- Вот! Что я говорила?! – Мы РАЗБИРАЕМ по нотам то, что через неделю должны сдать!!! – заводясь все больше, Еванкова уже не скрывала торжества. – Всё ясно – этот этюд ты даже не открывала! Давай следующий!

Следующим оказался самый удобоваримый, если можно так сказать, из этюдов. По крайней мере, в нем хоть местами, но ощущался намёк на какую-то связность звуков. Одна беда – под дугами легато теснились чертовы прорвы нот, а меня уже нешуточно трясло, и руки плохо слушались, и длины смычка не хватало, чтобы все эти закорючки втиснуть в одно движение.

- Ля-ля-ляяяя… Квак-квак! – добирала я фразу лишним движением.

- Кар-кар-кар! – что-то верещала отцу Надежда Ивановна. Наконец, ее рука перевернула страницу недоигранного этюда и я остановилась.

- Достаточно. Геннадий Степанович, Вы сами все слышали – ни добавить, ни убавить, - состроив скорбную мину, обратилась она к отцу. Тот сидел красный, как рак, и что-то строчил в своем блокнотике. - Даже не знаю, стОит ли начинать третий… - размышляла вслух Еванкова, и я ей усиленно внушала: «Не стОит, не стОит!». Однако, внушение не подействовало и ноты на пюпитре она все-таки раскрыла на самом ненавистном этюде из двойных, а местами и тройных нот.

- Ничего хорошего я не жду, исходя из впечатлений от двух предыдущих, но готова дать тебе шанс хоть как-то… Реабилитироваться, что ли…

И вот тут она попала в точку. Реабилитироваться?! Вы хочете песен? Их есть у меня! Сейчас! Айн момент! Сейчас я вам сыграю. Концерт по заявкам: «Кошка сдохла – хвост облез»! Сами облезете, но я не виновата. Заказывали музыку – слушайте!

Я скроила умную мину. Закусила губу, чтобы не выдать коварный план прежде времени и слегка развернулась – я должна была видеть их лица. Поставила пальцы на гриф, чтобы издалека все казалось тип-топ, но на самом деле… На самом деле всё было чуточку не так. Самую малость, всего ничего, четверть тона разницы… Уверенно подняла смычок, со всей дури шмякнула по струнам и выдала «фортиссимо».

Фальшь врезала по ушам так, что у меня самой скулы свело. Этюд скрежетал жестью и выл мартовскими котами, а я все пилила и пилила несчастную скрипку.

Еванкова давно уже махала руками и орала «Стоп! Стоп! Хватит!!!», а я скосила глаза на кончик носа и делала вид, что ничего не слышу и не вижу. Но я все видела! Я видела, как отец обхватил ладонями голову, пытаясь заткнуть уши и одновременно вернуть на место скособочившуюся челюсть. При этом он непроизвольно сучил ногами и мне показалось, что сейчас он либо лягнет меня от всей души, либо убежит вместе со стулом. А озверевшая педагогиня металась по кабинету и никак не могла понять, как быстрее и надёжнее меня заткнуть.

Наконец, в нотах начался совсем незнакомый кусок, до которого я ещё никогда не добиралась, и я запнулась… и всё. Злой хорёк выхватил у меня смычок. И наступила тишина. Кто-то, похоже, смотрел цирк из коридора, приоткрыв дверь, а тут, спохватившись, оглушительно ее захлопнул. Надежда Ивановна еще посвистела кипящим самоваром, успокаиваясь, и завела было знакомую волынку:

- Вот, вы это слышали?! Нет, ну скажите – вы слышали ЭТО?! – но отец сразу ее перебил:

- Слышал. Хорошо слышал. Спасибо. Я все понял. Я пойду, до свидания. А ты… - повернулся он ко мне, - с тобой я дома поговорю! – Недобро сверкнул очками, надел задом наперед шляпу и деревянной походкой вышел за дверь.

