Эмиль Гырляну КОНЬ

Он увидел свет на бескрайних равнинах, поросших густыми, перепутанными и полегшими из-за сильных ветров травами. Какое-то время он не отходил от своей матери, слепой кобылицы, которая держалась чуть в стороне от остальных коней, хотя самые красивые из них были её детьми. Прошло время, и вот однажды в нём вдруг забурлила кровь. Он помчался без оглядки по бесконечной степи, затем высоко задрал голову, раздул ноздри, встряхнул спутанной гривой, в которой застряли колючки чертополоха, и, отвечая непонятным ему, смутным призывам, впервые в жизни оглушительно громко заржал.

Не успел он как следует освоиться с вольной жизнью, как неожиданно кто-то заарканил его на всём скаку, насильно натянул на него уздечку, приладил седло и одним махом вскочил ему на спину. Жеребёнок почувствовал, что над ним нависла страшная угроза: кто-то хочет сковать его, лишить свободы. Он сжался, как пружина, тут же вскинулся и полетел стрелой. Он долго мчался без оглядки, всё его тело покрылось потом, рот заливала кровавая пена. В этой бешеной скачке травы хлестали его, змеями обвивались вокруг ног. Потом он выбился из сил и остановился. Издалека почудилось манящее ржание. Однако он чувствовал, что враг всё так же уверенно сидит на нём, всё так же крепко и безжалостно держит узду, и потому смирился. Признав себя побеждённым, он опустил голову на грудь, повернулся и тихонько зарысил обратно, покорно неся на себе хозяина. А спустя какое-то время иноходец пустился в долгий путь по чужим, далёким краям.

Его упорно и жестоко муштровали, пока не приучили к узде и шпорам. Затем ему пришлось окончательно свыкнуться с седлом. Теперь он уже твёрдо знал тот утренний час, когда гарцевал под своим хозяином на учебном плацу перед неподвижно застывшим по сигналу трубы строем полка, сотнями коней и всадников. А как он радовался, когда после долгой скачки под дождём и ветром возвращался в конюшню, где его ожидал корм!

Спустя несколько лет ему пришлось отправиться в куда более тяжкий путь. Конники пробирались тайком, выискивали скрытые дороги, останавливались и хоронились, когда вблизи громыхали пушки. Наездники и лошади мокли дни и ночи под обложным дождём, барахтались в грязи под свинцовым небом, затянутым густыми тучами, которые свисали чуть ли не до земли. А однажды конь мчался во главе бойцов, взметнувших обнажённые сабли, и чувствовал, что вокруг него бушует водоворот смерти. Вдруг навстречу им устремился другой яростный вихрь — на них обрушилась лавина вражеских всадников, и они схлестнулись в сумятице злобных криков, жалобных воплей и грохочущих выстрелов.

Коню почудилось, что спасения нет. Собрав все силы, он перемахнул через несколько упавших тел и бешеным галопом унёс всадника далеко от своих.

Вдруг перед ним выросла новая стена сверкающих сабель. Иноходец остановился как вкопанный, поднялся на дыбы, повернулся и слепо ринулся обратно.

Он понимал, что за ними гонятся, чувствовал, как ожесточённо хлещет его всадник, и мчался так, что никому не удалось его настигнуть. Значительно позже, уже в безопасном месте, он ощутил жгучую боль в боку. Сабельный удар глубоко рассек ему кожу. Руки хозяина заботливо обмыли и перевязали рану, а затем ласково потрепали его по гриве.

Война кончилась. Конь возвратился домой и занял своё место в конюшне, наслаждаясь жизнью, покоем, светом, льющимся из окошка, и благоухающим сеном, которым всегда была полна его кормушка. По утрам он, как всегда, скакал на учебный плац, а по вечерам чаще всего отдыхал в конюшне. Летом там было прохладно, зимой — тепло. А время шло… С годами угасали его силы и молодость. Подступала старость. Теперь после скачки ноги коня дрожали, шея не выгибалась так гордо, как прежде, глаза стали видеть хуже. Как-то раз он споткнулся и упал вместе со всадником. Правда, он тут же вскочил, но с тех пор хозяин ездил на нём значительно реже и только шагом. А затем и вовсе перестал.

Правда, каждое утро он заходил в конюшню, ласково трепал боевого друга по шее, а затем приказывал солдату прогулять его по двору. Но вскоре коню совсем расхотелось выходить из конюшни. Ему нравилось только одно: безмятежно жевать, плотно закрыв глаза под льющимся из окошка тёплым дождиком солнечных лучей.

Однажды двери конюшни широко распахнулись, и двое солдат ввели молодого, всего в пене, горячего жеребца. Генерал лично указал, как разместить лошадей: старого коня отвести подальше в угол, а молодому освободить место прямо под оконцем. Старик встрепенулся, будто в нём вновь пробудилась кипящая сила молодости, задрал голову, посмотрел на хозяина и затем уж не сводил глаз с вытеснившего его пришельца. Когда все вышли и заперли двери, чужак поднял морду и потянулся к сену, которое ранее принадлежало безраздельно только ему одному. Он не стерпел, взметнулся, разорвал цепь, бросился к незваному гостю и укусил его в шею. Их тотчас же разняли, и старого коня впервые в жизни наказали: солдат дважды ударил его хлыстом. На рассвете следующего дня снова пришёл генерал, приказал оседлать молодого скакуна, вскочил на него и умчался. Старый конь повернул голову и долго смотрел им вслед.

С тех пор обе лошади ежедневно меряли друг друга злобными взглядами. Иногда старый конь собирался с силами и пытался наброситься на молодого. И его снова били хлыстом, после чего он успокаивался и как ни в чём не бывало принимался покорно пережёвывать сено.

Прошло ещё какое-то время, и вот однажды вечером молодой жеребец вытянул шею и внимательно уставился на старика. Тот на мгновение замер, будто не зная, на что решиться, но затем, почуяв явственнее, чем когда-либо, аромат полей, напоминающий ему о табуне и лошадях, которых он так давно не видел, тоже вытянул шею и прикоснулся мордой к соседу. Так они постояли, а потом старик напрягся, вырвал кольцо цепи и, встав рядом со вчерашним врагом, принялся мирно жевать вместе с ним. С тех пор их больше не привязывали.

Кони привыкли друг к другу, подружились, стали неразлучными. Когда молодого выводили осёдланным из конюшни, старик негромко ржал, не находил себе места и беспокойно ходил по двору, пока солдаты не уводили его обратно в конюшню. Там он ничего не ел, всё ждал возвращения товарища. А вечерами он клал голову на шею молодого и дремал.

И вот настал день, когда старику отказали ноги. Глаза его внезапно затуманились, колени дрогнули, и тщетно он пытался опереться на друга. Свет в окошке стал для него медленно меркнуть, ноги больше не держали, он почувствовал, что скользит куда-то вниз. Какой-то миг он ещё удерживался на передних ногах, затем и они подогнулись, и старый конь рухнул на бок… А молодой скакун потянулся мордой к замирающему телу, несколько секунд постоял неподвижно, не сводя с него глаз, вздрогнул, повернул голову к двери и пронзительно, жалобно заржал…