— Ты могла погибнуть. Если бы ты не была младшей сестрой Кема, Богом клянусь, я перекинул бы тебя через колено и отшлепал твою маленькую задницу докрасна за то, что не послушала меня, когда я сказал зайти в дом.

Её серые глаза расширяются до размера блюдец, грудная клетка поднимается и опускается быстрее, чем минуту назад. Не знаю, испугали ли ее до чертиков мои слова. Или завели до предела.

— Что ты сказал? — спрашивает она резко.

Ладно, возможно, я неправильно читаю язык её тела.

— Ты слышала меня.

Мы осматриваем друг друга, после чего Амелия прячет прядь волос за ухо и прочищает горло.

— Прости, — выдает она.

Колеблясь на грани чувства вины за мудацкое поведение и желании сказать, что ей должно быть жаль, я замечаю, что сам прочищаю горло.

— Не делай так больше. Я спасатель, но, если бы тебя унесло течением, не уверен, что смог бы спасти тебя.

Девушка моргает, затем прищуривается, в ее взгляде читается «иди сюда».

— То есть прости, не думаю, что правильно тебя услышала.

Я тоже прищуриваюсь.

— Оу, ты прекрасно меня слышала.

Мы, так сказать, оказались в тупике, пялясь друг на друга.

Младшая она сестра Кема или нет, я говорю прямо:

— Ты могла навредить себе, и я не хотел бы, чтобы это произошло на моей смене.

— На твоей смене? — ухмыляется она.

Ладно, возможно, я немного переборщил.

— Послушай, я лишь не хочу, чтобы с тобой что-то произошло.

На этих словах она делает глубокий вдох и выдыхает.

— Ты прав. Прости. Я хотела найти свою камеру и телефон, точнее только камеру. Я не понимала, насколько всё плохо, — говорит Амелия, и внезапно её глаза наполняются слезами, которые стекают по щекам.

Блять.

Чувствуя сожаление, я делаю шаг ближе и кладу руки ей на плечи.

— Всё хорошо. Сможешь купить ещё.

Сделав глубокий вдох, девушка выпускает воздух.

— В том-то и дело, не могу. Мой дедушка подарил мне его перед смертью, — говорит она с очевидной попыткой сдержать слезы.

Не успеваю я сказать и слова, как вспышка молнии и почти мгновенный рокот грома заставляют ее подпрыгнуть. Амелия поскальзывается, но я рядом — крепко хватаю ее за руку, не давая упасть. Благодаря моей хватке и ее рукам на моих предплечьях, она удерживается на ногах.

Мы касаемся друг друга, словно в игре «Твистер» — моя левая рука на ее левом плече, ее правая рука на моем правом предплечье, а моя правая рука на ее правом локте.

Стоит ли покрутить стрелку ещё, чтобы узнать, что соприкоснется дальше?

Еще один рокот сопровождается очередной вспышкой. Внезапно внутри становится ещё темнее. Несмотря на то, что сейчас раннее утро, на улице очень быстро темнеет.

Амелия дрожит, и нас притягивает друг к другу. Немного чересчур.

Может, мои яйца всё ещё сморщены от холода, но член довольно быстро пришел в себя. Он, кажется, не понимает запретные обстоятельства, окружающие эту близость, потому что начинает реагировать сильнее, чем спросонья минуты назад.

Включается свет, который вырывает меня из похотливого тумана.

Нет.

Нет.

Нет.

Не так я должен думать… совсем не так.

Отстранившись, я пытаюсь не пялиться на нее, не смотреть на нее, даже не дышать на нее.

— Я поищу его, когда успокоится шторм.

— Правда? — спрашивает она удивленно.

— Да, конечно, кто знает, может его накрыло песком. А пока, почему бы тебе не переодеться, я сделаю то же самое.

Но если она решит переодеться сейчас, пока я в комнате, с включенным светом, я буду не против.

Нет, стойте, буду.

Кем отрезал бы мне яйца, если бы узнал, что я видел ее в трусиках, этих очень открытых трусиках. Кто знает, что он сделает, если узнает, что я видел ее голой.

Лучше не выяснять.

Лучше для кого? Вот в чём вопрос.