1

Приемная командующего бронетанковыми войсками представляла собой большую продолговатую комнату. Мягкий матовый свет. Массивный резной дубовый стол, покрытый зеленым сукном. На стене карты театров военных действий. У стен, параллельно письменному столу, мягкие кресла. Канашов вошел и доложил генералу армии. Тот сидел и что-то писал, но, когда услышал его голос, слегка прищурился и, выйдя из-за стола, пожал ему руку.

— Итак, товарищ Канашов, мы решили вас послать заместителем командира танкового корпуса. Как вы на это смотрите?

Генерал армии, не по годам молодой, с приятным лицом, наклонил голову влево. Для Канашова все это было неожиданным: и вызов сюда, в Москву, и эта новая должность.

— Я солдат. Куда пошлют, там и буду служить. Постараюсь оправдать доверие.

— Мне, товарищ Канашов, приходилось встречаться с вашими статьями в военных журналах, Чувствуется, что вы остро ставите многие вопросы тактики и использования боевой техники в современной войне. И эта ваша последняя статья о применении танков непосредственной поддержки пехоты. Нельзя не согласиться с вашей точкой зрения. Распыление или равномерное использование, танков в наступлении приводило наши войска, как правило, к неудачам. Таково мнение боевых офицеров и официальное — Генштаба. Опыт наступательных боев под Москвой и на ряде других фронтов заставил Генштаб ввести в действие новое Наставление по боевому применению танковых войск.

Вполне согласен с выдвинутыми вами положениями, отмечающими серьезный недостаток в использовании танков НПП (непосредственной поддержки пехоты). Вы правы, что пока еще неумело организуют взаимодействие с танками, артиллерией и саперами. И что досаднее всего отметить, прошло более полугода с момента выхода этого наставления, а мы до сих пор еще не можем преодолеть эти недостатки. Они повторились, к сожалению, и в Харьковской операции в летней кампании тысяча девятьсот сорок второго года.

— По-моему, товарищ генерал, это все еще, «отрыжки» наших предвоенных взглядов. К тому же перестройка проходит в тяжелых военных условиях. До сих пор мы наблюдаем такую безотрадную картину: танковые части направляются на фронт, не имея полного штата и достаточного количества боевых машин. Танкисты прибывают в действующие войска без должной боевой подготовки.

Генерал армии сидел, задумавшись и изредка делал какие-то пометки в блокноте.

— Теоретическая подготовка наших танковых да и общевойсковых командиров, прямо скажу, еще слабая. Как вы думаете?

— Был у меня, товарищ генерал, такой случай, когда наша армия наносила контрудар на Сталинградском фронте. Прислали ко мне в дивизию для поддержки батальон танков. Знакомлюсь с командиром батальона, майором Кобылкиным. Разговорились по душам, а он танки видал издалека. Сам кавалерист, командовал эскадроном, в батальон прислали ему командиров рот, призванных из запаса. Служили они в танковых частях еще в тысяча девятьсот тридцать пятом году: Немного изучали танки БМ-4, а пришли воевать на Т-34. Откуда им толком знать боевые возможности этой замечательной машины? И опыта у них в этой войне никакого. Помню, как мы спорили с майором. Я настаиваю: давай весь батальон используем в полку, где наносили главный удар, а он нет. Лучше дать в каждый полк по роте. Немцам страху больше нагоним. Если бы мне танковый батальон придали, я заставил бы его действовать, как хочу. А раз он только поддерживает и не подчинен, то пусть делает, как пожелает его хозяин. Распылил он танки (да и батальон был неполного состава), и вышло по два-три танка на километр фронта. Ну, какая это плотность? Степь кругом, все как на ладони. Пошли они в наступление, вырвались вперед без поддержки нашей артиллерии, а немец выдвинул противотанковые орудия и давай их щелкать как орехи. Гляжу, один горит, другой дымит, а остальные повернули обратно. Танки потеряли, а приказ не выполнили. Не поддержка вышла, а слезы. Майор говорит мне после боя: «Что проку, полковник, в этих железных коробках? Мне бы лучше эскадрон коней лихих, казацких, вот бы посмотрел, как мы всыпали бы перцу немцу».

— Да, у майора вашего мышление лошадиными нормами, — сказал главнокомандующий, — вы правы. И фамилия у него типичная кавалерийская — Кобылкин, — усмехнулся он. — Сейчас, товарищ Канашов, положение во многом изменится, и в очень скором времени. Производство танков у нас растет. Это позволит нам совсем по-другому взглянуть на их использование. В недалеком будущем у нас будут не только танковые корпуса, но и армии. Совсем недавно мы внесли изменения в организационную структуру танковых частей и соединений. Вместо танковых бригад смешанного состава, у которых были на вооружении танки КВ, Т-34 и Т-60, мы стали формировать целиком бригады Т-34 и лучшими, чем Т-60, легкими танками Т-70. А вместо отдельных танковых батальонов, у которых на вооружении находились танки всех типов, стали создавать отдельные танковые полки прорыва из тяжелых танков КВ. Их мы будем использовать для усиления стрелковых соединений при прорыве особо прочной обороны противника.