- Получила? – злорадно шипела Еванкова. – Надеюсь, родители тебе объяснят, как нужно заниматься в музыкальной школе, раз у меня не вышло!

Она говорила что-то ещё, но я уже праздновала труса. Кураж испарился, и единственное, чего хотелось, так это от души повыть. Как на похоронах: «Ой, лышенько, и шо мине таперь робыць?!» «Таперь» - хоть совсем домой не иди.

Когда вечером я вошла в квартиру, все уже были дома и всё, разумеется, уже знали. Мама со мной даже говорить не стала, младшая сестренка в восторге ожидала ужина и зрелищ, а отец сухо объявил, что еще не решил, как со мной поступить. Дескать, будет думать. Он думал до конца недели, и я изо всех сил надеялась, что гроза как-то рассосётся, но вечером в воскресенье меня вызвали на семейный совет. Сначала, как водится, потребовали отчета – как я докатилась до жизни такой. Потом презрительно хмыкали, пока я пыталась объяснить про программу, про замены и все остальное, и под занавес завалили попреками насчет «посчитай, сколько денег потрачено на твоё обучение, если по рубль пятьдесят каждый месяц, да за восемь лет…» Я прикинула – всего-то рублей сто истратили, но тут мама аж взвилась:

- Тварь неблагодарная!!! Ты их пойди, заработай сначала! Лучше бы я себе сапоги купила, раз так!

- Своими деньгами распоряжаться будешь, когда зарабатывать научишься, - вступил папа. - Тогда и поймешь, сто рублей это «всего» или «аж», а пока твое дело телячье: слушать, что взрослые говорят и выполнять! Без разговоров!

Потом выставил маму с сестрицей за дверь, мне велел встать раком на кресло, задрать подол и выпорол. Ремнем. Порол и приговаривал: «За непослушание, и за позор мой, и за сто рублей, и за этюды»… Пока аргументы не иссякли. Или, может, рука устала – не знаю.

Техзачет я провалила. Получила законную «пару», была еще раз дома выпорота и облегченно вздохнула: всё, проехали.

11.

К следующему после техзачета уроку я подготовилась на совесть. Как ни плох был концерт по сравнению с тем, который заменили, все-таки он - не этюды. Если поискать, то и красивые куски там были, ну… относительно. Особенно, если не вспоминать, что тот, не сыгранный, был вообще красивым весь, от первой до последней ноты. И пьесы подогнала, все три: и «Лебедя», и вторую медленную, и даже ту, которая быстрая и с двойными в конце. Я расставляла ноты на пюпитре, когда в класс вошла Надежда Ивановна. Мимоходом бросила:

- Дай-ка мне ноты «Лебедя»!

Без задней мысли я подала ей тонкую книжицу: мало ли, что она там проверить решила.

- И клавир тоже!

Я отыскала в стопке нот книжку потолще, с фортепианным аккомпанементом. Еванкова молча вложила одну в другую, убрала обе в ящик стола и закрыла его на ключ.

- «Лебедя» я у тебя забираю. Его ты играть не будешь.

- Как это – не буду?

- Очень просто. Не будешь, и всё.

- А… А экзамен? А выпускной концерт?..

- Для экзамена и двух пьес достаточно, а в концерте выступать – честь для выпускника, этой чести ты не заслужила.

- Мне еще при поступлении обещали, что я сыграю «Лебедя» - я никак не могла поверить, что это всерьез. – Он же готов совсем, мы и с концертмейстером уже отрепетировали.

- Концертмейстера я предупредила, что его репетировать больше не нужно, так что не волнуйся. А что он готов… Мало ли, что у кого готово. Я педагог, и мне решать, что будет исполнять ученик, а что - нет.

- Но мне же обещали!!!

- Я тебе обещала? – повысила голос Еванкова. – Я тебе ничего не обещала! Ты провалила техзачет и что, думала, все с рук сойдет?

- Я провалила потому, что вы мне всю программу заменили, и этюды те – они мне вообще не нравились, как их можно было выучить?!

- Так же, как другие до тебя учили. И ничего, не рассыпались!

- Может, им нравились, или все равно было, что играть. А мне не нравились! Мне нравились те, что Ирина Николаевна подобрала!

- Я смотрю, вы с Ириной Николаевной вообще не понимали, где находились! – злобно плевалась словами красивая женщина. – Сколько работаю – такого еще не бывало! То концерт перед экзаменом заменили, то программу ученик выбирает, а не учитель! Ты что – лучше всех? Особенная? Нет! Ты такая же, как все! И играть будешь то же, что и все. Или вообще экзамен не сдашь – как хочешь! Хочешь – играй, не хочешь – хоть сейчас докладную на отчисление подам! Справку вместо аттестата получишь и свободна!

- Какую еще справку?..

- Справку о том, что прослушала курс музыкальной школы, но не аттестована. Такие всем двоечникам обычно выдают. Не знала, что ли?

Я обескуражено молчала. Видок, наверное, у меня тот еще был, потому что Надежда Ивановна впервые за последние недели позволила себе улыбнуться и почти ласково сказала:

- Ты вообще теперь, если не хочешь, можешь на занятия не приходить. Без справки мы тебя точно не оставим, а остальное – хозяин-барин…

- Ноты отдайте! – спохватилась я.

- Они тебе больше не нужны.

- Это мои ноты!

- Были твои. Я сама их сдам в библиотеку.

И вот тут я почувствовала, что еще немного, и я просто испепелю эту… Эту… Выдеру все волосы из красивой прически и ногами затопчу:

- Это. Мои. Ноты.

Еванкова, наверное, что-то уловила, потому что перестала улыбаться и вопросительно уставилась на меня.

- Ноты – мои. Я их сама купила. Давно!!!

Училка минуту соображала, прикидывая, как теперь быть, но потом все-таки открыла ящик и вынула ноты скрипичной партии.

- Клавир – тоже!

Она внимательно пролистала страницы, и, убедившись, что на них нет библиотечного штампа, а выглядят они не в пример наряднее затрепанных школьных сборников, нехотя шлёпнула ими о стол.

- Значит, я могу уйти, а могу и остаться? – уточнила я на всякий случай.

- Абсолютно верно.

- Тогда я остаюсь.

- Оставайся, время урока твоё, я не имею права тебя выгнать, - хмыкнула Еванкова и придвинула к себе кипу очередных бумаг.

- Что мне играть – пьесы или Концерт?

- Мне все равно, играй, что хочешь. Ты же у нас сама по себе, так что занимайся теперь тоже сама.

Честно говоря, я не знала, что делать. Бунтовать – так я уже набунтовалась досыта, вся задница в красную полосочку. И запрет на кино и подружек на два месяца вперед. И как бы ни было мерзко, страх перед очередным домашним скандалом был гораздо сильнее. Меня и так два месяца штормило перед техзачетом и я смертельно устала от ругани и постоянного чувства вины. Мне хотелось мира, чтобы всё устаканилось и вошло в привычную колею, и чтобы я, наконец, могла возвращаться домой без ожидания трёпки. Поэтому я подстроила скрипку и одну за другой исполнила обе пьесы. Надежда Ивановна не обращала на меня никакого внимания и не сделала ни единого замечания, усердно занимаясь своими бумагами. Следом я сыграла Концерт; сначала весь, потом проработала отдельно каждую часть так, как обычно это делала. И снова – полный игнор. А ведь я так старалась, так хотела загладить вину от тех несчастных этюдов! Я неделю занималась, как проклятая, и мне казалось, что результат должен был быть виден; но нет. Похоже, Еванкова решила отыграться по полной программе и делала вид, что меня в кабинете нет. Прозвенел звонок, урок закончился. Я молча собралась, выходя из класса, через силу попрощалась.