2

Офицер особых поручений из штаба группы Вейхса привез приказ Мильдеру об отстранении его от командования корпусом. Генерал прочел его дважды и, задумавшись, долго сидел, подперев голову руками. «Что ожидает меня? Позор и суд. А за что? Разве я не делал все, что зависело от меня, чтобы приблизить день победы? Но неумолимый рок преследует и подстерегает нас на каждом шагу, чем дальше продвигается немецкая армия в глубь России. И здесь, на берегу Волги, когда осталось сделать еще одно последнее усилие, и победа близка, русские войска вдруг обрушили на нас мощный удар с севера, и передовые танковые их войска, разгромив румынские соединения прикрытия Шестой армии на Дону, идут по тылам нашей армии и грозят отрезать ее. А что, если они нанесут встречный удар от Сталинграда и устроят нам «котел», который мы не раз устраивали им в тысяча девятьсот сорок первом году? Нет, нет. У Сталинградского фронта нет для этого сил, — утешал он себя. — Нам-то хорошо известно, что армии Еременко на Волге слишком истощены и не получали оперативных резервов. Они не способны выполнить такую задачу. И это наше спасение. Даже если придется Шестой армии временно отойти, а это еще не поражение, — думал Мильдер. — К весне мы накопим силы и снова перейдем в наступление. Фюрер не откажется от своего замысла захватить Сталинград и перерезать Волгу. Не откажется никогда. Это знают хорошо все, начиная от самых высоких начальников до солдата, сидящего в окопе, здесь, в городе. Ну а что же будет со мной? Может, на мое положение повлияло пленение русскими Нельте? Ни Паулюс, ни Вейхс больше не доверяют мне».

— Господин генерал, — тихо обратился к нему красивый высокий офицер особых поручений. — Прошу подписать приказ. Вы ведь ознакомились? Мне необходимо поставить в известность нового командира корпуса — генерала Дранке.

«Дранке, Дранке, — вспоминал Мильдер. — А, это тот, что из штаба группы Вейхса, молодой, услужливый, который всегда готовит ему карты и справки. Выскочка. Вздумал отличиться. Поглядим, поглядим, как вы, господин Дранке, будете воевать в этом сталинградском пекле. Это не карты подносить высоким начальникам, а воевать». И он вспомнил, что Дранке был когда-то порученцем в академии у начальника кафедры, где он преподавал. «Нет, дорогой, — сказал он себе, — вам, господин Дранке, не удержаться долго. Нет ничего у вас: ни командного, ни боевого опыта. Представляю, с каким гордым видом он приедет принимать от меня корпус. Пускай понюхает пороху.

— И недели ему не прокомандовать корпусом. Я уверен, — повторил он вслух и встал.

— Что, господин генерал? Какая неделя? Вы должны подписать приказ сейчас. Я тороплюсь, — сказал офицер особых поручений.

Мильдер поглядел на него с сожалением.

— Не смею вас задерживать. — И, достав авторучку, подписался размашисто у слова «ознакомлен». Посмотрел на часы, поставил дату и время. — Вы свободны.

Порученец артистически козырнул и скрылся в дверях.

Мильдер открыл портфель, вынул заветный дневник, чтобы занести эту скорбную в его жизни дату, и наткнулся на летописную военно-историческую хронику с дорогим сердцу именем.

16 ноября исполнилось более ста лет со дня смерти Клаузевица. «И я в суматохе службы пропустил это. Ну как тебе не совестно, Густав, упрекнул он себя. — Забыл о величайшем своем учителе и друге, которому всем обязан в своей трудной армейской жизни и славе, выпавшей на мою долю».

Он позвонил адъютанту. Вошел пожилой офицер, недавно взятый им из батальона разведки по совету Нельте. Он поклонился и четко, не по возрасту энергично козырнул.

— Ужин готов, майор Вернер?

— Готов.

— Принесите!

— Слушаюсь.

Мильдер достал походную фарфоровую флягу — подарок жены Марты. Долго рассматривал затейливые росписи, смотрел на закованных в доспехи и латы немецких ландскнехтов, скачущих в бой с пиками наперевес. Поболтал ее. Во фляге плескался коньяк. «А что сейчас с Мартой?» После последнего письма о тяжелом сердечном приступе он не получал никаких вестей. «Выпью за ее здоровье. Может, ей будет легче. Может, вспомнит меня».

Адъютант бесшумно поставил на стол ужин.

— Чем вы расстроены, господин генерал? Сейчас прибыл в штаб новый командующий корпусом Дранке. Он сообщил, что русские войска остановлены нашими оперативными резервами. На Серафимович брошена румынская танковая дивизия. Она задержала…

— Румынская дивизия задержала? — прищуриваясь и иронически улыбаясь, спросил он, — И вы верите этому? — Мильдер налил себе рюмку коньяку и, кивнув, сказал: — За успехи наших союзников. — И тут же прошептал вслед, как молитву: — За здоровье Марты.

— Да, но Дранке весел и бодро настроен. Он даже рассказал анекдот, как русские, понаделав танков из фанеры и впрягая о них лошадей, думали нас запугать

— Бросьте верить этим неуместным шуткам, майор, и постарайтесь посмотреть на Дранке после первой серьезной атаки русских. Там, в штабе группы, можно позволить себе развлекаться анекдотами. А здесь? — Он сделал паузу. — Здесь надо уметь воевать. И не думайте, бога ради, что я удручен тем, что сдаю корпус или завидую Дранке. Время покажет, кто на что способен. Сегодня, господин майор Вернер, меня мучает совесть по случаю непростительной для меня забывчивости — сто одиннадцать лет тому назад Германия потеряла самого выдающегося духовного отца немецкого военного искусства — Карла Клаузевица.

Вернер смотрел на жующего Мильдера, запах жареного мяса раздражал его, и он глотал слюну. Из-за служебных хлопот он не попал на обед. Он даже ощущал терпкий, обжигающий вкус коньяка.

— Отчего он умер? Где?

— Клаузевиц? От холеры, в Бреславле. Вы были когда-либо в Бреславле?

— Нет.

— Напрасно. Там благодарный немецкий народ поставил памятник Клаузевицу — великому военному гению Германии. — Мильдер отправил в рот очередную рюмку коньяку, продолжая: — Но Клаузевиц заслуживает большего. Если бы моя воля, я поставил бы ему памятники повсюду — во всех городах, где за этот прошедший век немецкая армия одерживала блестящие победы над своими противниками. И здесь, в Сталинграде, когда мы одержим победу, надо поставить ему памятник на Мамаевом кургане, чтобы он стоял на виду, над городом. Благодаря его светлому военному гению немцы стали непобедимыми солдатами.

— Я слышал, господин генерал, фюрер высоко его ценит!

— О да, наш фюрер — один из его великих последователей. — Мильдер снова выпил рюмку коньяку. — Фюрер продолжает лучшие традиции славной военной истории и учения Клаузевица. Разве вы не знаете, майор Вернер, с нашим Клаузевицем считался и высоко ценил его даже вождь большевиков Ленин. Он очень похвально отзывался о его военком таланте. — Мильдер поднял над головой указательный палец. Он слегка захмелел и чуть было не сказал: «Если бы Клаузевиц мог встать и руководить войной сейчас». Но, раскрыв рот, удержался от этого откровенного высказывания. И только добавил: — Клаузевица еще оценят наши потомки. Верьте мне! Принесите крепкого кофе и можете быть свободны! Мне предстоит еще написать обращение к войскам корпуса. Завтра оно должно быть зачитано всем солдатам при передаче мною командования Дранке и подписании акта.

Когда Вернер принес кофе и удалился, Мильдер долго сидел, раздумывая, и потом стал писать обращение, зачеркивая и переправляя, рвал написанное и снова писал:

«Солдаты танкового корпуса!

Командующий группой армий счел необходимым освободить меня с сегодняшнего дня от командования.

Прощаясь с вами, я продолжаю помнить и буду хранить до самой смерти в своей памяти эти три месяца нашей совместной борьбы за величие Германии и победу нашего оружия. Я с глубоким уважением солдата и вашего командира помню о тех, кто отдал свою жизнь за славу Германии. Я требовал от вас без сна и отдыха идти на штурм города, сражаться, несмотря на угрозу с флангов и тыла. И вы никогда не проявляли колебаний. С достоинством, заслуживающим подражания, с уверенностью в своих силах вы честно выполняли поставленные мною задачи, самоотверженно бились. От глубины души благодарю нас, дорогие боевые друзья, за ваше доверие, преданность, которую вы проявляли в течение совместной службы со мной. Мы были тесно связаны друг с другом, как солдаты одной семьи, и вместе разделяли наши успехи и неудачи. И для меня было самой большой радостью быть всегда с вами заботиться о вас, заступаться за вас.