Эпилог

Я закрепил последнюю черепицу к брусу хребта и звук моего сверла замер в воздухе. Теперь было отчётливо слышно радио, установленное внизу у стенки.

— Я всё!

— Отлично! Я тоже. — Послышалось в ответ с другого конца крыши. И снова звук дрели.

— Курт! Как у тебя дела?

— Еще три пролета!

Я слезаю со стремянки и вижу Курта в кепке с обнажённым торсом и кислым лицом.

— Дыши глубже, Курт! Тебе досталась самая не пыльная работенка. — Съязвил Стеф, выходя из-за угла дома. Он был в шортах и гавайке, загорелый после солнца Ямайки, где у него с Евой проходило свадебное путешествие. Несмотря на жару, ветер все-таки на озере был северный, холодный. Поэтому его почти раздетый вид, как говорится, немного был не в теме. Мы с Куртом были в джинсах, но я, как Стеф, распахнул свою рубашку на все пуговицы, ощущая, как ткань колышется от ветра и порой щекочет спину.

— Ну как?

Я и Стеф гордо и с большим удовлетворением осматривали новую крышу домика. Она, в отличие от старой, была теперь ярко-охристового цвета и блестела на солнце. Домик реально преобразился.

— Отлично. Молодцы! — Без энтузиазма констатировал Курт, рассматривая с прищуром нашу работу. Ему мы дали самое легкое задание «из-за предписания врачей», где Ганну еще полгода нельзя заниматься тяжелой физической работой. Нет, не потому что мы так дорожим Куртом! Этот чувак уже вовсю таскает мешки в оранжереи и складские помещения Саббата. Просто не поддеть его мы не могли. Поэтому мы с уверениями, что врачи запретили, дали задание окрасить новые перила по краям плавучего дома, хотя вчера мы переносили стройматериалы из Саббата сюда. На наше предложение об арт-терапии «Почувствуй себя художником», Курт пару раз грубо послал, но забрал кисть и банки краски.

— И как ты собираешься здесь зимой быть?

— С помощью электричества. У меня знакомый есть, поможет с солнечными батареями, ну еще генератор добуду.

Стефан скептически ухмыльнулся. Он считал, что я занимаюсь бесполезным: «Проще построить новый домик, чем реставрировать эту гнилую рухлядь».

— А я тебя понимаю, Рэй. Я бы тоже хотел иметь место, куда мог бы сбежать от всех. Наверное, тоже куплю себе дом где-нибудь подальше от людей. Где-нибудь в Канаде. — Заявил Курт, снимая кепку. Его пальцы, как и джинсы, были все перепачканы «синей лазурью».

— Блины с сиропом лопать будешь? — Гоготнул Стеф. Но Курт ничего не ответил, отвернулся и продолжил красить брусок.

— Эх! — Клаусснер разочарованно сбросил на пол рубашку и шорты и с разбегу прыгнул в воду, окатив Ганна брызгами. Курт гневно обозвал его идиотом, за что тут же словил очередную волну.

— Ну всё, Клаусснер, держись!

Кисть шмякнулась в банку, и Ганн с боевым криком, не снимая джинс, прыгнул в воду. Через минуту в озере двое мужчин, будто мальчишки, пытались утопить друг друга с диким ором и брызгами. Волны, шедшие от них, были достаточно сильными, что плеск воды о борта дома усилился и дом плавно начал отплывать. Без смеха на эти игрища невозможно было смотреть.

— Стеф, не забудь, с Куртом надо бережней!

— Не беспокойся, я его нежно утоплю!

— Оденкирк, давай к нам. Устроим соревнования до берега!

Желание прыгнуть в воду было огромно, но голос разума возымел вверх: не хотелось потом в мокрой одежде ходить.

— Не! Я лучше на стрельбище вас уделаю!

— Да ладно тебе!

— Неужели заболеть боишься?

— Оденкирк, с твоей стороны это ханжество! Тебе Мел такой подарок сделала! А ты не пользуешься!

Я засмеялся, рефлекторно отвернувшись, чтобы они не увидели истинных чувств. Мне больно слышать ее имя. Я мучился без нее.

Пока они плавали, я решил обойти домик и осмотреть по-хозяйски: что еще можно сделать пока последние теплые дни лета? Через пару дней кончится август, поэтому надо быстрее завершить все наружные отделочные работы. А дальше будет осень и я не знаю, чем буду себя отвлекать от мыслей о ней…

Когда я очнулся от комы, то вел себя, как истинный эгоист, не замечая, что происходит с любимой.

— Рэйнольд, вы должны поесть. Хотя бы одну ложку проглотите! Ведете себя, как ребенок! — Я нарочно отказывался есть, отворачиваясь от сиделки. Мое тело еще плохо слушалось меня, как речь, которая давалась с трудом. Мое каждое слово растягивалось и произносилось с трудом, из-за этого я постоянно молчал. Лишь с Мелани я пытался говорить. Она показывала строчки в книге, а я старался прочитать.

Я постоянно требовал ее присутствия, а не сиделки возле себя. Но Мелани исчезала, и порой днями не мог ее видеть. Она часто ходила в Сенат на показания и к своей сестре. Но если возвращалась, то я полностью завладевал всем ее вниманием, не отпуская до ночи.

— А вот и она! Миссис Оденкирк, я хочу пожаловаться: ваш муж отказывается есть!

И она появлялась, как солнце, одаривая своей улыбкой. Моя сиделка часто жаловалась на меня, а она лишь журила.

— Ме-е-елли… — Я тянул ее имя, будто придурок, мысленно добавляя «девочка моя». Сиделка исчезала, и я пользовался добротой любимой. Я жадно рассматривал ее лицо, игрался с волосами, читал для нее и учился заново ходить, опираясь на хрупкое девичье тело, по большей части лишь для того, чтобы обнимать ее, чувствуя под рукой выпирающие тонкие косточки. Какой же я был эгоист! Уже тогда надо было обратить внимание на то, что с ней происходит! Но я ничего не замечал. А она молчала, лишь изредка странно глядела на меня, словно хотела задать вопрос, или рассматривала, будто видит впервые. Я даже не спрашивал, как у нее дела, где она была, что делала — боялся быть навязчивым, все казалось, что ей хватает и так моего постоянного выклянчивания времени для себя. У нее был уставший вид.

— Просто не выспалась, — отмахивалась она.

— Ты худая…

— Просто устала. Скоро все войдет в норму!

Сначала мне рассказали о случившемся в Сенате в очень щадящем меня пересказе. Затем я открывал все больше и больше правды.

— Рэй…

Она отрывала взгляд от книги и огромные чистые глаза цвета синего неба, смотрели на меня чуть испуганно и беззащитно.

— Что ты чувствуешь ко мне?

Неуверенный детский вопрос. Я снисходительно улыбался и нежно касался ее щеки. В начале этого ей хватало. Но потом она уже требовала ответа.

— Любовь, нежность… — Начинал я перечислять, пытаясь догадаться, что она хочет услышать в ответ.

Затем следовал самый неожиданный вопрос:

— Ты уверен в своих чувствах?

— Конечно! — Горячо уверял, готовый поклясться чем угодно и как угодно.

Но однажды, когда это повторилось в третий или четвертый раз, я не выдержал и спросил: «А ты уверена?»

И увидел панику в ее глазах. Она попыталась улыбнуться, но я четко видел испуг и муку.

После этого вызвал Еву на разговор, которая часто общалась с Мелани. Я знал Валльде и доверял ей всецело, в отличие от молчаливой Нины и забывшей про всех, кроме своей беременности, Варвары. На вопрос, что происходит с Мелани, я услышал много нового. Моя история обрастала шокирующими деталями и ужасающими фактами. Ведь до комы последнее четкое воспоминание было, как Мелли неуверенно шла к алтарю, чтобы обручиться со мной. А дальше не помню. Дальше какие-то мимолетные несвязные картинки и сухие факты о взятии Сената и моем пребывании под гипнозом Моргана, о чудесном спасении моей девочкой.

Но правда оказалась более сурова: Дэррил, Лидия, схема, Мелани с Кевином в Карцере. Оказывается, она сбежала, пошла на риск ради меня!

— Рэй, Мелани надо показать врачу…

— Она здорова! — Мое возражение было бессмысленным, потому что я понимал, что хотела сказать Ева. Но я — дурак, эгоист, все еще надеялся, что скоро мой врач отменит массажи, физиопроцедуры, постоянный контроль моего состояния, и я, наконец-то, переселюсь из спальни для гостей в свою комнату к Мел — к своей супруге. Что у нас будет некое подобие совместной жизни, что смогу доказать ей свою любовь, будем обсуждать планы на будущее, вместе выберем квартиру или дом, переедем из Саббата, отметим, как Ева и Стефан, свадьбу путешествием и брачной ночью, которой, к слову, у нас еще не было.

Но ничего так и не произошло. Мы продолжали вариться в том же котле сомнений.

У Мелани все больше проявлялся Знак, и все больше она отдалялась и превращалась в тень самой себя. К уговорам подключилась Реджина, притом она была более жестче и критичней.