права лиду» под старым названием. Печаталась газета теперь не в типографии партии, а в типографии Бофорта на улице Юнгмана. Издателем остался Антонин Немец, а ответственным редактором — Иозеф Стивин. Уже во втором номере «Руде право» сообщило о решении президиума партии (то есть точку зрения Тусара, Бехине{325} и Мейсснера{326}) перенести съезд партии с 25 сентября на 27 ноября. Причем указывалось, что на съезд будут допущены лишь те делегаты, которые в письменной форме обязуются не поддерживать III Интернационал. Но «Руде право» призвало делегатов явиться на съезд 25 сентября, вопреки запрещению президиума партии. В тот же день во дворах помещения «Руде право» состоялись многолюдные митинги. При всеобщем воодушевлении на них были приняты резолюции, в которых выражалась твердая решимость рабочего класса любой ценой удержать в своих руках Народный дом и типографию газеты «Руде право». Дело в том, что правое социал-демократическое руководство, опираясь на формальное положение, по которому владельцем Народного дома была не партия, а кооперативное товарищество, собственно Антонин Немец, предложило исключить из товарищества представителя левых Иозефа Скалака.
Съезд партии состоялся и прошел с исключительным подъемом. С основным докладом выступил товарищ Шмераль, замечательный человек, вдохновенный оратор, речь которого буквально потрясла съезд. Именно тогда и родилась в Чехословакии коммунистическая партия. Хотя формально она вступила в III Интернационал и приняла название Коммунистической партии Чехословакии только 16 мая 1921 года, началом ее существования можно считать славный карлинский съезд.
В «Руде право» мы работали до 9 декабря 1920 года. В середине сентября правительство Тусара вышло в отставку и передало власть чиновничьему правительству старого австрийского бюрократа Яна Черного. Бывшая австрийская бюрократия должна была осуществить то, на что не отваживалось оппортунистическое правое руководство социал-демократической партии, то есть потопить в крови молодое коммунистическое движение Чехословакии. И она выполнила свою задачу.
Под вечер 9 декабря в наполовину опустевший Народный дом (утренний выпуск «Руде право» и «Вечерник»{327} в этот день уже не вышли) явился чиновник магистрата и вручил управляющему обезлюдевшей типографии лист бумаги с печатью королевского города Праги. Это был приказ закрыть типографию. Оказывается, еще 11 ноября суд в округе Нове Место вынес положительное решение по иску Антонина Немца о присвоении чужого имущества. День 9 декабря председатель совета министров встретил во всеоружии. Армия находилась в боевой готовности, в Прагу со всей округи была стянута жандармерия, полицейское управление развернуло свою деятельность уже с утра. Телефонные линии Народного дома контролировались. Когда чиновник вручил управляющему приказ опечатать типографию, тот срочно позвонил в пражский магистрат, но к телефону подошел только канцелярский служитель. Управляющий вызвал полицейскую комендатуру, на его протест там ответили, что подадут рапорт о разговоре министру внутренних дел. Через минуту позвонили из министерства внутренних дел: необходимо, дескать, попытаться уладить дело мирным путем. Управляющий уведомил министерство, что в шесть часов он созывает в Народном доме собрание заводских уполномоченных, которое обсудит положение, и спросил, пропустит ли полиция уполномоченных. После продолжительного молчания голос на другом конце провода ответил: «Господин премьер-министр в настоящее время отсутствует, но я доведу это до его сведения. Если придут действительно только уполномоченные — возможно. Вероятно». Пока тянулись эти бесплодные переговоры, триста человек полицейской охраны занимали здание Народного дома. Они выстроились шпалерами во дворах и закрыли оба проезда в прилегающие улицы надежным кордоном. Крепость была отрезана от мира. Работало лишь несколько телефонов. Горсточка случайно оказавшихся в здании рабочих-активистов пыталась наладить связь с заводами: «Народный дом занят полицией. Сообщите об этом любыми средствами заводским организациям! На Прагу-Данек, Кольбенку, на заводы Чешско-моравской компании, рингофферовцам, на Капсловну! В шесть часов в садовом павильоне Народного дома созывается собрание заводских уполномоченных Большой Праги. Немедленно сообщите по заводам!» Между тем перед Народным домом собирались кучки любопытных. Они быстро росли. Полицейские разгоняли людей, но их становилось все больше и больше. В начале шестого к зданию подошла первая организованная колонна — 150 рабочих жижковской Капсловны. «Назад! — закричал из полуосвещенного проезда офицер, спрятавшийся за четырьмя рядами полицейских. — Назад, или будет применено оружие!» Бурное возмущение улицы и рабочих с Капсловны было ему ответом. Могучий натиск — крепко сцепленные руки полицейских разжимаются, кордон прорван, и толпа устремляется в проезд. Вскоре металлистам с Праги-Данек удался второй прорыв. Потом подошли рабочие Кольбенки и присоединившаяся к ним по пути вторая группа с Капсловны. Во дворах гремит напев «Красного знамени». Кто-то кричит, что полиция готовится напасть на собравшихся через кинотеатр в конце улицы Гавличка. Рабочие строят баррикады. Они тащат ручные тележки, ящики и заваливают запасной выход из кинотеатра. В обоих проездах за спинами полицейских они также возводят баррикады из ящиков и рулонов бумаги. Полиция, блокированная сзади и теснимая толпой спереди, бессильна. Полицейский чиновник посылает сыщика в штатском вызвать по телефону жандармов. На полутемной галерее появляется человек, который кричит: «Товарищи заводские уполномоченные! Срочно направляйтесь в садовый павильон, там идет совещание. Но только уполномоченные и больше никто!» И говоривший снова исчезает в доме. Садовый павильон в одну минуту оказывается переполненным. В то время в Народном доме имелся такой зал, теперь его уже нет. Он представлял собой довольно просторное, со всех сторон застекленное помещение, вероятно, бывшую оранжерею, так что все происходящее в нем было видно, как в зажженном фонаре. Совещание открыл товарищ Гавлин, рабочий с завода химикалиев. Он сделал обзор событий минувшего дня. После него взял слово управляющий домом товарищ Скалак, но не успел он сказать и двадцати фраз, как снаружи, с первого двора, послышался крик. Это к месту действия подоспели жандармы. Они прорвались через покинутую большинством рабочих баррикаду в проезде с Гибернской улицы и ринулись во двор. От ударов задребезжали стекла и узенькие планки в рамах садового павильона. Посыпались осколки стекла. Атакующие вышибали прикладами окна бывшей оранжереи и прыгали через них в зал. Одновременно с жандармами в помещение вломилась полиция. Началась свалка. Жандармы и полицейские неистовствовали. На полу в крови валялись раненые. А в это время другой отряд жандармерии, выполняя приказ премьер-министра Черного, хозяйничал во дворах Народного дома, выходивших на Гибернскую улицу и улицу Гавличка. Удары прикладов и дубинок сыпались градом, повсюду слышались стоны и отчаянные крики женщин, которых ворвавшиеся били и топтали ногами.