После короткого сомнения она выдохнула:

— Люк, — обхватив его за голову, потянула его голову. — Пожалуйста, — выдохнула она.

Ей не нужно было умолять его взять то, чем он желал овладеть. Зарычав, он склонил голову и языком проложил путь от маленького, сжатого входа до выступа вверху ее блестящих складок. Нежно он обвел языком ее клитор, лаская тугой, пульсирующий бугорок ее плоти. Но и этого было недостаточно. Проникнув глубже, он наслаждался пиром. Сосал. Ласкал. И проникал толчками внутрь. Ни одна ее часть не была более тайной для него. Даже когда ее мольбы и крики наполнили комнату, он не остановился. Пока, не присосавшись к ее клитору, он не ввел в нее два пальца, и мускулистые стенки сократились вокруг него. Сидней забилась на кровати, метаясь, изгибаясь под его рукой и ртом. Она кончала так живописно, так эротично, так сексуально, так женственно, что он почти последовал за ней.

Когда ее стенки сократились в последний раз, он вывел пальцы из ее скользкого жара. Поднявшись на ноги, вытащил кошелек из заднего кармана брюк и достал пакетик из фольги, бросив бумажник на прикроватную тумбочку, он избавился от джинсов. Несколькими расчетливыми движениями руки раскатал презерватив по своей длине, что подтолкнуло его еще ближе к нейтральной зоне. Вернувшись к кровати, он склонился на колени перед ее разведенными бедрами, обхватывая их снизу и толкая ее ноги назад. Обнажая ее розовую, распухшую плоть для своего жадного взгляда и члена.

— Одного раза будет недостаточно, солнышко, — предупредил он, тыкаясь круглой головкой члена в ее маленький вход. — Как только я попаду внутрь… — он толкнулся, и неописуемое удовольствие пронзило его до мозга костей, заставив яйца сжаться, — …твоей киски, одного раза и близко будет недостаточно, — простонал он. Он отстранился, двинулся вперед, пока половина его толстого стержня не погрузилась в ее прекрасное, узкое тело. — Ты такая тугая. Такая влажная. И это все для меня.

Глядя на то место, где она цвела вокруг него, он еще раз подался назад, а потом с животным рычанием толкнулся вперед. Экстаз криком вырвался из его горла, смешиваясь с ее громким стоном. Всего него. Она сжала и обернулась вокруг всего него. Проклятье. Он замер, оставаясь без движения. Пот катился по его вискам, усеивал каплями его плечи и грудь. Каждый мускул в его теле был напряжен и жаждал, чтобы он взял, ворвался, трахал. Еще пара минут. Еще пара минут, и он сможет наскрести немного контроля...

И тогда взбесилась она, обернула руки вокруг его шеи. И укусила его.

Потрепанный ошейник на его сдержанности лопнул.

Оперевшись руками по сторонам от ее головы, он захватил ее рот жадным поцелуем, вытащил член из нее, пока ее складки не поцеловали головку. Потом подался внутрь. Ее естество всосало его как рот, лаская его, сжимая его. Он схватил ее колено, поднял его выше на свою талию, открывая ее больше. Проникая глубже.

Он имел ее как одержимый, гонясь за наслаждением, как капитан Ахаб за своим белым китом. Их влажная кожа билась друг о друга, их тяжелое дыхание и ее тихие стоны наполняли воздух. Сильнее. Быстрее. Глубже. Сильнее. Быстрее. Глубже. Сильнее...

Она закричала, напрягаясь. И кончила. Ее стенки сжались вокруг него. Он проглотил звуки ее удовольствия и продолжил двигаться, увеличивая и продлевая оргазм, пока она не затихла под ним.

И только тогда он последовал за ней в сладкое забытье.

***

— Что ты делаешь?

Сидней замерла на полпути завязывания пояса халата, услышав слегка невнятный вопрос. Она оглянулась поверх плеча на скомканные одеяла и простыни и греховно-сексуального мужчину в эпицентре. Его затуманенный взгляд прошелся по ее, несомненно, беспорядочным кудрям и вниз по телу, сейчас прикрытого халатом от шеи до середины бедра. Когда этот полный дремоты и чувственности взгляд скрестился с ее, непрошеное удовольствие расцвело в ее груди и животе, распространяясь по всему телу. Особенно, в его низу. Господи Боже. Он только что подарил ей самый восхитительный, сокрушающий оргазм в ее жизни, а ее тело уже хотело продолжения.

Смахнув темные волны волос с лица, он изогнул бровь.

Точно. Он задал вопрос.

— Выпить воды. Ты не хочешь?

— Нет, но, если ты хочешь, то я принесу.

Он откинул одеяло и выбрался из постели. За секунду он натянул джинсы на свои стройные бедра, закрыл молнию, но не пуговицу, оставив обнаженным манящий кусочек кожи. Включая чувственные линии, ведущие от его бедер вниз, которые так просились, чтобы ее язык прошелся по ним.

О, Боже. Соберись. Сейчас же.

— Ты не должен...

Он обхватил ее за шею и притянул ближе для быстрого поцелуя.

— Нет, должен, — и покинул комнату, прежде чем она успела возразить.

