Выслушав жалобы промышленных и поселенцев, Баранов обошел дома и лачуги, с удивлением отметил для себя, что добрая половина ссыльных и венчанных царской милостью, живут с женами дружно и набожно: завели огороды, запасли на зиму юколы. В одной из землянок он застал всю семью и вспомнил их по реестру. Тридцатилетний мужик был осужден за убийство неверной жены, двадцатилетняя девка приговорена к каторжным работам за то, что закопала в огороде тайнорожденное дитя.

В землянке было чисто и уютно при обычной бедности. Управляющий перекрестился на образок в углу, его усадили на нары рядом с дергающим ручонками синеглазым младенцем. Хозяева сели на лавку, смущаясь, что гостя нечем угостить кроме юколы и репы. Баранов погрыз репку, похвалил ее и спросил, отводя взор:

— Как живете?

— Спасибо на добром слове, хорошо живем! — неожиданно ответил мужик и добавил: — Даже страшно от того, что нас Господь не по заслугам милует.

Молодая женщина подняла глаза, в них блеснули слезы:

— Неужели за наши грехи ему страдать? — ласково взглянула на гукавшего и улыбавшегося беззубыми деснами младенца.

Баранов поежился от этого ее взгляда, хлопнул ладонью по колену.

— Компания в обиду не даст! Если якутаты прежде задирали — то теперь перестанут: со всех ближних жил дали аманат… С англичанином бы договориться, тогда и вовсе бояться нечего, — кивнул в сторону моря и вдруг выругался: — Вот ведь зловредные людишки, торгуют оружием, к войне подстрекают…

Он вернулся на галеру и созвал сход, чтобы думать, как по всему побережью подавить смуту. У Компании были два сильных соперника: ситхинские колоши и капитан Барабер. С Ситхой мир, договориться бы с Барабером не мешать друг другу — не было бы ни смут, ни мятежей. Русские приказчики за четыре рысьих шкуры дают добротное шерстяное одеяло.

Барабер за пять шкур — два ветхих, скупленных в приютах. И никто не может втолковать заносчивым, часами приценивавшимся к товару индейцам, что два плохих одеяла не стоят одного хорошего. Убедить англичанина не торговать оружием — сам бес бессилен.

— Спалить псов вместе с кораблем! — выругался Василий Труднов. — Третий день без дождя, фрегат просох. Чиркни кресалом — через четверть часа на воде головешек не останется!

— Мы не разбойники! — неуверенно возразил Баранов. — Мы люди государственные, нам за все ответ держать.

— Скупить оптом все, чугачи бы притихли, они же на бараберовские ружья надеются.

— Эх-эх! — поскреб высокий лоб Баранов. — Что не купить, если рядиться по-людски. Товар ходовой. Но этот хорек нашу нужду почует и заломит цену вдесятеро… Моряк — от Бога, торгаш — от сатаны… Прости, Господи! — перекрестился.

— Пугнуть бы их! — проворчал хмурый Кабанов. — Барышники гибели сильно боятся.

— А как не испугаются? — задумчиво спросил Баранов.

— Тогда нам ко Господу к Рождеству на именины! — не к месту заржал бесшабашный Васька Труднов и умолк, смутившись общим молчанием.

— Где у него пороховой погреб? — спросил Медведников, накручивая клок опаленной бороды на палец.

Краснорожий Труднов, все еще мучимый досадой, что индейцы выжрали половину водочного припаса, вспылил:

— Так он и указал, где? Раскрасил вохрой, как кадьячка зад — на, пошшупай!

Медведников задумчиво взглянул на него и промолчал.

— У меня осталась фляга спирта! — растягивая слова, с расстановкой проговорил Баранов. — Горит, как порох…

Галера пришвартовалась к борту фрегата, покачивая реей чуть выше его верхней палубы. На корабль поднялся кадьякский управляющий, одетый поамерикански. Следом прошли четверо его охранников без ружей. У каждого под одеждой топорщилось сытое брюшко, как у алеута при удачных промыслах. От всех за версту разило водкой.

Хорошо погуляли на берегу, подумал капитан.

Галера стояла ниже канонирских люков, недосягаемая для пушек фрегата, но меры предосторожности были приняты: полтора десятка матросов с заряженными ружьями следили за каждым шагом русских гребцов.

— Халоу, кэпитэн! — весело и развязано, как пьяный, Баранов приобнял англичанина. На его лице сияла знаменитая улыбка «Бырымы», о которой среди индейцев и эскимосов ходили легенды. Рассыпаясь в похвалах знаменитому моряку, не боящемуся ни штормов, ни времен года, знающему северные широты не хуже старовояжных русских штурманов, Баранов говорил и говорил, перебивая толмача.

Прохор Егоров с Гаврилой Ворошиловым сели под фок мачтой на уложенные паруса лицом к баку. Спиной к ним присели Труднов и Репин, удобно, кучкой, подставившись под ружья матросов. Они раздули огниво и задымили трубками. Что-то в их поведении не понравилось капитану, но он успокоил себя: эти люди понимали, что любой подвох может стоить им жизни.

Соотношение в сорок пушек против четырех фальконетов на галере было веским аргументом в пользу английского флага.

Торг шел полным ходом. Барабер усмехался, видя нужду покупателей в оружии. На этот раз селедка не могла спасти кадьякского правителя и он заламывал цену втрое против той, по которой торговал с дикими.

