ПРОЛОГ

ПРОЛОГ

Мы бродили по Свалке уже… Да кто его знает, сколько! В принципе, все, что искали – нашли, и могли с чистой совестью отправляться восвояси. Черные джинсы Вадиму для съемок сели, как на него скроенные. К ним – почти черные, запасные, на всякий случай. Как раз то, что нужно: без лейблов во всю задницу, дырок, клёпок и прочей красоты, но…

В недрах Крымского моста таилась еще чертова прорва всякого, такого разного, безумно интересного! Косухи и кастрюли, немыслимые сувениры и книжки из детства, кружки-игрушки-бабушкины диваны и папины пленочные фотики с бобинными магнитофонами… Откровенный хлам и бесценные вещички. Нужное и нелепое, узнаваемое и совершенно неопределяемое. То ли предметы, то ли их части – иногда и не разобрать. Куски, моменты, осколочки чьих-то судеб. Жизней одиночек и целых семей в нескольких поколениях. Время на Свалке явно меняет свой ход. Перебирая, рассматривая, примеряя, прикидывая – что из ЭТОГО можно соорудить, выпадаешь из жизни во вне-временье и вне-пространство.

Здесь каждый ощущает себя если не Шлиманом, то уж Индианой Джонсом наверняка!

Пока Вадя расплачивался (торговаться не умею, поэтому делегирую на кассу сына и с завистью смотрю, как он это делает!), я рассеянно бродила недалеко от выхода, поглядывая на улицу сквозь распахнутые двери. Специфический Свалочный морок постепенно проходил, я возвращалась в реальность… И внезапно будто оранжевая молния резанула по глазам: в какой-то ёмкости… то ли в кресле, то ли в контейнере, среди груды разных вещей стояла, к чему-то прислоненная, скрипка.

Вернее - остов голый, но совершенно новый, никто на этой скрипке никогда не играл. Это было видно по девственно-новым лаку на грифе и отверстиям для колков, и еще - по отсутствию канифольной пыли между эфами. Весь "обвес" снят, а внутри, сквозь эфы, просвечивает щель между деками и пафосная этикетка - "Кремона".

Ясен пень, фабричный поток, но "Кремона" - это не современный, даже очень хороший Китай, а такое ностальжи... Я даже размер ее не определила, то ли целая, то ли 3/4... Руки забыли уже, какая она, целая, должна быть. И на этикетке закорючки не разобрать, что за цифирки там понаписаны.

От рабочего инструмента в ней столько же, сколько от моей музыкалки, оконченной тридцать лет назад.

Зачем она мне? Не знаю. Но нужна позарез. Колки-струны и прочие мелочи установить не проблема. Подклеить щели – тоже. И кто знает, может быть, она ещё запоёт?

Уходя, потрепала по пенопластовым гривам карусельных коняшек, работающих здесь привратниками: «Ну, пока, быстроногие!»

…И вот иду, а она мне мерещится... С самого начала кем-то преданная скрипка...

Лишних денег нет, и такую покупку я не планировала точно... Позвонила админам «Свалки», предложила бартером на пару славянских оберегов обменять. Обещали подумать и завтра перезвонить. Теперь тороплю время, жду, переживаю...

А ночью мне приснился мой многолетний кошмар. Я, такая как сейчас, то есть – уже взрослая тетенька, вновь подпираю стенку коридора, ожидая выхода на сцену. Экзамен, а у меня ни нот, ни скрипки, и я понятия не имею, что и как я буду играть. При всем при том, что экзамены сданы много лет назад, и скрипку в руках я с тех пор не держала.

В этом панически-муторошном состоянии и проснулась. Огляделась, выдохнула и пошла на кухню, праздновать избавление от провала чашечкой ночного кофе.

1.

…Меня в гости не брали. Нос не дорос. Нечего детям взрослые разговоры слушать и под ногами вертеться.

А в тот раз почему-то взяли. В гостях, как оказалось, было всё так же, как дома. Только не у меня, а у Наташки Сильновой. Ну, так я же не знала, что это, оказывается, и есть «гости»! У Наташки я и без гостей была сто раз, когда ее родители во вторую смену, а мы из школы вместе шли. Бывало, идём, идём, и тут Наташка бац! – и говорит: «А айда к нам!» Мы и шли. К нам-то нельзя, мне строго-настрого запретили: чтобы никаких подружек! А к Наташке - можно. Ей, наверное, родители разрешали с подружками приходить.

У Наташки было интересно. Можно, например, в настоящих балетных пуантах постоять. Жаль – не потанцевать. Пуанты наташкиной старшей сестры были, и мои ноги в них помещались почти до коленок.

Еще у них было карусельное кресло. В зале, за письменным столом. Оно крутилось вокруг себя, да еще и ездило при этом вверх-вниз, вверх – вниз. «Везет же Наташке, - думала я. - Можно не ждать выходных, чтобы родители в парк отвели, а кружиться сколько влезет, хоть с утра до ночи!»

Но в тот раз, когда мы пришли в гости, появилось еще и пианино. Стол передвинули к окну, сервант – к двери, а освободившееся место заняло ОНО. Раньше я думала, что пианино бывает только в детском саду и в школе, и еще на концерте. Но чтобы дома?!

Наташка деловито стирала пальцем невидимые пылинки с крышки и видом своим напоминала завхоза тётю Дусю: так же поджимала губы и строго поглядывала, чтоб никто ничего не спер и не попортил.

От пальца на полировке оставались мутные полоски, но пианино все равно было восхитительно красивым: огромное, коричневое с переливами, и золотой надписью «Одесса». А сколько там клавиш! В тыщу раз больше, чем на моём игрушечном рояле. Аж в глазах зарябило! Я впервые видела пианино так близко, и даже не представляла, что их так много! Припомнив, как на уроках музыки делала учительница, я решила сыграть «Марш Черномора». Растопырила пальцы пошире, чтобы больше клавиш захватить, и заиграла!

Получилось громко, но не марш, а будто ослы хором заорали. Прибежали с кухни родители все вчетвером. Мои – злые, Наташкины – испуганные. Думали, наверное, что мы балуемся и пианино повалили. В общем, запретили шуметь. Оказалось, это инструмент не просто так играться, а для дела. Наташку в музыкальную школу записали, и она там сначала будет учиться, и только потом – играть. А до тех пор можно только тихонько, одним пальчиком… – и Наташка показала, как именно. У нее вышло тоже совсем не ах, а как из крана в пустое ведро капает, хоть и пианино настоящее.

В тот вечер в гостях больше ничего интересного не оказалось. Мы с Наташкой еле-еле дождались, пока «гости» закончатся. Все равно ничего стОящего делать было нельзя: родители все видели и слышали, и то и дело ругались: «Перестаньте! Прекратите!»… Чаю попили, тортом угостились, а как торт закончился, мы сразу домой пошли.

По дороге я поняла одну важную вещь: я тоже пианино хочу! Такое же блестящее, как у Наташки, тем более, у нас в зале места больше. Пока дошли, решение было принято, о чем я родителям и сообщила:

- Запишите меня тоже в музыкальную школу!

Родители, казалось, даже не удивились. Попугали, правда, что вместо гуляния после школы нужно будет в музыкалку ходить, но это же сущие пустяки по сравнению с собственным пианино!

2.

Через несколько дней мы с мамой пошли записываться. Музыкальной школой оказался древний барак на окраине, и я удивилась, как в нём помещались все дети, которые носились вокруг по запущенному грушевому саду. Груши я любила, поэтому мне сразу здесь понравилось. Я даже успела подобрать одну с травы – она оказалась просто огромная!

Вошли мы внутрь и очутились в длинном тёмном коридоре. По бокам - много-много одинаковых дверей. На дверях таблички, но высоко. Я с трудом разглядела, что мама вошла туда, где было написано «Завуч Петренко Л.П.», велев мне остаться в коридоре, стоять, ждать и никуда не уходить. Рассматривать в полумраке было нечего, а вот послушать – очень даже было. За каждой дверью звуки были разные. За ближайшей ко мне - тягучие, противные, как сирена, только тихая. Напротив - баян пытался что-то заиграть, но застревал, как старая пластинка: пипикнет три раза, споткнётся, и всё по новой. Где-то далеко тоненький голосок выводил: «До, ре, ми, фа, со-о-оль… Соль, фа, ми, ре, до-о-о…».

А еще дальше играло ОНО – пианино! Если бы не мамин приказ, я бы под той дверью послушала. Но маму лучше не злить. А то еще передумает, и тю-тю, моё пианино!

Я уже почти заскучала, когда мама, наконец, выглянула и позвала меня зайти.

В кабинете после коридора было неожиданно светло и солнечно, и я, привыкая к свету, остановилась у дверей. Почему-то стало немного страшно и в животе забегали холодные мурашки.

- Ну что ты, не бойся, проходи! – раздался чужой ласковый голос. – Иди сюда, к столу! Присаживайся и давай знакомиться.

Я прищурилась и разглядела стол у окна. Сбоку уже пристроилась мама, а рядом стоял еще один свободный стул. За столом, лицом ко мне, сидела тётенька с каштановыми волосами. Прической она напоминала новую куклу, у которой волосы еще в сеточке и не растрепанные. Мне от этого сразу полегчало. Я вскарабкалась на стул и рассмотрела тётеньку получше. Круглое приятное лицо, добрые глаза, широкий воротник золотистой блузки… Ладно, вроде не страшно пока…

- Здравствуйте! – вежливо сказала я и скромно уставилась в пол.

- Здравствуй-здравствуй! – так же ласково сказала женщина. - Меня Людмила Петровна зовут, а тебя?

- Аня.

- Вот и хорошо, вот мы и познакомились, Анечка! А что ты там на полу разглядываешь – уронила что?

Мама слегка дернула меня за руку:

- Это ты пришла в музыкальную школу записываться, или я? Сядь прямо и отвечай, когда взрослые с тобой разговаривают!

Я с трудом оторвала взгляд от пола и исподлобья уставилась на маму. Она уже немного злилась, видно потому, что дочь у неё такая бестолочь. Я посмотрела на более доброжелательную Людмилу Петровну. Та по-прежнему улыбалась.

- Анечка, расскажи мне, почему ты хочешь у нас учиться?

Я молчала, потому что учиться как раз хотела не очень, а хотела пианино. Но чувствовала, что про это лучше не говорить.

- Наверное, ты любишь музыку? – пришла на помощь Людмила Петровна. Петь умеешь?

Я радостно закивала: петь я действительно умела. А лучше всего - жалостливые песни, которые любила баба Тося. Я всегда их пела, когда приезжала к ней в гости.