— Оно-то так, товарищ майор, — разглаживал он пожелтевшие, обкуренные усы. — Это я к чему? В нашем военном деле порядок должен быть. Теперь каждый, как конь, норовист. С горы куда легче бежать. Как бы не услыхали проклятые вражьи уши, куда планы наши идут. Не хотелось бы оглобли поворачивать, коль пошли мы на рысях вперед.

Миронов глядел на него, улыбаясь.

— Порядок, Кузьма Ерофеевич, никому не мешал. А что о планах узнают, беспокоишься зря. Теперь уже поздно. Не остановить нас.

Каменков соглашающе кивал головой. Он увидел, что Миронов машет рукой шоферу Васе Сучку.

— А куда мне, товарищ майор, с моими рысаками?

— Тебе, Кузьма Ерофеевич, за нами не поспеть. — Он похлопал его по плечу. — Трогай помаленьку со вторым батальоном. Потребуешься — дам знать.

Каменков поглядел грустными глазами на Миронова, на подъезжающий «виллис». И когда Сучок, улыбаясь, подмигнул ему, отвернулся, сплюнул и, подняв воротник полушубка, сутулясь, побрел к стоящим в ложбинке оседланным лошадям.

Миронов увидел молчаливую стычку двух старых соперников.

Сучок торжествовал. Каменков был явно обижен тем, что Миронов предпочел машину коням. (О них Ерофеевич говорил всем в полку, что и во всей кавалерии таких не сыщешь). Ему стало от души жаль старика.

Он крикнул вслед уходившему Каменкову:

— Кузьма Ерофеевич, будьте в полной боевой готовности. Сами знаете, у Васи частенько мотор барахлит. Дело не очень надежное. Думаю, вечером увидимся. Видишь, машина-то у нас одноглазая!

Сучок сразу помрачнел, бросил косой взгляд на Миронова.

— С чего это вы, товарищ майор? Опять припомнили, что позабыл бензину в запас взять? Подумали? Я же повинился перед вами. А что фара, так не я ее бил. Осколком вышибло.

Он пожал плечами, сел, откинув голову, точно проглотил аршин, пристыл руками к баранке. Миронов видел, что проборка Сучка за нерадивую службу пошла ему на пользу. Сзади «виллиса» висели прикрученные ремнями и проволокой несколько канистр с бензином. Миронов усмехнулся, садясь в машину,

— Давай трогай, Василий! В пути разберемся, что к чему.

Сучок все так же сидел с обиженным и независимым видом. Он повернул ключ и нажал на акселератор. Мотор фыркнул, чихнул несколько раз и заглох. Васю будто подбросило на пружинах. Он ударился головой о поперечную подпорку тента, открыл дверцу, кубарем вывалился наружу и бросился открывать капот.

Каменков обернулся и, качая головой, крикнул ему, широко улыбаясь:

— Слезай, приехали! Что, Василий Ардальоныч, опять искра в баллон ушла? На твоем примусе только молоко возить сподручно. Не расплескаешь, — И побежал трусцой. Проворно взобрался на своего коня, проехал мимо с гордой осанкой, подкручивая усы.

— Погоди маленько со своей колымагой! Я тебе зараз в подкрепление тягач подошлю!

Сучок, красный, потный, торопливо крутил рукоятку, бросая злые взгляды то на Каменкова, то на подведшую его машину. Миронов наблюдал за их поединком, улыбался и огорчался, поглядывая на уходившие танки и машины.

«Шутки шутками, — думал он, — а гляди, чего доброго, будем вот так стоять. Чего у него там не клеится?» В душе он пожалел, что не умел водить машину.

Мотор взревел, и машина, подскочив от резкого переключения скоростей, понеслась, обгоняя повозки и торжественно трусящего рысцой Каменкова. Но только она обогнала лошадей, и Сучок хотел что-то крикнуть своему сопернику, как мотор снова зачихал и заглох. Миронов вскипел:

— Вы что дурака валяете? Что у вас с машиной? Или мне выйти?

Сучок от злости, обиды, вытаращив глаза, шипел, как гусак, потеряв голос:

— Одну минуту, товарищ майор! Это у меня отстойник засорился, товарищ майор!

Трясущимися руками он быстро снял отстойник, слил бензин, включил зажигание, и мотор ровно заработал. Машина понеслась, ловко объезжая едущих, и вскоре вырвалась вперед, к головному танку, в котором ехал Кряжев.

«Здорово было бы, — думал Миронов, — если удалось догнать танковые бригады Канашова. А то ведь наверняка он остался о нас плохого мнения. Надеялся, что мы сделаем коридор для его танков, а вышло не так, как планировали».

Генералу Канашову прислали донесение, что правая группа — танковая бригада полковника Петрова — в районе артиллерийских позиций противника встретила сильное огневое сопротивление. «Если она задержится, — подумал он, — то нам задачу не выполнить». Он доложил Поморцеву и решил ехать на командный пункт бригады посмотреть, что там происходит. Поморцев, раздумывая, ответил ему:

— Тебе виднее, но правильно ли будет бросать корпус, если в бригаде есть командир? Прикажи, пусть решает. Привыкли с няньками.

Но Кана шов не мог согласиться с его доводами. Обстановка, по донесению, была неясной. Ждать и гадать он не мог. Его так и подмывало поглядеть, что же там происходит. Почему они толкутся на месте? И он тут же направился с группой управления на «виллисе». Видимость плохая. Туман рассеялся, но пошел мокрый снег. Они ехали по разбитой дороге, с трудом преодолевая глубокие выбоины. По обеим сторонам дороги тянулись заборы крестов с солдатскими касками и стандартными черными дощечками посредине креста. Это сплошное кладбище наглядно подтверждало, чего стоили немцам летние победы, о которых они так много писали, о чем хвасталась их пропаганда. «Вот показать бы немецкому народу эту истинную правду, — думал Канашов. — Может быть, тогда они все, кто еще верит и надеется, задумались бы, чего стоили успехи немецкой армии и насколько они близки к победе, как уверяли их борзописцы». Но это были все же «счастливые» мертвецы, похороненные с элементарными почестями. А вот сейчас у обочин и прямо на дорогах, в степи, заметаемой снегом, валялись десятки тысяч скошенных пулями и осколками, изуродованных снарядами и минами, замерзших и раздавленных танками и машинами немецких солдат. Валялись, будто мусор.

И кругом, куда ни посмотри, сожженные танки обгорелые машины, разбитые орудия, минометы. Вот все, что осталось от прежней вражеской обороны и тех войск, которые еще вчера представляли грозную силу, которые считались непобедимыми.

Канашов выскочил на высоту, где находился командный пункт бригады. Петров доложил ему: «Бригада ведет бой». Канашов недовольно поморщился. К чему докладывать, когда он и сам видел, как развернутые в боевые порядки танки наступали на впереди лежащие высоты в густых разрывах вражеских снарядов.

— Что же ты делаешь, полковник? Какого черта атакуешь в лоб?

— А здесь нет больше дорог, товарищ генерал. Одна только.

— Ты что захотел, чтобы тебе шоссе проложили? Немедленно отвести танки за эти высоты! — Он показал рукой. И, подойдя вплотную, тихо сказал, сжимая кулаки: — Не было бы здесь твоих подчиненных, дурак ты эдакий! Людей и технику губишь и думаешь — война спишет. Не выйдет!

Бледный, вытянувшийся по стойке «смирно», полковник Петров стоял, уронив взгляд в землю.

— Виноват, товарищ генерал, упустил. Они сами рванулись с ходу. Думал, сомнут.

— А ты кто здесь? Командир или наблюдатель? Думал. Думать надо до того, как делать.

Канашов рывком вытащил из полевой сумки карту. Оглядел местность. Танки, отстреливаясь, отходили за высоты.

— Вот сюда давай двумя батальонами оврагами — и к ним в тыл. А одним заходи лощиной с левого фланга. Так оно вернее будет.

— Так там, товарищ генерал, берега оврагов крутые. Не вылезти танкам.

— А чего тебе по берегам там карабкаться. Овраги что, не имеют выходов?

— Иметь-то имеют, товарищ генерал, да ведь это далёко обходить надо. Время потеряем.

— Время потеряешь, зато бой выиграешь. А ты что, привык по линейке? Где ближе, туда бьешь?

— Есть, товарищ генерал, действовать по вашему приказу.

«И кто его на бригаду назначил?— подумал Канашов. — Докладывает, а бригада ведет бой. Кому нужен такой бой с такими потерями! «Действовать по-вашему». Бравый солдат Швейк, а не командир».

Канашову пришло донесение от левой группы танковой бригады Санева: «Веду тяжелый, малоуспешный бой в тактической глубине обороны противника». «Да что с ними? Петров в лоб артиллерийские позиции вздумал брать, а Санев тоже завяз».

Канашов приказал радисту передать Саневу: