Жирным пальцем он указал официанту на опустевшие стаканы, кружки и стопки.

Некулай, не мешкая, исполнил свой долг.

И тогда полковник Цыбикэ Артино объяснил пескариному обществу, как ему удалось обнаружить, что их город — город бабушек и матушек:

— В купе нас ехало шестеро. Я — шестым! Кое-кто помоложе; прочие постарше. Одних я знал, других нет. Через четверть часа я взял их в оборот. Я ведь не могу молчать больше четверти часа. Мне непременно нужно поговорить. И я потребовал, чтоб они доложились.

Полковник прокашлялся: он был великий мастер передавать разговоры, в точности сохраняя мимику и интонации персонажей.

— Я задаю вопрос: «И куда же вы, господин Гольд? Я слышал, вы переселились не то в Галац, не то в Брэилу». А Сами Гольд, которого все вы знаете и у которого, как отсюда уехал, капиталу ни на грош не убавилось, отвечает: «Я как и вы, господин полковник. Еду с матушкой повидаться по случаю рождества Христова». Я говорю: «Прекрасно, уважаемый Гольд!» И перехожу к следующему, капитану Уле: «А ты, Джорджикэ, откуда следуешь? Ты ведь, кажется, служил в Орадя Маре». Он: «Здравия желаю, господин полковник! Служу я в Араде![41] Да решил завернуть сюда на недельку, бабушку проведать!» Я: «И заодно предпринять ночную вылазку в «Сантьяго» с Тави Диамандеску и Хартуларом?..» Он: «И это не возбраняется, господин полковник! Пост-то кончился, и батюшка дозволяет скоромное…». Перехожу к следующему, новоиспеченному новобранцу: «А вы, молодой человек?..» А этот юнец, напудренный, прилизанный, с этаким гонором отвечает: «Как, господин полковник, вы меня не узнаете? Я Анибал Сава, сын Эмила Савы, префекта… Еду повидаться с маман». А я ему в ответ: «Браво, Ганнибальчик! Вижу, память у тебя хорошая, и ты, стало быть, должен помнить, как я отодрал тебя за уши, когда ты, дорогой Газдрубальчик, чуть не сшиб меня велосипедом…». Поворачиваюсь затем к девушке, что сидит в уголке: «А вы, барышня?» Она (тут полковник жеманно повел подбородком и отвечал тоненьким голоском примадонны): «Меня зовут Лола, господин полковник. Лола Пэун. Я внучка господина Жоржа Пэуна, с которым вы, конечно, знакомы… Еду повидаться с гранд-маман». Тут я прихожу в восторг: «Ага! Вы, стало быть, Лолика, внучка господина Иордэкела?.. Очень-очень рад, а как, должно быть, обрадуется госпожа Ветурия…» И принимаюсь, наконец, за последнего. По виду старичок вроде тебя, Пескарев. Кто таков и как звать, не знаю. Говорю: «Надеюсь, вы не станете уверять, что едете повидаться с бабушкой». А он посмеивается: «С бабушкой — нет, господин полковник, потому как она, прошу прощения, в прошлом году померла. А вот с мамой повидаться хочу». Я: «Вы, часом, не из долгожителей?» Он: «Нет, господин полковник. Пока еще нет! Только бабушка до ста девяти годков продержалась. А маме всего-навсего девяносто один… Но долгожителей в нашем роду и впрямь было много…» Я говорю: «Верю! Больше доказательств не требуется».

— Это Пестрицойю, полковник! — вылез вдруг с предположением Пантелимон Таку. — Пестрицойю, из финансового управления; бабушка его в прошлом году ста девяти лет от роду умерла… Только Пестрицойю и живут до девяноста или ста лет…

— А ты, Таку, откуда здесь взялся? — обрадовался полковник и протянул ему руку через головы пескарей. — Я-то тебя на кладбище, в склепе искал!.. Видел — там твое имя написано, только без даты… Тебя дожидается… Ну, думаю, значит, ему срок еще не вышел, и порадовался, — раз тебя нет там, значит, здесь встретимся.

Только что появившийся Пантелимон Таку в толстом зеленом шерстяном платке, обмотанном вокруг шеи, распространяя запах нафталина, искал взглядом, где бы сесть.

Но даже пескари не захотели его замечать, а тем более потесниться.

