— Но ведь это же истинная правда! — прервал его Тудор Стоенеску-Стоян, не сознавая, что проговорился.

— Без всякого сомнения! Все — истинная правда… Правда. Еще года два или три назад от этой правды мое самолюбие румына страдало невыносимо. Но теперь я прозрел достаточно, чтобы все видеть, понимать и не чувствовать себя оскорбленным. Дело в том, что у этой правды есть еще одна сторона: надо отличать причины от следствий. Причины эти чрезвычайно удалены от нас и во времени, и в пространстве. Они лежат в историческом прошлом страны и в особенностях ее географического расположения, насколько я, как бывший преподаватель истории и географии, могу судить, рассматривая их с новой точки зрения… К этому, мой юный друг, я и хочу вас подвести.

Старый пенсионер улыбался, радуясь свободному течению мыслей, которые давно не давали ему покоя и которыми он, должно быть, не слишком привык делиться с другими. Он поднялся со своего жесткого стула, хрустнув суставами затекших ног. Подошел к шкафчику, вделанному в полки, открыл дверцу и вынул оттуда овальный подносик из латуни с графином и двумя стаканами. Поставив поднос на стол, сказал:

— Позвольте попотчевать вас эликсиром, который изготовила моя старушка. Это — вишневая наливка примерно двенадцатилетней выдержки. Я не поклонник крепких напитков. Но теперь, думаю, это не помешает… Она вас чуточку подкрепит, и вам легче будет переносить докуку моей пространной лекции.

— Великолепный эликсир! — Тудор Стоенеску-Стоян, отпив треть стаканчика, с видом тонкого знатока прищелкнул языком. — Просто великолепный! И лекция замечательная!..

Иордэкел Пэун едва ли обратил внимание на эти дифирамбы. Он был слишком поглощен мыслями, осенившими его.

Снова усевшись на свой жесткий стул, он скрутил вторую сигарету и тотчас продолжил, — говоря скорее для самого себя, чем для слушателя:

— Итак, путешественники приходили и уходили. Наблюдали и в своих записях отмечали страдания, нелепости и вопиющие контрасты. Иногда размышляли над ними, пытаясь уяснить себе их причины. И если не могли найти правдоподобного объяснения, как много лет не находил его и я, то, во всяком случае, сплошь да рядом чувствовали и предчувствовали историческую и социальную трагедию порабощения местного населения; хотя и сами они порой участвовали в нем, но все-таки, пусть от случая к случаю, проявляли сочувствие к парадоксальной и жестокой судьбе этих обездоленных, которые, прикованные к своей земле, печальными глазами глядели им вслед, провожая в широкий мир, отделенный пространством и временем… Поверьте, я не горю желанием присвоить себе красивый образ из области литературы. Говоря «отделенный пространством и временем», я хочу подчеркнуть, что для населения, жившего здесь, между Дунаем и Карпатами, «на дороге зол», как, вздыхая, писали наши старые молдовские летописцы, само время, казалось, остановилось, словно минутная стрелка испорченных башенных часов, обрекая их на безнадежное прозябание. Потом те из путешественников, кому пришлось проезжать этими ограбленными и заброшенными землями, возвращались в свое отечество и не раз и не два излагали на бумаге свои впечатления и размышления. Они их пересматривали, снабжали примечаниями, классифицировали. Некоторые из них были напечатаны уже тогда. Другие много позже были извлечены из семейных архивов… Значение их для нас исключительно велико, только мы не умеем оценить их в истинном свете. Это не официальные документы, защищающие интересы, принципы, дипломатический престиж государства, правящего слоя, касты, что характерно для официальных документов, к которым обычно прибегают историки. Это документы другого рода, живые свидетельства, в которых надо уметь читать между строк, — именно так мне и следует перечесть книги, собранные за целую жизнь на этих полках… Историю делают не императоры, князья, военачальники, государственные советники и послы. Историю творит и всегда творил народ, великий и безымянный. А не правители! История принадлежала и принадлежит народу, а не правителям! И вот сам по себе, умом и опытом молдованина, я пришел к мысли, что лишь из сопоставления этих двух противоположных, противоречащих друг другу источников информации историческая правда становится сразу логичной и ясной. По-иному сцепляются причины и следствия. Вы получаете в руки путеводную нить, которую мне не дано было найти… Фактически речь идет о типичной ситуации для наших городов, входивших в состав обоих дунайских княжеств, городов, которые на протяжении многих веков смущали, поражали, приводили в справедливое негодование иноземных путешественников уже упоминавшейся убогостью городского управления и анархией градостроительства; не говоря уже обо всех прочих последствиях иного характера, которые — будем справедливы — нашли отражение и в нашей литературе: я имею в виду возмутительные общественные нравы, поверхностное обезьянничанье, латание бесконечных прорех, упадок, хозяйничанье политических сатрапов, господство рутины, предрассудков и порядков, не имеющих разумного оправдания. Гнилое стоячее болото, миазмы… Все то, что вы наблюдаете здесь и что в скором времени постепенно начнет затягивать и вас. Это неизбежно. Рок… Не качайте головой. Повторяю: это рок!

