ОДИН ТАЛИСМАН НА ДВОИХ

— Не могу привыкнуть, что на свете есть еще мужчины, которые называются твоим именем! — весело говорила Нина, держа Костю за руку. Они быстро шли от Пушкинской площади к залу Чайковского. Только что пробрызнул вечерний дождичек, и черный асфальт сверкал огнями витрин и реклам. — Услышу за спиной «Костя», оглянусь, а это вовсе не ты!

— А я иду сегодня по Арбату, вижу — девушка впереди! И на тебя похожа! Догнал — и мне даже толкнуть ее плечом захотелось!

— За что?

— А зачем она такое же, как ты, пальто носит?

И они смеялись, радуясь тому, что снова вместе.

Оба переживали ту счастливейшую пору, которая даже у людей, сохранивших цельность чувства до старости, уже не повторяется. Это — сознание, что выбор сделан, среди трех миллиардов мужчин и женщин они нашлись, отыскали друг друга. Хотелось быть вместе каждый миг свободного времени. Они сердились, если им мешали, и для них на земле существовали лишь два человека с именами Нина и Костя.

…В тот вьюжный декабрьский вечер, когда Нина пришла в общежитие, где жили Костя, Ладо и Денис, она своим внезапным появлением изумила их не менее, чем если бы вместо нее к ним вошла дочь Весны и Берендея. Снег пластами лежал на ее плечах, пуховым платком покрыл голову.

Дежурная, задержав ее у входа, крикнула зычно на весь коридор:

— Эй, вы, из двенадцатой! К вам!

Первым увидел Нину Ладо.

— Ниночка, Нино! — воскликнул он и бросился счищать с нее снег, повел в комнату. Ему помогал Денис, суетясь и в своем усердии роняя все на пол. Только Костя стоял неподвижно, и они некоторое время молча смотрели друг на друга, отмечая каждый про себя ту перемену, которая произошла с ними за это время, — то ли оба стали старше, то ли затаеннее в своих чувствах.

— А у нас праздник, Нино! Садись, будем угощать!

— Праздник?

— Вчера на товарной станции подкалымили — это раз, — пояснил Денис, пригибая крючковатые пальцы. — От бабушки Марико пришла посылка с фруктами и хванчкарой — это два!

— Ты у нас в гостях — три! Тебе лучшее яблоко, тебе первый стакан хванчкары!..

Никто ни о чем не спрашивал Нину, все были просто рады ее приходу, и она это видела. Суетились, грели чай, накрыли на стол.

Дружно ели, пили.

Затем Ладо с Денисом начали торопливо натягивать на себя пальто.

— Куда вы? — спросила Нина.

— О, у нас дела, Нино! — важно произнес Ладо.

— Да, да, дела, — подтвердил Денис, озабоченно поджимая крупные губы и глядя в угол на веник.

— Нет, нет! Не уходите! Никаких дел у вас нет! — и она обратилась к Косте: — А вот мы пойдем. — В ее глазах была настойчивая просьба.

Костя тотчас поднялся.

Ладо и Денис вышли без шапок на завьюженное крыльцо, прокричали в рупоры ладоней:

— Продрогнете, так возвращайтесь! Чай будет горячим!

— И в бутылке еще осталась хванчкара!

Они неторопливо шли Лиственничной аллеей, осыпаемые сухим снегом. Костя ждал: им предстоял разговор, и начать его должна она… Но и Нина молчала — никак не могла набраться духу, и тогда он решил ей помочь.

— Как жила это время?

— Плохо, — выдохнула она ответ.

Костя быстро глянул на нее — тревожно, даже испуганно, но не стал спрашивать, отчего плохо.

— Куда ездила летом? — произнес холодноватым тоном, скрывая за ним свою взволнованность.

— Была на юге, была дома… — И после долгой паузы: — А ты? Как всегда, на практике?

— Да. И тоже был дома.

— В Кувшинское не заезжал?

Слово «Кувшинское» прозвучало как зов о спасении: «Не встретил ли ты там меня прежнюю, какой я была?»

— Заезжал.

Голос густел и уже с трудом сдерживал волнение.

— Как там Максим Потапович с Полиной Алексеевной?.. — надо бы еще сказать «поживают», но слово отсеклось — уж слишком оно казалось ей старомодным, а другое для Максима Потаповича и Полины Алексеевны никак не подходило.

— Хорошо. Привет тебе от них. Зовут в гости. Тебя там еще многие помнят.

— Помнят?..

И Нина, ничего не утаивая, сбивчиво рассказала, как жила это время.

Костя слушал, не перебивая, и, как показалось Нине, безучастный к ее самобичеванию.

— А ты… ты не вспоминал обо мне все это время?

— Вспоминал.

— Почему же не попытался найти?

— Я… я не мог этого сделать.

