ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ Две двойки. Страшная месть. Донос. Бойкот. Мне стыдно за тебя, Женя!

Поблескивая стеклами очков, Лесин обвел класс внимательным изучающим взглядом. Он выискивал жертвы.

— Сурдин, как вам понравился фильм «Огонь»? Неправда ли, искусство демократической Венгрии добилось заметных успехов?

— Щось мени здається, що Сурдин приде сегодня на паре вороных, — вполголоса заметил Мотко.

Сурдин, которому тоже начинало так казаться, пригнулся за спину впередисидящего и, осторожно зыркая оттуда круглыми и мелкими, как копейки, глазками, начал оправдываться:

— Не хотел идти, товарищ преподаватель! Случайно попал. Честное спецовское.

— Но не жалеете, так, голубчик? Вещь хорошая. Кстати, товарищи, наш киномеханик обещал привезти в субботу сюда эту ленту. Так что посмотрите все… А позавчера вы на какую картину ходили, Сурдин?

— Позавчера? — захлопал тот глазами.

— Ну да, голубчик, позавчера в кинотеатр «Октябрь».

— А-а, — вынужден был вспомнить Сурдин. — На «Немую баррикаду».

— Тоже хороший фильм. — Он взглянул на часы. — Впрочем, о нем мы с вами еще потолкуем. А сейчас пойдет отвечать урок…

Все были уверены, что преподаватель назовет Сурдина. Тот и сам в этом не сомневался и даже привстал. Но Лесин, поставив в журнале точку, вызвал Гермиса.

Сурдина он пригласил третьим: у Лесина во всем главенствовал педагогический расчет.

— Вы, конечно, помните, голубчик, я обещал спрашивать сегодня содержание романа Гладкова «Цемент». Рассказывайте.

— Ну… в этом романе описывается, как Глеб Чумаков…

— Чумалов, голубчик.

— Чумалов, да… вот… Как он работал на заводе и как организовал…

— Одну минутку. — Лесин выставил перед собой узкую ладошку, как бы защищаясь от Сурдина. — Вы просто пересказывайте содержание. Начните с самого начала. Давайте-ка я подскажу. В первой главе Чумалов возвращается из армии на родину. Так?

— Так, — подтвердил Сурдин и машинально спросил: — А дальше?

— Этот ваш вопрос говорит о многом. Дальше продолжайте вы.

Сурдин зашмыгал розовым обмороженным носом, беспомощно взглядывая на товарищей глубоко посаженными глазками.

— Ну, у них все было разрушено и вообще… Я ж не помню дословно.

— А я и не требую дословно, расскажите своими словами.

— А я что делаю?

— Да, а вы что делаете? А вы по учебнику пытаетесь рассказать сегодняшний урок.

Молчание Сурдина говорило о том, что он выкинул белый флаг.

— Н-да… Садитесь, голубчик.

— Так вы что, двойку ставите? — Сурдин обеспокоенно вытянул шею к преподавательскому столу.

— Согласитесь сами, голубчик, что пятерку я не имею права поставить за такой ответ.

— Я ж казав, — похвастался вслух Мотко своей проницательностью.

Усевшись на свое место, Сурдин заворчал:

— Только и знает, что двойки катать. Эх, кэ-эк бы…

— Прекратить разговоры! Через три дня дам вам возможность исправить двойку.

— Да я все равно не буду перечитывать! — обозлился Сурдин. — Хватит и одного раза. Хорошего понемножку.

— Дело ваше, — пожал плечами Лесин. — Только себе хуже сделаете… Перейдем к изучению творчества Александра Серафимовича. Поднимите руки, кто читал что-нибудь из произведений этого писателя. Кроме «Железного потока», разумеется, который вы давно прочли и на следующем уроке будете рассказывать его содержание.

Больше половины взвода подняли руки. Лесин прошелся взглядом по этому частоколу, шевеля губами, будто подсчитывал, взмахнул рукой сверху вниз — опустите — и обратился к Евстигнееву:

— Что вы прочли, голубчик?

— Я, товарищ преподаватель, уже… ето … не помню. Брошюрка такая синенькая.

— О чем брошюрка?

— Точно я не помню, — уклонился Евстигнеев. — Кажется, биография Серафимовича. — Он сделал вид, что припоминает. — Точно… ето… биография.

— Скажите, как фамилия писателя?

Женечка удивленно пожал плечами.

— Серафимович, разумеется.

— Садитесь, голубчик. Славичевский! Вы чем заняты?

— Достаю блокнот помкомвзвода, — под общий смех ответил Ростик. — Что ему записать?

— Выговор. Сформулируйте так: за попытку обмануть командира… нет, преподавателя.