Генерал армии встал, дам понять, что разговор окончен.

— Ну, в общем, товарищ Канашов, нам придется со всеми этими изменениями и новшествами основательно познакомиться. Вы как бы меняете свою прежнюю военную профессию, — И он слегка улыбнулся. Канашову показалось, что он вспомнил его рассказ о Кобылкине. — М-да, я отдал распоряжение, зайдите в орготдел, со штатами нашего соединения ознакомитесь. Пока будете ждать приказ о назначении, прослушайте цикл лекций в бронетанковой академии, да с техникой новой повозитесь. Так сказать, краткосрочные курсы. Думаю, они нам пойдут на пользу.

Попрощавшись с генералом армии, Канашов вышел из приемной в приподнятом настроении, с желанием поскорее войти в курс новой, большой и ответственной должности.

Хотя командующий бронетанковыми войсками не сказал ему ни слова о ближайших планах, но, судя по той перестройке, которая уже шла полным ходом в танковых войсках, и новых изменениях в организации их, в Ставке, по-видимому, разрабатывались, как догадался Канашов, уже большие наступательные операции.

* * *

Получив предписание, генерал Канашов не терял ни одного часа В тот же день он оформил документы и тут же решил уезжать, как его ни уговаривала тетка остаться хотя бы на денек погостить. Он несколько минут глядел на фотографию Аленцовой.

— Ты бы хотя ей-то написал, — сказала тетка. — Человек ни фронте, в каждом письме половина о тебе, половина о твоей Наташе. А ты.. Черствый сердцем ты, Миша. Чего зазря человека обижать. Женщина она, видать, стоящая. Тебе бы за нее только бога молить,

— А я, Степанида Евлампиевна, так и делаю, — сказал он улыбаясь.

Тетка усомнилась, подперла рукой щеку, вздохнула:

— Когда так думают, человека не обижают.

— Ну, усовестили, усовестили, хватит. Напишу. Да о чем писать? Я бы лучше сказал ей все при встрече.

— Э-э, милок, вон моей соседке Гале ухажер цельными тетрадками пишет. Вот это, я понимаю, любит. Мы, как засядем вместе, до полуночи читаем.

Канашов написал короткую открытку и оставил на столе.

Степанида Евлампиевна покачала головой:

— Твоей любви и хватило-то на десять слов. Ну, гляди, Миша, потеряешь такого человека, будешь локти кусать. Мимо такой женщины какой мужчина пройдет, чтобы не позариться? Фу-ты, совсем запамятовала, — всплеснула она руками. — Тебе же письмо от Нины Александровны. Погоди. Что-то уж больно толстое, тяжелое. Вот какие письма пишет человек — а на фронте. Значит, любит.

— Не любила б — не писала. — сказал он и, радостно улыбаясь, распечатал конверт. В нем короткая записка от Аленцовой и еще письмо. «По просьбе твоего дяди пересылаю это печальное известие. Дядя тяжело ранен и эвакуирован за Волгу. Работы так много, что некогда толком написать письмо. Постараюсь написать подробней в самое ближайшее время».

«Бедняга, — подумал он о ней. — Достается там. Ни днем, ни ночью нет покоя».

Дядька — двоюродный брат отца — писал ему о расстреле немцами отца. Отец, оказывается, вместе с подрывниками участвовал в уничтожении шахтного оборудовании, когда отступали наши войска. Немцам кто-то донес об этом и о сыне — командире Красной Армии. Канашов прочел и не мог уже оставаться дома. Надел фуражку, шинель и вышел. Хотелось побить наедине с собой. Время уже было позднее, после одиннадцати. Он пошел вдоль набережной Москвы-реки. Изредка ему попадались парочка влюбленных. «Ну вот в не стало тебя, батька. Обрублена последняя ветвь в потомственной шахтерской династии Канашовых. Глубоко корнями уходил наш шахтерский род в прошлое столетие. Канашовы в числе первых закладывали эти шахты. Прости, отец, а я, грешным делом, думал, как бы тебя, влюбленного в профессию, не принудили немцы на них работать. Прости, что так плохо о тебе подумал. Обид на тебя у меня нет. Тебе я обязан многим. Ты меня увлек шахтерской романтикой. Там, в шахтах, наливались мои мускулы силой, а тело — здоровьем. В армию ушел, пригодилось оно мне, в финскую воевал — ох как здоровье выручало меня. А первые дни отступления, а в окружении? И раны на мне, как на собаке, заживали. И упорству трудовому, рабочему, шахтерскому научился я у тебя. Тоже пригодилось оно мне в жизни, в армии, в военной науке, на командных должностях. Помню, как говорил ты: «Не уступай никому и ничему, коль цель у тебя святая. Не гляди, что иной с виду форсистый, бывалый, ученый, а в каком деле ты супротив его сопляк».