— Где же это видано, — добродушно журил его Баранов, — чтобы оптовые цены были выше поштучных?.. Десять тысяч, господин капитан, и ни пиастром больше. На эту сумму выберете меха в моих лучших кладовых: бобры, коты, песцы, лисицы — что хотите?!

Вежливо посмеиваясь, Барабер вспоминал русскую пословицу: «хозяин — барин», но вспомнить не мог и заставлял думать толмача. Тот закатывал глаза, морщил лоб, потел, наконец, ляпнул невпопад:

— Или пан — или пропал! — И с облегчением рассмеялся находке.

— Хорошо сказано, господин капитан! — Баранов снял шапку и его охрана, мигом похудев, извлекла из-под зипунов пузыри. Один вспороли, облив парус спиртом.

— Алеуты — чудной народ! — опять начал разглагольствовать Баранов, делая вид, что не замечает жуткого запаха. — До сих пор добывают огонь трением.

Зато трут у них — не чета нашему: пух с горючей серой. Малейшая искра — и все полыхает… Бьюсь об заклад на десять тысяч пиастров, фрегат будет гореть не больше десяти минут. По рукам, господин капитан?

— Вы не сделаете этого! — сказал Барабер, желчно скалясь. — У вас нет ни шанса уйти живыми, — но в глазах отважного моряка мелькнули настороженные огоньки.

— Мы же — русь, капитан! По-вашему раша, — зловеще улыбаясь, возразил Баранов. — Тем от вас и отличаемся, что смерти не боимся. А теперь и отступать некуда… На десять с половиной тысяч пиастров спорю, что ведро спирта вам не погасить. Огонь потечет в трюм, а там порох. Очень выгодно выбирать меха самому. По ценам Кантона хороший бобер от среднего, бывает, разнится втрое…

С фрегата дали сигнал. С другого борта к нему подошел пакетбот Медведникова. Трюма открыли и началась отгрузка товара. На галеру и пакетбот лебедки спускали ящики с ружьями и гранатами, ядра, две двухфунтовые пушки, муку, табак, чай…

— Господин губернатор! — обратился к Баранову толмач. — Прикажите тем, четверым, быть поосторожней с огнем, ведь мы договорились.

Баранов похлопал своего беглого партовщика по плечу:

— Это необыкновенные люди, они получают большое удовольствие от табака, когда курят, сидя на бочке с порохом. Как видите, до сих пор живы!

Это очень осторожные люди.

Вот и все! На «Юникорне» закрыли опустевшие трюма. Баранов еще что-то декламировал, размахивая руками.

— До свидания, дорогой друг! Как и договорились, через неделю в Павловской крепости выберешь лучшие меха на одиннадцать тысяч пиастров…

Хе-хе! Неплохой барыш? До весны, с твоим навигационным искусством, сможешь еще раз обернуться с товаром… Да, кстати! На галере и пакетботе — по бочонку пороха, а возле них надежные люди. Если господин капитан надумает расторгнуть сделку: потонет ли фрегат — не знаю, а неоплаченный товар будет на дне — это уж точно!

Ну, слава Богу, сторговались! Еще бы расстаться мирно! — Баранов спустился на галеру последним. «Северный Орел» уже отошел от борта и поджидал «Святую Ольгу». Из люков в борту корабля то и дело высовывались любопытные лица канониров. На юте капитан в одном камзоле с расшитым воротником пристально глядел на уходившее судно.

— На двадцать саженей отойдем под пушки — утопят! — пробормотал Прохор, крестясь. Ему надоело по нескольку раз в день ждать гибели. — Как пить дать — утопят!

— Чтобы купец барыш на дно пустил — не слыхал, — усмехнулся Лукин.

Отошли на двадцать саженей. Пакетбот тоже был под пушками фрегата, а он покачивался, словно раздумывал о случившемся. Но вот взметнулись кливера, корабль повел носом, хватая ветер.

— Вот это выучка! — поцокал языком Баранов. — Любо посмотреть!

— Неужели купчишка плюнет на товар и отмстит? — с уважением и любопытством шмыгнул носом Труднов.

— Расстреляет издали, откуда мы его не достанем! — вздохнул Прохор.

— На все воля Божья! — перекрестился Баранов и обернулся к Лукину: — Ты, Терентий Степаныч, пойди-ка в каюту, — подал ему свой пистолет. — Если попробуют забрать груз — сунь в бочку с порохом и пальни! А то ведь увезут в Европу, перекрестят силой, бороду сбреют, — добавил, не то смеясь, не то печалясь. Натянув шапку до бровей, крикнул гребцам:

— Детушки! Навались! Дружненько! Р-раз! Р-раз!

И вдруг из-за скалистого острова показался парус. Баранов вскинул подзорную трубу, щуря глаз, вскрикнул:

— Да это же «Финикс»?!

Вскоре стал узнаваем Дмитрий Бочаров за штурвалом. Седая борода моталась на ветру и хлестала его по ушам. На баке торчали рыла двух единорогов.

— Где пушки добыл, хрен старый? — удивленно рассмеялся Баранов.

Гребцы повеселели, неестественно громко заговорили и засмеялись.

Фрегат тоже оценил пушки «Финикса». Поставить же вместо них деревянные игрушки мог только старый пьяница Бочаров, и только он мог явиться среди океана в самую трудную минуту. «Финикс» подошел к галере на пятнадцать саженей. Из седой бороды капитана торчал красный в рытвинах нос.