- То есть, я вместе с тобой должна разбирать и вникать в абсолютно незнакомые произведения, чтобы довести их до мало-мальски приемлемого звучания, и все только потому, что вам с Ириной Николаевной захотелось пооригинальничать?

- Причем тут оригинальность? Просто понравились мелодии, вот и все!

- Подумать только – так все просто! А времени где взять на это? Прежде чем заниматься с тобой на уроке, мне придется потратить личное время на то, чтобы самой выучить эти ваши… шедевры, иначе как тебя контролировать? Стоять весь урок рядом и смотреть в твои ноты?! – фыркнула она и взяла свою скрипку. – Ну давай, попробуем, только глупости все это…

Несколько уроков так и прошли – мы играли то вдвоем, прикидывая и так, и этак в особо сложных местах, то по очереди, и в конце концов Надежда Ивановна не выдержала:

- Все, с меня хватит! Так мы до второго пришествия колупаться будем, а у меня учебный план горит. Сейчас дам тебе другую программу, а с этой мне возиться некогда!

Собрала нотные сборники и в пять минут выдала другие:

- Вот. Этюд номер двенадцать вот тут, пятый – в этом сборнике, а одиннадцатый и девятнадцатый – здесь. Давай, разбирай! – она облегченно выдохнула и уселась за стол, а я принялась за нудную работу…

Вдвойне нудную, потому что все пришлось начинать с нуля, и втройне – потому что музыкой в тех этюдах и не пахло. Я корячилась у пюпитра, проклиная все на свете, а Еванкова бодро покрикивала, не отрывая глаз от извечных бумажек:

- Бекар, там после легато стоит бекар, не видишь, что ли? А здесь снова знак, что при ключе! Ну и что, что режет слух – как написано, так и играй… Тоже мне, эстет нашелся!

Та же участь постигла и Концерт, и пьесы… Из всего, что было, уцелел лишь «Лебедь». Нет, не из-за меня и моей мечты; он просто входил в перечень пьес, которые в принципе исполняли ученики Надежды Ивановны.

Уроки превратились в каторгу… Вы когда-нибудь пробовали спеть песню, которая вам не нравится? А каждый день ее петь по двадцать раз? А если таких песен – добрый десяток?..

Какофония звуков не складывалась не то, что в мелодии, а даже в более-менее завершенные фразы, которые можно выделить и выучить усилием воли. Одну за другой, одну за другой… Стиснув зубы, выучить и сыграть в нужном порядке. Этот безотказный прием категорически отказывался работать, а других для подобных случаев я не знала.

Прошлогодняя ситуация повторялась, как под копирку, но в гораздо худшем варианте: рядом не было Ирины Николаевны. Если для неё мой провал был бы её провалом, то для Еванковой он станет триумфом...

- Какую мелодию ты хочешь услышать? Это Э-ТЮЮЮД, просто ЭТЮД, техническая задачка! – втолковывала Надежда Ивановна.

- Для решения недостаточно данных! – ерепенилась я. – Условия невнятно прописаны!

В таком стиле я могла бы вести диалог с Ириной Николаевной, а Еванкову это доводило до белого каления:

- Не умничай, умничать-то нечем особо! Трех нот запомнить не можешь, а все туда же – умничать! Чтобы к следующему уроку наизусть выучила, а не наугад смычком тыкала!

Но ни к следующему, ни после-следующему, и ни к какому другому уроку я так и не осилила эту нехитрую, в общем-то, задачку. Тренировала силу воли: пока не сыграю без запинки две строчки – от пюпитра не отхожу! – и ловила себя на том, что пиликаю механически, а мысли витают где-то так далеко, что и не видать…

Двойки в музыкалке сыпались, как из рога изобилия, а я усердно писала рефераты, ездила на предметные олимпиады и ученические конференции в обычной школе, с головой погрузилась в комсомольскую работу. И все лишь для того, чтобы с видом деловой колбасы прогуливать уроки Надежды Ивановны. Но тянуть время, которое все равно тратилось на что угодно, но не на этюды, чем дальше, тем становилось труднее. И гром грянул.

- До техзачета осталось две недели, а ты не готова. Совсем. Это даже не нулевая готовность, а со знаком «минус», - невозмутимо говорила мне Еванкова в конце урока, от которого я, как ни старалась, отвертеться не смогла.

- Я на областную олимпиаду по истории ездила, доклад полгода готовила, - я остановилась, чтобы набрать воздуха и продолжить, но Надежда Ивановна перебила:

- До следующего урока, конечно, не полгода, но все-таки немного времени есть, чтобы подготовиться. Я написала вот тут, в дневнике… Пригласила кого-нибудь из твоих родителей на урок, чтобы результаты техзачета не стали для них неожиданностью. А то они привыкли думать, что дочь – вундеркинд, и могут очень-очень расстроиться. Если не подготовятся морально, конечно!

Она влепила мне очередную «пару» и выплыла из кабинета, а я осталась хлопать глазами и изображать рыбу, хватающую ртом воздух.

10.

Я брела по улице с единственным желанием: сесть на асфальт прямо здесь, и никуда больше не ходить. Никогда. И пусть я умру.

Внутренности скручивала тоскливая безнадега. Все равно все будет плохо, все равно никто не станет ни разбираться, ни пытаться понять, какого рожна мне не хватает, чтобы «просто выучить и сдать». Проклятые этюды я в глаза не видела с прошлого урока – ясен пень, «выучить, как положено», в такой ситуации вряд ли могло получиться.

Да блин, я не хочу, я просто не хочу! Мне не нравятся они, меня тошнит от них! Какой дурак это сочинил? А ведь еще кто-то это и напечатал, а кто-то - играл. Может, даже «пятерки» получал, а я больше трех тактов запомнить не могу. Белиберда какая-то, а не музыка.

У перекрестка уже маячила фигура отца, и слабая надежда, что он, может быть, пошутил, испарилась, оставив в животе дополнительный кирпич в качестве сухого остатка.

Он действительно явился, отпросившись с работы, чтобы сопровождать меня на урок. Будто от его присутствия убогий этюд превратится в ангельскую песнь! Не превратится, и мне же хуже: судя по всему, вечером я огребу ремня и еще чего-нибудь в довесок, типа генеральной уборки в гордом одиночестве или «отложенного наказания». Это когда в самый неподходящий момент, когда у меня будут какие-то планы, внезапно всплывет повод все похерить: «Должо-о-ок!!!»

Отец исподлобья оглядел меня с макушки до сапог, и, не оглядываясь, зашагал в сторону школы. Я плелась за ним унылым хвостом и мечтала: а вот бы взять и сбежать, представляю, как он входит в класс – «Здрассьти-мордассьти, Надежда Ивановна!» - а я-то – тю-тю! Но вот что будет потом… Тогда лучше так: споткнуться, упасть и руку сломать. Открытый перелом. Ага, а потом еще и заражение крови – и умру я, и все они горько пожалеют, что загубили жизнь мою молодую…

Из грёз меня вывела распахнутая перед носом дверь. Отец придерживал её подчёркнуто вежливо, со стороны глядючи, небось, обзавидоваться можно: вот это отношение родителя к дочери!!!

- Добрый день, Носов, - коротко представился папа, пропуская меня в кабинет.

- Здрасьте, - буркнула я, разворачиваясь к роялю задом, а к вешалке передом.

- Здравствуйте, Геннадий Степанович, вскочила из-за стола Еванкова и выволокла из дальнего угла свободный стул. – Вот, присаживайтесь сюда, а пальто можете на спинку стула повесить, или на вешалку - как вам удобнее! – распоряжалась она, юрким веником шебуршась по кабинету.

Отец стоял столбом у входа и изумленно рассматривал супер-миниатюрную женщину, один-в-один похожую на повзрослевшую Дюймовочку. Видимо, никак не мог взять в толк, как это эфирное создание соотносится с теми ужасами, которые я про неё рассказывала. Он только и смог, что сказать: «Спасибо, я так посижу!», расстегнул пальто и уселся прямо в нём, сворачивая рулетиком ни в чем не повинную шляпу.

- Так, Аня, скажи честно: занималась? – сменила тон на менторский Надежда Ивановна.

- Нууу… да… - кивнула я, не уточняя, чем именно я занималась. В конце концов, об этом меня никто не спрашивал.

- Тогда начнём с гаммы. Всё, как на техзачете: вверх, вниз, четыре октавы, устойчивые-неустойчивые ступени, все возможные аккорды, всеми штрихами, потом двойными, - перечислила задачи Надежда, и я увидела, как папа напрягся. Наверное, подумал, что я и половины слов не поняла.

Но ничего страшного не случилось, гамма – она и в Африке гамма, как ты ее не играй. У меня это вообще на автомате: вверх – вниз, вверх – вниз… Плавно – отрывисто, по очереди и через ноту, так, и сяк, и этак - минут на десять удовольствия. Еванкова молча кивала в такт, папа расслабился и явно заскучал. Или даже задремал – мне не видно было. Я уж было понадеялась на свою удачу, да не тут-то было.

- Хорошо, с гаммой все в порядке. Теперь этюды!

Меня прошибло холодным потом и, пытаясь отсрочить неизбежный крах, я прикинулась валенком:

- А пьесы?! Концерт же скоро!

- Техзачет еще скорее, поэтому пьесы дома повторишь. Этюды!

- С какого начинать?.. – мямлила я, понимая, что оставшийся от сдвоенного урока час прикидываться не получится.

- Всё равно с какого! Можешь с того, который выучила лучше всех! – съехидничала Надежда Ивановна в предвкушении педагогического триумфа. В смысле – доказать показательными выступлениями мою полную несостоятельность. В глазах училки вспыхивали нехорошие огоньки, ноздри двигались, как у кролика, почуявшего капустный лист, и почему-то вместо Дюймовочки она вдруг стала напоминать хорька. Отец почуял перемену климата и взбодрился тоже. Поёрзал на стуле, расправил, наконец, шляпу и поправил очки – чтобы лучше слышать, наверное.

Я обреченно поставила на пюпитр сборник этюдов.

- Ты уже наизусть должна их знать! – пискнул злобный хорёк. – Геннадий Степанович, обратите внимание – техзачет через неделю, программа уже от зубов отскакивать должна, а мы все ещё по нотам… играем!

Что такое «наизусть» отец знал, кивнул с умным видом, достал из внутреннего кармана блокнот и что-то записал в нем красивой авторучкой, подаренной мною на 23-е февраля. Радуясь отсрочке, я смотрела в ноты и беззвучно перебирала пальцами струны, пытаясь хоть что-то вспомнить, но текст казался совершенно незнакомым. Когда же пауза буквально зазвенела тишиной, а в спину буравчиками вонзились взгляды двух пар глаз, я заиграла. Ну, как – заиграла… Как это обычно бывает, когда впервые разбирают произведение, читая ноты с листа…