Прошла пара минут, прежде чем она сделала пару шагов и, оказавшись на кровати, устроилась на матрасе. Изучая темно-синие простыни, провела пальцами по мягкой ткани. Бросив быстрый взгляд на полузакрытую дверь, она прислушалась к тяжелым шагам на лестнице. Не услышав ничего, кроме тишины, она зарылась в них носом и сделала вдох. Он. Она. Они. Секс. Удовольствие. Картинки, как на кинопленке, пронеслись перед ее глазами. Резкие черты его лица, искушенные от страсти, когда он нависал над ней, терзаясь в ее тело с захватывающей дух мощью и мастерством.

С быстро забившимся сердцем она выпустила простыни. Пол должен был разверзнуться и поглотить ее, если бы он сейчас вошел в комнату и обнаружил ее, нюхающей синий хлопок.

Что он подумал о ней? О её быстрой капитуляции, хотя она просила время? Проклятье, что она сама о себе думает? Разговор на палубе посеял в её сердце семена сомнения, которые она не могла выкорчевать. Подозрение, что гнев и ненависть, которые испытывал Лукас по отношению к её отцу, не были удовлетворены после заключения их брака. У него оставались секреты — секреты, которые, как она боялась, заставят её жертву казаться несущественной и бесполезной.

И все же, когда он появился на пороге её спальни, она сдалась на милость желания, которое он пробудил в ней и выкормил своими прикосновениями, взглядами и словами. Как только его рот накрыл её, она потеряла себя. И её покорность не имела ничего общего с её отцом, контрактом и обещаниями, зато находилась в прямой зависимости от её удовольствия и экстаза, которые могли быть доставлены только им, поскольку только он и воспламенял её.

— О чем ты так серьёзно задумалась?

Она вздрогнула, прижал руку к груди. Либо его движения стали такими же хищными, как и внешность, либо она так глубоко погрузилась в собственные мысли, что не заметила его возвращения. Она изучила спокойное, не читаемое выражение его лица. Скорее всего, понемногу от каждого варианта.

— Да так, ничего.

— Ах, — он поставил на кровать поднос с графином холодной воды, кусками холодной курицы, сырными кубиками, виноградом и нарезанным хлебом. — Женское «ничего» существенно отличается от мужского. Что значит, это могло быть что угодно от последнего обращения президента до того, как сильно я облажался.

Он налил два стакана воды и поставил их вместе с графином на прикроватный столик.

Она бросила на него сердитый взгляд, а её живот недовольно закричал при взгляде на импровизированный ужин.

— Это совсем не по-сексистски.

Он не ответил, но, положив на кусок хлеба мясо и сыр, протянул этот бутерброд ей. Её сердце сделало сальто от этой кажущейся несознательной доброты. Когда она приняла сэндвич, он захватил её пальцы своими.

— Уже жалеешь, Сидней? — спросил он, и вопрос отозвался в тихой комнате гулом.

— Нет.

Она изучила его ещё раз. Пронзительно зелено-голубые глаза, в которых ещё час назад сверкал обжигающий жар, сейчас были потухшими, бесстрастными. Соблазнительный, чувственный изгиб его рта, контрастирующий с резко очерченными линиями его лица. Твёрдая, сильная линия челюсти. Резкое несовершенство его шарма, который безупречно смотрелся на нем.

Смущение вперемешку с возбуждением. Вопросы и беспокойства — их у неё было множество. Но сожаления? Нет.

— Тебя это беспокоит?

Он отщипнул кусочек курицы и закинул в рот. Боже, нечестно, что у него даже поедание пищи руками выходило сексуально.

Она моргнула, возвращая внимание к их беседе. Но не могла сосредоточиться. Он её потерял.

Она нахмурилась.

— Что у нас был секс?

— Нет. Шрам. Ты смотрела на него. Он тебя беспокоит? — в его вопросе не было эмоций или изменений интонации, обычный ровный тон, которым он мог бы спросить, какое сейчас время суток.

Как и в первый раз, когда он задал этот вопрос три недели назад (Господи, неужели прошло всего три недели, как он ворвался в её жизнь?) быстрое «нет, совсем нет» замерло у неё на языке. Но в последний момент она проглотила эти слова. Потому что они были бы ложью.

— Да, — сказала она. Что-то промелькнуло в его взгляде — старое и тёмное, прежде чем исчезло. — Но не по тем причинам, как, возможно, думаешь ты, — она развернулась к нему всем корпусом, поджимая ноги. — Когда мы встретились впервые, я, конечно же, заметила шрам. Но он меня не оттолкнул. Мне было больно за тебя. За ту боль, которую ты испытал. Меня беспокоило то, что ты страдал, — его лицо нахмурилось, и она подняла руки ладонями наружу. — Я не жалею тебя. Ни один человек, смотрящий на тебя, не сможет испытать жалость к тебе. Ты слишком... опасен для такого, — она коротко рассмеялась. — Помню, я подумала, что ты напоминаешь пантеру. Тёмную. Потрясающую. Но хищную. А отметина — показатель не слабости, а твоей силы. Твоей силы сражаться и выживать. Она кажется мне... — она остановилась, взвешивания, стоит ли раскрывать эту правду.

Он наблюдал за ней как животное, которое она упомянула, внимательно, не мигая, будто бы пытаясь обнаружить малейший намёк на ложь. Вздохнул, она аккуратно, чтобы не перевернуть поднос, поднялась с кровати. Она приблизилась к нему и, встав меж его ног, охватила его лицо.