2

Поздно ночью командир дивизии полковник Бурунов был вызван командующим шестьдесят второй армией генерал-лейтенантом Чуйковым.

Командующий армией сообщил ему, что танковая бригада Сталинградского фронта прорвалась через оборону противника с севера, и что она вот-вот должна соединиться с частями дивизии Бурунова.

Комдив поднял всех на ноги. И всю ночь работали рации, звонили телефоны, бегали с распоряжениями и приказаниями связные и ординарцы, ожидая радостного известия о встрече с прорвавшимися частями. Взволнованные и уставшие под утро, многие, не выдержав напряжения, уснули, так и не дождавшись наших танкистов.

А с утра немцы обрушили на дивизию такой шквал огня, что даже бывавшие в подобных переделках командиры потеряли самообладание. То и дело с командных пунктов поступали вести одна тревожнее другой. И во всех донесениях говорилось о главном: «Перед фронтом обороны частей появилось много немецких танков».

«Откуда их взялось столько?» — подумал Бурунов, уже в который раз требуя от начальника разведки дивизии объяснить ему, как же, в конце концов, это произошло.

Майор Король, всегда такой подвижный и находчивый, докладывая, сник и только разводил руками.

— Товарищ полковник, уверяю вас, что в полосе обороны нашей дивизии новых танковых частей отмечено не было. И в резерве не было. — Он готов был поклясться, что это так, но только нервно поглаживал карманы руками, будто обтирал их. — Возможно, — пробовал предполагать он робко, — проглядела разведка штаба армии или фронта Немцы перебросили новые танковые части с других участков?

— Нам-то от этого не легче, — хмурясь, перебивал его Бурунов, — с других участков, иди с третьих, или сбросили их по воздуху. Что вот теперь будем делать? Почти сутки я ничего не знаю о батальоне полка Коломыченко. Последние сведения поступили, когда он сражался где-то у вокзала. Значит, или батальон полностью погиб, или же остатки его попали в плен. Как бы то ни было, но там образовалась брешь, в которую наверняка войдут танковые части противника.

«Что мне делать?» — говорил взгляд Бурунова. Майор Король тяжело вздыхал, но ничего конкретного не мог подсказать командиру дивизии.

Командующий армией непрерывно вызывал Бурунова, требуя наконец-то выяснить, что же случилось с одним из батальонов полка Коломыченко. А комдив каждый раз повторял одно и то же: «Батальон отрезан, окружен, сведений нет, принимаю меры, пытаюсь наладить связь». В конце одного из таких докладов генерал не выдержал и грубо оборвал:

— Что вы лепечете мне: «Отрезан, окружен, принимаю меры». Вы командир или провинившаяся девица? Мне надоело слушать ваш жалкий лепет. Если вы не доложите мне к утру, что с батальоном, я поставлю вопрос перед командующим фронтом о том, что вы не справляетесь со своими обязанностями.

Разговор прервался, и Бурунов, ослабевший от нервного перенапряжения, опустился на табуретку.

«Может, действительно у меня не хватает командирской хватки? Или же это один из тех критических военных моментов, который может быть у любого, даже самого достойного и опытного командира? Ведь я послал уже десятки связных, работает специально рация, которая ловит позывные только этого батальона, а все бесполезно».

Бурунов беспрерывно вызывал к себе связного. Батальон исчез бесследно.

«Не может этого быть, — убеждал себя Бурунов, мучительно раздумывая. — Не могут погибнуть все до единого. Да и связные — опытные ребята».

К Бурунову торопливо вошла Аленцова, за ней боец, небольшого роста, без пилотки, с перевязанной головой. Темно-коричневые бинты, спекшиеся от крови, съехали на правый глаз.

— Товарищ полковник, — строго взглянула она на бойца, — я прошу приказать ему немедленно идти в санбат. Дважды по дороге сюда падал без памяти. Начнем перевязку делать, а он в ход кулаки пускает, требует, чтобы его доставили к вам. А нам ничего не говорит. Матом ругается. Насилу привела его. Помогли санитары.

Боец бросил злой взгляд в сторону Аленцовой и заскрипел зубами.

Бурунов встал рывком, табуретка грохнулась на пол.

— Да вы что, — вскипел он, — не подчиняться врачу? Командиру? Кто дал вам право сквернословить, да еще при женщине, молокосос? Она дни и ночи тут под огнем вам помощь оказывает. А вы ее материть?

Аленцова никогда не видела Бурунова таким гневным. Она даже испугалась, когда он, сжав кулаки, двинулся на бойца. У нее сердце сжалось от мысли, что он ударит с трудом державшегося на ногах молодого солдатика, который стоял, как пьяный, пошатываясь.

Боец неожиданно взмахнул руками, будто пытался ухватиться за что-то в воздухе, и упал со стоном на пол.

Аленцова первая бросилась к нему, ощупывая запястье. У рта бойца пузырилась кровь.

Бурунов смотрел, все еще не понимая, что произошло, то на Аленцову, то на бойца, лицо которого передергивал нервный тик.

— Товар-товар-товарищ-щ-щ, — прошипел он последние буквы. И, облизывая языком кровь с губ, задыхаясь, сказал по слогам: — Я из пер-во-го ба-таль-она. Комбат у-у-убит.

Боец прерывисто дышал, широко открывая рот, он жадно глотал воздух. Аленцова приподняла его голову на колени.

Бурунов схватил бойца за руки. Его охватило желание расцеловать этого маленького умирающего солдата, исполнившего свой трудный и последний долг.

— Родной ты мой. Воды ему, воды! — крикнул он.

Адъютант Бурунова и пожилой санитар уложили бойца на койку комдива, Аленцова сделала укол новокаина. Боец, все так же тяжело дыша, приоткрывал веки, медленно оживая.

Губы его зашевелились, и у рта снова стала пузыриться кровь.

— Товарищ полковник, — чуть слышно, почти шепотом, сказал он. — Батальон ведет бой у вокзала. Командует лейтенант Еж. Он меня послал.

«Значит, предчувствие меня не обмануло, — подумал Бурунов. — Не мог батальон погибнуть. Я верил своим людям. Надо быстрее доложить командующему».

* * *

Бурунов возвращался к себе в блиндаж после доклада командующему. Будто кто снял тяжелый камень, и сразу отлегло от сердца. Первый батальон полка Коломыченко не погиб и не разгромлен, а продолжает сражаться. Шутка ли сказать, пропал батальон — сотни человек, и несколько дней ни слова о них, как в воду канули. За эти трое суток он даже постарел, глаза запали глубже, будто провалились.

У входа в блиндаж Бурунова догнала военврач Аленцова. Она была чем-то взволнована. Посиневшие губы ее дрожали.

— Товарищ полковник, — обратилась она, задыхаясь.

— Что вами, Нина Александровна?

«Нет, с ней что-то стряслось. Один на один она не называла меня так официально».

— Со мной ничего, — покачала она головой, поправляя выбившиеся из-под берета волосы. — Пропала Наташа Канашова.

— Как пропала? Где пропала?

— Если бы я знала где, не пришла бы к вам.

— Простите, когда пропала? — понравился он.

— Не знаю, товарищ полковник.

— Да вы шутите, Нина Александровна. Как это пропала? Что и теперь скажу Михаилу Алексеевичу? Это мне легче самому пропасть. — Бурунов сделал резкий жест рукой. — Сколько раз говорил и писал ему, советовал — забери. И с ней толковал. И слушать не желают. Упрямое племя. Что же теперь делать? Где ее искать?

Аленцова мяла что-то в руках, потупя взгляд.

Просвистели пули. Откуда-то бил вражеский пулемет.

— Войдемте в блиндаж, — произнес полковник. Она неохотно согласилась, вошла, села.

— Как только отыщется Наташа, мне надо, товарищ полковник, уходить из дивизии, — не то с сожалением, не то просто в раздумье ответила она.

— Это еще что такое? Почему уходить? — Бурунов недоуменно пожал плечами. — Постойте, постойте, я что-то ничего не понимаю.

— И понимать нечего. Ревнует меня к вам. — Аленцова махнула рукой. — Пришла вся в слезах, наговорила мне. Впрочем, к моему посещению это не относится Я не в обиде на нее, глупая еще девчонка. Любит отца, знает о наших отношениях с ним. Вот кто-то и сыграл на этом.

Бурунов слегка покраснел и прокашлялся, явно нервничая. Он хорошо понимал, что во всем случившемся и он частично виноват. Ну а в чем? В том, что сердце потянулось к этой женщине. Если только в том, что он иногда, пользуясь случаем, когда она докладывала по службе, умышленно старался задержать ее у себя или угощал чаем? Он даже не решился ее пригласить на скромный обед в день своего рождения. А как ему хотелось, у него был день рождения.