— Эй, там, — пропустите его! — с наигранным радушием потребовал полковник. — Не будьте жестоки к человеку, который одной ногой уже в могиле! А ну как он завтра помрет, вас ведь совесть замучает…

— О нем, господин полковник, не тревожьтесь. Он еще и нас с вами похоронит…

Полковника Цыбикэ Артино такая перспектива пока еще не пугала. И он продолжал ровно с того места, где остановился:

— Их, стало быть, в купе пятеро, я шестой. Что она ответили, вы слышали. Все ехали в одном направлении, все за одним и тем же. Вот я вас и спрашиваю — тебя, Пескареску, тебя, Пескаряну, тебя, Пескаревич, и весь ваш пескариный род… Разве наш город — не город бабушек-матушек?

— Так точно! — хором подтвердили пескари.

— В таком случае пусть синьор Альберто, не медля, выдаст всем еще по одной — и перейдем к поименной поверке и инспектированию личного состава… Что с Тави? Я не вижу Тави!

— Эге, господин полковник! Знали бы вы, где он сейчас блаженствует!

От лица всех пескарей отвечал Пескарикэ, и в голосе его звучало всеобщее восхищение и зависть.

— Так где же он блаженствует? Уж не женился ли?

— Какое там женился, господин полковник!.. Он блаженствует в Ницце, Каннах, Монте-Карло… Заплатил наличными за Наумову Рощу, и еще кой-какая мелочишка на Ниццу, Канны и Монте-Карло осталась…

— Великолепно! Браво! Это означает только, что он не чета мелкой сошке вроде вас, присутствующих и отсутствующих, что отираются по целым дням за чужим столом, да еще от ног воняет. Не обижайся, дорогой Пескаревич, я, может, вовсе не про тебя.

Пескаревич не обиделся, поскольку от ног у него пахло не больше, чем у других, да к тому же и время года стояло не такое, чтобы ароматы отирающихся могли представлять для окружающих неудобство.

Полковник продолжал перекличку:

— Пику Хартулар?

— Явится с минуты на минуту. Он тут еще откопал себе дельце по вкусу… Тяжба между Кристиной Мадольской и Султаной Кэлиман. Госпожа Кристина обратилась сначала к Стоенеску-Стояну. Но Тодорицэ отказался. Этот процесс был ему не по плечу, а если и по плечу — не захотел он раздувать вражду между двумя почтенными особами… По крайней мере, так объяснял недавно господин Иордэкел Пэун, которому понравилось достоинство, с каким тот держался… Зато он очень досадовал на Пику, который согласился повести дело… Словно только сейчас его узнал. Да Пику потому и поспешил возбудить дело — бесплатно взялся защищать, да и проиграет наверняка, — лишь бы еще разок стравить их друг с дружкой.

— Ладно, хватит!.. История известная. Ну, а Григоре Панцыру, как он?

— Бессмертен, здоров и волосат, как в любой ваш рождественский приезд, господин полковник. И небось с минуты на минуту нагрянет собственной персоной.

— Санду Бугуш?

— Потолстел еще килограмма на два, а Черная пантера сбросила еще один… Теперь Санди старается затащить Тудора Стоенеску-Стояна в партию, но Тодорицэ плохо поддается. Говорит, не желает вмешиваться в политику… И я верю! Ему политика может боком выйти…

Полковник Цыбикэ Артино на мгновение нахмурился, напрягая память.

Но никакого Тудора Стоенеску-Стояна так и не смог припомнить.

И спросил:

— Кто такой в конце концов этот Стоенеску-Стоян? О каком это Тодорицэ вы мне толкуете?..

— О, это потрясающий малый, господин полковник! В Бухаресте, вы, конечно, не могли о кем не слышать. Адвокат, преподаватель и писатель — от вас, из столицы. Закадычный друг Теофила Стериу, Юрашку и Стаматяна… Бросил Бухарест да заодно и их всех и приехал к нам: поселился, записался в коллегию адвокатов, имеет кафедру в лицее. Но приехал он не за этим. Пишет романы.

— И на здоровье! — равнодушно отозвался полковник Цыбикэ Артино. — Я думал, кто-нибудь из наших, местных. Сын города, как сказал бы Иордэкел Пэун.

— Приемный, господин полковник, но такой, что нас не посрамит! — убежденно твердил запоздавший пескарь, работая локтями, чтобы отвоевать себе местечко за большим столом. — Он прославит наш город… Вы не обращали внимания, господин полковник? Ведь наш город, или, лучше сказать, — уезд, дал стране много выдающихся личностей. Политиков, ученых, военачальников… И ни одного писателя или художника… А раз нет собственного, будем радоваться хоть приемному, которого мы когда-нибудь увидим в антологии рядом с Эминеску, Славичем, Караджале, Садовяну и Стериу… К тому же, господин полковник, наш Тодорицэ пишет роман на местном материале. Роман о гетмане Митру Кэлимане…