— Я… ето… жаловаться буду! — вскинулся Евстигнеев. — Я не позволю издеваться! Я дойду до начальника школы!

— Вот что, Евстигнеев, — Лесин снял очки и начал их протирать. — Вы идите в санчасть, примите успокоительных капель, а потом уже к начальнику. Он не любит истеричных спецшкольников.

— Никуда я не пойду! Назло вам не пойду!

— Ну вот и отлично, голубчик. Вам полезно послушать объяснение. Только не мешайте.

Евстигнеев попытался было продолжать пререкания, но видя, что у преподавателя угрожающе задвигались скулы, умолк.

— Опасно, оказывается, много читать, — со смешком вздохнул Петя Ракович.

— Опасно пыль в глаза пускать, — возразил Лесин и сделал округлое движение ладошками: «все, закруглились».

По субботам самоподготовки не было, но Лесин добился, чтобы в четвертом взводе ее ввели для двоечников. В этот раз остались Евстигнеев, Сурдин и Савин, который уже третий год боролся за овладение английским языком. Победить ему мешало горячее стремление стать лучшим форвардом среди днепровских футболистов. Подперев голову руками, он озлобленно вгрызался в ненавистный текст, и время от времени закатывал глаза не то запоминая, не то матерясь.

— Ай эм эс ворм эс ворм кэн би… Трай ту кам ту скул ин тайм… Черт бы их побрал, эти идиомы… Паст перфект тенс применяется для обозначения действия, которое совершилось ранее совершенного в прошлом… Н-ну! Идиотизм.

Сурдин читал «Цемент». Евстигнеев, получивший вчера двойку по истории, сидел перед раскрытым учебником и в который раз переживал позор своего поражения в схватке с Лесиным. После урока он попытался было взять реванш, еще раз навязал Лесину дискуссию-перебранку, но снова был бит. Когда Женечка вспоминал, как преподаватель благожелательнейшим тоном обозвал его кисейной барышней, посоветовал регулярно принимать валерьянку, а еще лучше подать рапорт об отчислении из спецшколы, в груди его все замерзало от бешенства.

Вошел Лесин. Спросил, не нужно ли кому помочь. Расположился за столом и с полчаса записывал что-то в толстую синюю тетрадь. Потом вдруг встал и стремительно исчез за дверью, оставив на столе портфель, фуражку и очки в светло-коричневом футляре.

Евстигнеев на цыпочках, чтобы не привлекать внимание Савина, приблизился к Сурдину.

— Давай… ето… заделаем Лесину какую-нибудь козу.

— Да зачем? — неуверенно протянул Сурдин.

— Ну вот! Ты уж и забыл, как он тебе ни за что двойку закатал?

— Не забыл. Но, знаешь… Если б совсем ни за что, а так… вроде ведь было за что-то.

— Может, трусишь? Все считают тебя отчаянным, смелым, оторви да брось, а ты… ето… размазня.

— Ну, ты! Придержи язык, а то кэ-эк щелкну!

Состыковавшись лбами, они шепотом начали советоваться, какую «козу» заделать Лесину. Наконец решили лишить его очков: пусть-ка попробует без них пожить. Сурдин, руки в карманах, вразвалочку подошел к столу, взял светло-коричневый футляр и, возвратясь на место, положил его себе в парту.

И только он это сделал, дверь распахнулась, влетел Лесин. Описав, по обыкновению, дугу, он приблизился к столу, сел и собрался продолжить работу. Порыскав взглядом по своим вещам, он в недоумении пожал плечами, порылся в портфеле, даже зачем-то перелистал странички дерматиновой тетради.

— Товарищи, вы не видели, куда я положил очки?

— В канцелярии, может, оставили? — участливо предположил Сурдин.

— Возможно… — Вернувшись через некоторое время, Лесин еще раз поискал в портфеле, ничего там не нашел и, пробормотав: — Непостижимо! — притих, слабо постукивая пальцами по крышке стола. Вид у него был донельзя огорченный.

Евстигнеев, глядя на преподавателя, решил, что вот сейчас самое время наладить с ним нормальные отношения и даже, может быть, дружеские, доверительные. На цыпочках он направился к столу.

В это время Сурдин попросил разрешения выйти и, сунув футляр в карман, отправился в уборную, где и похоронил бесславно вторые глаза командира взвода.

Пока печально журчала смывшая футляр вода, Женечка вежливым полушепотом успокаивал его владельца:

— Вы не беспокойтесь, товарищ преподаватель. Я знаю, где ваши очки. Их Сурдин взял.

— Та-ак, — протянул Лесин вполголоса, но таким тоном, что лучше бы крикнул.