Николае Веля ЗЕЛЁНЫЕ ОЧКИ

Родители понятия не имели о том, во что играли в те дни их голодные дети…

Это было сразу же после войны, во время страшной засухи 1946 года. Земля ссохлась, растрескалась, покрылась глубокими чёрными морщинами. А на ослепительно прекрасном голубом небе сияло безжалостное, ко всему равнодушное палящее солнце. Под его лучами трава полегла, словно пытаясь найти убежище от зноя в собственной тени. Пожухлые листья опали, и деревья стояли обнажённые и убогие, как будто их нарисовали чёрным карандашом на белой бумаге.

Люди молчали и терпели. Сидя за столом, они вспоминали о том, что пришлось пережить в недавней войне, о том, что тогда с едой было ещё хуже — её просто не было. Матери учили детей есть аккуратно и бережливо, отщипывая крохи от ржаного, пополам с отрубями, хлеба или кладя в рот по капельке крутую пшённую кашу. Как никогда ранее, множились и разносились самые чудовищные слухи о голоде и лишениях, о том, что в некоторых деревнях уже едят кору, листья и даже бумагу.

Но детей мало интересовали все эти слухи, они были заняты новой увлекательной игрой.

К Гогу, сыну Фабрики (у отца мальчика было совсем другое имя, но его прозвали так, потому что он, один-единствениый во всей деревне, имел самогонный аппарат и маслобойку), приехал старший брат, который служил приказчиком в соседнем городе Питешти. Приехал он домой разодетый в городское платье, с зелёными очками на носу. Потом он вернулся обратно в город, а очки забыл в отцовском доме. Это заметил только Гогу. Как только брат уехал, он украдкой схватил очки и убежал с ними на огород, а затем в поле. Там он надел их и оцепенел от изумления. Всё вокруг выглядело странно и непривычно.

Каждому, кто надевал зелёные очки, казалось, что он перенёсся в совершенно другой мир. Повсюду воцарялась вдруг такая тишина, что слышно было, как стучит собственное сердце. И на солнце можно было смотреть сколько угодно, не щурясь, как на самый обыкновенный клубок красных ниток. Мало того, над всей землёй будто нависала огромная чёрная туча, готовая вот-вот пролиться свежим ливнем. И одолевало желание мчаться вперёд, чувствуя, как воздух врывается под рубашку и обдувает прохладой. Всё вокруг становилось зелёным: и кукуруза, и фасоль, и картофель, и даже сливовые деревья — словом, всё, что совсем недавно было засохшим и белёсым, будто присыпанным мукой. В тот первый день Гогу долго бегал сломя голову, стараясь всё разглядеть и даже пощупать руками. Он носился как оглашенный по полям, пока не добрался до выгона. С тех пор он приходил сюда ежедневно.

Здесь всегда собиралась деревенская мелкота, ребята от пяти до восьми лет. Они играли на выгоне, потому что весь скот в деревне давно околел или хозяева забили его. Кое-кому Гогу давал поносить очки. Сперва счастливый избранник таращился на солнце, изумлённо ойкая, и тут же припускал куда глаза глядят, мчался к орешнику или к кустам шиповника. А кое-кто даже убегал с выгона и добирался до кукурузного поля, где разглядывал каждый початок и видел, что он зелёный, но, когда проводил по нему пальцами, чувствовал, что тот совсем засох. Мальчишка дивился такому чуду, однако недолго ломал голову над разгадкой, оставляя это на потом. Он бежал к плетям тыкв, радовался тому, что они тоже зелёные, но руками их уже не трогал, а летел, дальше, к делянкам картофеля или фасоли.

Гогу бежал следом и требовал свои очки обратно. А тот, кому он их дал, обычно умолял оставить их ему «ну хотя бы до того сливового» или «до того орехового дерева». Поломавшись, Гогу разрешал. Добежав до дерева, мальчишка, как правило, просил позволения ещё покружиться на месте и принимался вертеться волчком, поддерживая пальцами очки, чтобы не упали. Он кружился всё быстрее и быстрее. Наконец кукурузные и пшеничные поля, деревья и дома сплетались в сплошной зелёный хоровод и сливались с небом, тоже зелёным, так что казалось, что находишься под огромным листом ореха. Даже воздух как будто становился зелёным и плотным, как шёлк; хотелось притронуться к нему пальцами, и руки невольно тянулись вперёд, чтобы коснуться этого шёлка. Тогда Гогу быстро хватал очки и передавал их другому. А мальчишка, перестав кружиться, сначала стоял, пошатываясь, а затем валился на землю и крепко зажмуривался: ему хотелось ещё хоть ненадолго задержать зелёный цвет под смеженными веками. Только теперь, лёжа на земле, он чувствовал, как больно исколол и занозил ноги, пока бездумно-радостно мчался с очками на глазах. Раньше он не ощущал боли, а теперь ноги щипало и жгло, будто в наказание за недозволенную проделку.

Так всё лето дети каждый день собирались на выгоне только для того, чтобы полюбоваться миром сквозь зелёные стёкла.

Однако едва только Гогу убедился, что на его очки находится много охотников, как он зазнался и заявил, что будет давать их лишь за кусок хлеба с ладонь величиной либо за две пригоршни пшённой каши. Есть он не хотел — у него дома еды было вдоволь, — просто он был очень жадным и ничего не одалживал даром.

С тех пор многие дети, к удивлению родителей, стали вставать из-за стола раньше обычного. Даже не проглотив всю похлёбку, они вскакивали и прокрадывались за дверь, бережно пряча что-то в руке.

Тот день, когда случилась история, которую мы вам сейчас расскажем, с утра был как будто самым обыкновенным и ничем не отличался от других. И всё-таки Додец многому тогда удивился. Сначала тому, что мама позвала его обедать раньше обычного. Кроме того, за столом отец не стал в десятый раз напоминать, как во время войны солдаты ели мелко нарезанные коренья и листву яблонь. Да и мама не повторяла, что от хлеба следует отщипывать только крохотные кусочки. Но пуще всего мальчика поразило то, что он получил краюху хлеба куда больше, чем когда-либо. Додец тут же прикинул, что ему должно хватить с лихвой и чтобы наесться досыта, и чтобы расплатиться с Гогу за очки.

Вся семья сидела на маленьких табуретках вокруг низкого стола, посредине которого стоял горшок с похлёбкой из щавеля. Додец старательно ел, подставляя под ложку хлеб. Все молчали. Наконец отец спросил:

— Скажи, Додец, с каких пор ты не ел что-нибудь вкусное?

Мальчик задумался над странным вопросом:

— Ты сам знаешь…

— Конечно, знаю. Просто я хотел услышать, помнишь ли ты, когда это было. А что бы ты хотел поесть сегодня вечером?

Додец чуть было не сказал: мамалыгу с укропом, но подумал, что отец спрашивает в шутку, и отчётливо выпалил:

— Суп из барашка с петрушкой, утку с капустой, а на третье (он слышал об этом блюде от отца) — пончики с маком.

Отец не обиделся на шутливый ответ сына и задумчиво произнёс:

— А я-то думал, что ты скажешь спасибо и за простую мамалыгу. Но коли так…

Додец ничего не ответил и продолжал бережно отщипывать кусочки от хлеба, чтобы оставить и для Гогу. Отец заметил это и сказал:

— Ешь, сынок, в охотку, не как нищий. Сегодня хлеба хватит.

Мальчик пропустил эти слова мимо ушей и продолжал отковыривать такие же крохотные кусочки.

— Слышишь, что я говорю? — рассердился отец. — Ешь, не стесняясь. — И, повернувшись к жене, он добавил: — Втолкуй ты ему, что сегодня у нас великий день: советские люди прислали нам помощь из России и вечером он опять может есть вдоволь.

— Ешь, сынок, как следует, — стала ласково уговаривать Додеца мать. — Сегодня отец пойдёт за продуктами, которые прислали нам советские люди, и я приготовлю мамалыгу с укропом, как ты любишь.

Додец в недоумении переводил взгляд с одного на другого и машинально проглотил несколько больших кусков хлеба. Но он тут же опомнился и снова принялся отщипывать жалкие крошки. Отец увидел это, отложил в сторону ложку и приказал:

— А ну, дай-ка мне свой хлеб!

Додец подчинился. Отец разломил краюху на несколько больших кусков и протянул ему:

— Сейчас я посмотрю, как ты ешь. Вместе с каждой ложкой похлёбки клади в рот по хорошему куску хлеба. Боюсь я, что ты совсем разучился кушать.

Додец принялся есть, давясь и задыхаясь, не сводя взгляда с отца. Наконец, когда перед ним остались последние два куска хлеба, он отбросил ложку в сторону и с плачем выбежал из комнаты.

После обеда, когда отец ушёл в соседний город за продуктами, мальчик помчался на выгон. Ребята были уже в сборе и почти все принесли плату, которую требовал Гогу. Но когда тот появился и они кинулись к нему навстречу, показывая, что именно принесли, он высокомерно отмахнулся от них:

— Сегодня буду носить очки только я. А вы пойдёте за мной следом и будете меня расспрашивать, как всё выглядит. Первым делом айда на речку! — закончил он и побежал через выгон и кукурузное поле.

Все понеслись за ним. То один, то другой из тех, кто когда-то уже смотрел через очки, спрашивал:

— А какого цвета кукуруза дядюшки Рэдою?

— Зелёная.

— Неужто зелёная? — недоверчиво переспрашивали ребята, разглядывая поникшие, ссохшиеся, серые листья кукурузы.

А те, кому никогда ещё не довелось надевать очки, и вовсе не верили.

— Побожись! — требовали они.

— Ей-богу!

— Ну, а какого цвета фасоль деда Тукулете?

— Зелёная.

— Правда?

— Зелёная!

— Побожись!

— Ей-богу, чёрт бы тебя побрал!

Они неслись дальше, и всё начиналось снова.

— А конопля Николая?

— Тоже зелёная.

— Честное слово?

— Честное слово.

Так они бежали до самой речки. Там ребята остановились. Не из-за того, что вода перегородила им дорогу — ведь речка совсем обмелела, — а просто каждый брал по камешку, протягивал его Гогу и снова спрашивал:

— Этот камень какого цвета?

— Зелёного.

— Ну и чудеса!

Додец подобрал обкатанный зеленоватый голыш и тоже протянул Гогу:

— А этот какой?

— Зелёный.

— Как же ему не быть зелёным, коли он такой и без очков! Я-то думал, что твои очки чего-то стоят…

Ребята рассмеялись. А Додец это сделал, понимая, что сегодня ему всё равно очков не видать. Гогу показалось, что и остальные ребята усомнились в волшебной силе зелёных стёкол, и он выпалил: