Потом он смотрит на часы. На них — одна минута десятого…

Я не утверждаю, что все это было именно так. Я говорю лишь — предположим это…

Литература заполняет пропуски, оставляемые жизнью.

24.12.1978. 21 час 01 минута. Космонавт Гаврилов парил над Землей все с той же скоростью — четыреста шестьдесят пять километров в минуту. В матче сборных Трои и Греции истекал перерыв, до начала последнего периода остается пять минут. Улицы пусты, и магистрали тоже. Все смотрят, все ждут. Пять минут… четыре минуты… Мир живет полнокровной, насыщенной жизнью. Еще не поздно. Еще не поздно приобщиться благодати самых последних, самых свежих новостей. В жизни не должно быть пробелов. Для того и бьет по многочисленным каналам информационный прибой, новости передаются по всем двенадцати программам. На любой вкус.

Заседание стран — членов ОПЕК. Венесуэла нарушает квоту добычи нефти. Новости спорта: чемпион мира готовится к решающему матчу на Гавайских островах. Интервью с чемпионом мира. С его женой. С его дочерью пяти лет. С его друзьями. На другой программе — новости из-за рубежа. Мир капитализма. Он отвратителен. Честные политики, честные политиканы, улыбающиеся лица, сверкающие зубы. Все, как один, — друзья народа. Все, как один, одержимы стремлением к миру. А вот другое: нищие на улицах Бомбея. Даже священные коровы смотрят на них с презрением. А вот роскошные ягодицы кинозвезды, она тоже борется за мир, новости культуры, кинофестиваль в Сан-Ремо.

А вот трупы на улицах Сан-Сальвадора.

Им уже ничего не нужно.

Это — жертвы тирании. Чья-то рука вычеркнула их из списков живых простым нажатием на курок, для них все проблемы закончились. Чего не скажешь о тех, что остались жить. Для них все еще впереди; для тех, кто остался в живых, не исключено, что их очередь настанет завтра, но пока что они сидят в своих домах. Завтра они отправятся к станкам и в поле, чтобы произвести прибавочную стоимость, которую сгребет в мешок предприниматель, но это будет завтра. А пока что для них светятся экраны, для них облетает мир космический спутник связи и изобретено кабельное телевидение, — ведь они должны успокоиться, отдохнуть, набраться сил, восстановить форму, они должны забыть вчерашние заботы, сегодняшние огорчения, завтрашние страхи.

Остановить угрозу атомной смерти. Пикеты на американской атомной базе. Испытания атомного устройства в Неваде. Генеральный секретарь беседует с группой членов Конгресса.

На следующей программе — спорт. Спорт сближает сердца. Он заставляет человека хотя бы на время забыть о болезнях, нищете, несправедливости, обидах, угрозе новой войны и страхе смерти. Все распри позабыты. Мир — одна семья. Все вместе, рядом. Плечом к плечу. Без сословных перегородок. Прообраз иного будущего. И вот уже бьются сердца, они бьются в унисон, и пусть каждый сидит в своей квартире и в своем углу, но ритм биения соединяет воедино. Все вместе, вместе, и все полны зависти к тем двадцати тысячам счастливцев, что усеяли возникший на бесчисленных экранах амфитеатр трибун. Ряды уходят ввысь, подобно склонам Олимпа, и вот уже на глазах миллионов происходит рождение нового мифа.

А куда подевались старые?

Они не исчезли, хоть время их миновало. Они не нужны человечеству, им больше не было места на земле и они были отброшены, а то, что оставалось, люди приспособили к изменившимся условиям. Человечество, смеясь, рассталось с детством. Да здравствует потребление, да здравствует прогресс! Символом прогресса стала жевательная резинка, роль Меркурия выполняли газетные рекламы. Покупайте, покупайте! Джинсы фирмы «Ли», духи «Шанель № 5», стереофонические проигрыватели, видеокассеты — что угодно, только покупайте. Время прежних героев ушло, на их место пришли торговцы, которых никто уже не выгонял из храма. Исчезли великие народы, исчезли вместе со своим прошлым, настало время новых песен. Гусям не удалось спасти Рим во второй раз, кто пожалеет об этом? На сцену истории вышли новые народы, они властно заявили о себе всему миру, и разве они были не правы? Ведь они были молоды и полны сил, а у кого сила — за тем и правда. И правда и право всегда были на стороне того, кто сильнее, так что в этом отношении изменилось немногое. Правда истории была на стороне новых народов, а старые ушли вместе со своими мифами. Из древних народов остались лишь евреи. Они никуда не ушли, они были всюду, господь любил их по-прежнему, рассеяние оказалось лишь трюком. И греки остались; один из них, по имени Онассис, не менее хитроумный, чем царь Итаки, правил едва ли не четвертью мира, ухитрившись на закате дней заменить надоевшую Пенелопу прекрасной вдовой президента.

Наступило новое время. Оно тоже было прекрасно. На земле воцарился мир. Он не раз уже воцарялся, с каждым разом это стоило все дороже: сначала десять миллионов жизней, потом пятьдесят. Последняя великая бойня закончилась, следующая лежала в колыбели, войны за сферы влияния не прекращались никогда. Это и называлось прогрессом. В Европе было десять миллионов безработных, но Европа не грустила — ведь в Америке их было еще больше. Ах эта Америка! Европа, жеманясь, поглядывала за океан — ведь так приятно быть желанной. К ней снова приглядывался заокеанский бык, золотой телец с глазами из алмазов; океан, как всегда, являлся преградой, которая лишь разжигала желания.

Борьба за мир достигла апогея.

Землю сотрясали революции. Они были разными. Была революция апрельская, была майская, июньская. Была зеленая, культурная, исламская, техническая и, как венец всего, сексуальная. Революционером мог стать каждый, это было модным. Небо бороздили икары, свои и чужие. Они летали в одиночестве, но также по двое, по трое и более. Они посетили Луну и не нашли там ничего. Количество оружия, простого и не простого, подлежащего немедленному и безусловному уничтожению, росло с каждым днем и обходилось все дороже. Правительства играли в покер, в котором, как известно, ценится умение блефовать. И все-таки мир процветал, — разве в каждом доме не стояло по телевизору? По шестой программе шла прямая передача из космоса: «Русский космонавт Гаврилов все еще на орбите».

В такой ситуации богам приходилось туго. Они были лишними, они были не нужны. Им пришлось приспосабливаться. Приноравливаться к изменившимся обстоятельствам. Это удавалось им, но не без труда. Громовержец Зевс отдал свое имя крылатым ракетам. Афродита рекламировала лучший в мире шампунь; надо полагать, что именно из этой пены к радостям любви выходили наяды и нимфы. Аполлону повезло, пожалуй, больше других: со своею лирой он перешел на конверты грампластинок «Битлз».

На искусственном льду Скамандра, как и тридцать веков назад, низко надвинув шлемы, снова сражались троянцы и греки. Но не за Елену — наградой им будет Балканский кубок. Сто миллионов человек, замерев, ждали. Вот они, новые герои! Все человечество знает их имена. Они поправляют доспехи. Они готовы ринуться в бой. Они готовы продолжить славные дела своих предков. Готовы вписать лезвиями коньков новые страницы в современную «Илиаду». А где Гомер? Он в кабинке комментатора. Он молод, он совсем не слеп. Песнь и гимн уже зреют в его груди. Он глядит на поле — поле битвы. Безупречным овалом раскинулось оно у подножья искусственной горы. Оно отгорожено сеткой; подобно драгоценному камню, оно переливается и сверкает в свете юпитеров, бесчисленные лампы заливают его ослепительным светом.

24.12.1978 г. 21 час 01 минута. Желтый свет мигнул и пропал. Зажегся зеленый. Сотни лошадей, фыркнув, рванулись вперед, и Сомов — со всеми. Машину чуть занесло, но Сомов был начеку, он внимательно следил за дорогой. Машины были слева, машины были справа, необходимо было повышенное внимание. Он и был внимателен. Только не до конца, не так, как всегда. Что-то его отвлекало. Что-то не давало сосредоточиться до конца. Может быть, ему мешал приемник? При чем же тут приемник? У Сомова не оставалось времени для анализа. Можно только предполагать, как это было: он включил приемник, приемник рассказал о космонавте Гаврилове. Вспомнив о нем, Сомов вспомнил о Шплинте. Вспомнив о Шплинте, он вспомнил о тюрьме.

Не надо бы ему вспоминать о тюрьме.

Но может быть, я все это придумал?

Сомов не любил об этом вспоминать — понять его можно. Это было плохое время. Плохое для него, плохое для всех нас. Его изъяли тогда из общества, из общества нормальных людей, изъяли, как изымают из обращения фальшивую монету, подлежащую сдаче в переплавку. Как монета, чья подлинность сомнительна, его судьба была брошена на весы пристрастной рукой правосудия. И весы дрогнули. Весы держала женщина с завязанными глазами, она ничего не хотела видеть и не увидела. Она не желала ничего знать, и Сомов оказался за решеткой. Чаша весов с его судьбой опустилась вниз, ниже некуда, она показывала степень его вины, а по вине было и наказание — три года изоляции от общества. Сомов не смирился. Он возопил, он взывал к справедливости или хотя бы к здравому смыслу, его вопль настиг небес, но небеса молчали. Тут бы и вспомнить Сомову о народной мудрости, что советовала не отказываться ни от сумы, ни от тюрьмы, но Сомов в гордыне своей не внял народному гласу. Он решительно отказывался признать себя виновным. Отказывался до суда, во время суда и после него. Он хотел на свободу. Хотел вернуться. К своей работе, к людям, домой. Ведь столько надо было еще сделать, столько совершить. Он боролся за свое право умереть на передовой. Кто осудит его за то, кто не поймет?

Процесс был громким. Он был громким, но проходил тихо. Он освещался газетами, но освещался сдержанно, вполнакала. Сдержанность газет была вынужденной, врагам социализма не до́лжно было давать карты в руки для очередной клеветы. Под следствием оказалось два директора, два главных инженера, десяток начальников отделов, главных специалистов, ведущих в этой отрасли. Им всем инкриминировалась преступная халатность. Один из директоров успел скончаться во время следствия, другой лежал в тюремном лазарете с третьим инфарктом. Восемьдесят процентов подсудимых были в свое время отмечены правительственными наградами за то же, за что сейчас сидели на скамье подсудимых. В этом был некий горький парадокс. В этом был и урок — тоже горький. Для того чтобы освоить этот урок, не нужно было трех лет. Но может быть, эти три года были необходимы для того, чтобы горечь исчезла?