— Не мог?

— Н-нет, не совсем так… Я запрещал себе видеть тебя.

— Запрещал? — все больше недоумевала она, и голос ее доносился словно из пустоты — голос человека, падающего в пропасть.

— Да. Когда я познакомился с тобой, то не все сказал о себе, Нина. Не все… Но теперь могу рассказать. — Он остановился. — До встречи с тобой я любил другую девушку, Нина.

— Что, что? — быстро переспросила она и приблизила свое лицо к нему. Слова пролетели где-то мимо ушей, невнятным эхом, и не они сейчас были важны — важен был взгляд! Удержит он ее возле себя или же оттолкнет — и тогда падение будет уже неминуемо. И она вся напряглась, чтобы не ошибиться.

— Другую девушку. Понимаешь? — продолжал Костя. — А когда встретил тебя, то вдруг забыл о ней. Так уж получилось. И мне нужно было время, чтобы разобраться во всем этом. Может быть, — так думалось мне, — я по-прежнему ее люблю, и забыл лишь потому, что она далеко. И я решил — пусть и ты некоторое время будешь от меня далеко…

Некоторое время они шли молча.

— Это было не так-то просто, поверь мне, — продолжал Костя.

Нина остановилась.

— Ты сказал — любил. Значит?..

Его кивок был ей ответом.

— А откуда у тебя такая уверенность?

— Я тебе уже говорил, что летом жил дома. И там я снова видел ее каждый день. Почти каждый. Близко. Но это уже ничего не изменило. Я не мог быть с ней прежним. Рядом с ней я думал о тебе.

На ее глазах заблестели слезы. Как все в жизни трудно! И любить трудно!

— И тогда я понял, что люблю только тебя, — тихо и как-то безнадежно проговорил он.

— И я! Я тоже люблю только тебя! Тебя одного!

— Нина! Нина! — закричал Костя и стал торопливо целовать ее холодное от мороза лицо, инеем подернувшиеся ресницы.

— Э-ге! Переусердствуете! — кто-то захохотал за деревьями и пустил в них рассыпавшийся на лету снежок.

Они побежали по переметенной дороге, спотыкаясь о сугробы.

— Почему же ты не пришел ко мне? Не сказал, что любишь? — спрашивала Нина.

— Я приходил! И не раз! Но видел, как ты уезжала с теми, и решил, что я — лишний…

— Люблю! Люблю!

Он снова стал целовать ее.

Машина, вынырнувшая сбоку, в упор брызнула на них фарами. Женщина, сидевшая за рулем, нажала на клаксон, но они ничего не видели и не слышали… «Вот чумные!» — улыбнулась чуть грустно и объехала их стороной.

— Костя! — с трудом отрывая губы от его губ, проговорила Нина. — Я отнимаю счастье у другой! И нам надо очень дорожить друг другом!

— Надо! И мы будем дорожить!.. Что же ты так долго не приходила за своей пропажей?

— Какой пропажей?

Костя поднес ладонь близко к ее глазам. На ладони сидел стеклянный грачонок.

— Откуда он у тебя? — изумилась Нина.

— А он все время со мной. Тогда в кафе — помнишь? — он лежал на столике среди посуды, и я его взял. Держи крепче да не теряй! А то опять будет худо!

— Спасибо! — Нина крепко-крепко зажала грачонка в кулаке, подышала на него. — Теперь я его уже никогда не потеряю. А значит — и тебя!

— Пускай он у нас будет общим!

— Пускай!

— Ты только посмотри на него: такой крохотуля, ножки подогнул и крылышки раскинул кое-как, боится оторваться от земли. Но он взлетит. Непременно взлетит!

— Хорошо бы… — Нина улыбнулась.

— Может быть, твоя мать об этом и думала, когда дарила его тебе на перроне? Ты остаешься беззащитная, маленькая, кругом война, но ты должна взлететь. Должна!

— Постараюсь… Костя, а что же случилось с твоим отцом? Ты тогда не досказал. За что его?..

— Да ни за что! — некоторое время он шагал молча. — В Германии, где стояла его часть, он по крестьянской привычке приглядывался ко всему, что да как. Истосковался за войну по работе, по земле, — ведь он был, как говорится, природный пахарь. Ходил, запоминал. А дома стал рассказывать мужикам, что за границей землю лучше сдабривают и на фермах порядок другой… Да тебе, может, это не интересно?

— Нет, нет, интересно. Говори.

— Ведь в те годы как бывало? Кинут коровам сена, воды нальют — и живите, буренушки. Они и жили, да молока-то много ли давали? А на полях что?.. И сейчас-то в этом деле еще нет порядка, а тогда… Вот и не понравились его рассказы кое-кому. Стукнули в район. Преклоняешься перед Западом? Ну и…