— Товарищ лейтенант, — прохрипел Печенкин. — В углу, в люке, санинструктор Канашова с ребенком и два бойца. Спасайте их, я не выживу. Меня раздавило.

Еж бросился в угол, поджег газету и стал с яростью разбрасывать кирпичи. Из люка доносился детский плач. Еж искровянил себе пальцы острыми камнями, разгреб мусор и с трудом сдвинул тяжелую металлическую крышку.

— Товарищи, вылазьте. Скорей наверх.

Кто-то подал ему плачущего ребенка.

— Тише, Саша, не плачь. Тут кругом фашисты. Придут и всех нас убьют.

Саша продолжал всхлипывать. Он просил пить. Из люка вылезли раненая Канашова и два бойца. Они вытащили Печенкина.

На улицах Сталинграда ночь, и только кое-где тлеют обуглившиеся остатки домов. У Волги горят нефтебаки, и тьму пронизывают светящиеся трассы пулеметных очередей. Оставшиеся люди вместе с Ежом ощупью пробираются к берегу реки. Там единственное спасение — вода, без которой уже больше нет сил двигаться.

По берегу бродят немецкие патрули. Их силуэты хорошо видны при вспышках осветительных ракет. Дальше идти нельзя. Надо ползти. Двое бойцов тащили на шинели теряющего сознание Печенкина. Сделали короткую передышку. Один боец по заданию Ежа ушел за водой. Остальные сидели в полуразрушенном блиндаже. На руках у Канашовой спал Саша.

Боец вернулся с каской воды. Жадно пили пахнущую керосином волжскую воду. Еж послал двоих в разведку. Они принесли нерадостную весть: пробраться дочти невозможно. Обессиленные, голодные, раненные, они легко могут попасть о плен. Еж снова послал бойцов. Надо во что бы то ни стало добыть оружие. Бойцы возвратились под утро. Один из них был ранен в перестрелке, но у каждого из них висело по немецкому автомату.

На рассвете группу Ежа разбудил шум частой перестрелки со стороны Волги. Еж послал одного из бойцов в разведку, и тот вскоре прибежал, радостно крича:

— Товарищ лейтенант, товарищи, там наши. Моряки десантом высадились. Немцы отступают по Набережной улице.