Вечерело. Сгущались сумерки.

Щелкнув выключателем, старичок пенсионер зажег настольную лампу. Это была старинная фарфоровая лампа с матовым шаром, когда-то керосиновая, но потом переделанная на электрическую…

— Не смейтесь, — сказал он. — Это не от скупости и не от противления прогрессу. В свое время я купил новую лампу, металлическую. Но мне очень недоставало моей прежней, которая тридцать лет служила мне в моих ночных бдениях. Я не мог читать, не мог вести свои записи. С новой лампой было неуютно. Она была для меня чужой!.. И тогда я позвал мастера, чтобы приспособить к веку электричества мою старую, — так поступили Ринальти со своей люстрой, купленной в год основания фирмы, то есть полвека назад… Что вы хотите? Рутина, латание прорех, половинчатые уступки новизне… Я ведь и сам — старый черепок этого города, вылепленный по его образу и подобию…

Он улыбнулся.

Тудор Стоенеску-Стоян счел своим долгом подыграть старику, впрочем, безо всякого притворства, ибо говорил чистую правду:

— Главное — у вашей лампы очень приятный свет! Она прекрасно гармонирует с обстановкой комнаты, с этими полками книг и старинными гравюрами в рамках. Я вас очень хорошо понимаю.

Иордэкел Пэун снова наполнил его стаканчик вишневкой, плеснул несколько капель себе и продолжал:

— Допустим! Допустим — и вернемся к моей лекции, которой вам не избежать… Вот, стало быть, к каким выводам пришли путешественники, что подтверждают, в частности, книги числом около двухсот, стоящие на этих полках. Хм! Варварство? Отсталость? Реакционный дух? Неспособность приспособиться к ритму времени? Равнодушие? Пассивное, безропотное приятие горожанами факта собственной заброшенности и нищеты?.. Нет! Решительно нет! Причины гораздо глубже, и природа их иная — внутренняя, органическая. А то, что выглядит как причины, — на самом деле лишь следствия! Таким образом, только раскопав широко разветвленные и уходящие в глубокое прошлое корни нашей действительности, вы сможете уяснить для себя, для ваших романов, историческое, социальное, политическое и экономическое происхождение нынешнего устройства — непоследовательного, несправедливого, неестественного, неразумного, которое не удалось понять иноземным путешественникам далекого прошлого, проезжавшим по нашим городам второпях, и в котором не разобрались по-настоящему и современные наши писатели, ваши собратья по перу… Видите ли, города не возникали и не возникают по чьему-либо произволу! Они рождаются, живут, процветают, клонятся к упадку и умирают по законам жизни, которые поддаются столь же строгому анализу, как и те, что управляют организмами, изучаемыми биологией. Оборонительные крепости в стратегически важных точках, города на торговых путях, торговые и промышленные центры, центры административные и политические… Древний рапсод Гомер воспел в своей бессмертной «Илиаде» троянскую войну, падение Трои, древнего Илиона и древнего Пергама пеласгов. Извините, что начинаю издалека. Это необходимо, чтобы не говорить пустых слов, — как я впустую размышлял много-много лет… Вполне возможно, что существовали когда-то и прекрасная Елена, и Приам, и Агамемнон, приукрашенные легендами; Гомер присоединил к ним целый сонм других героев, совсем уж легендарных и мифических. Ахилл и Патрокл, Гектор, Улисс и Андромаха… Не исключено, однако, что и они когда-то жили на самом деле. Но что уже не подлежит сомнению, поскольку подтверждено археологическими раскопками и опубликовано в исторических трудах, — так это существование легендарной Трои. И она была не одна. Было пять или шесть городов, то погибавших, то восстававших из развалин, и когда их один за другим поглотила земля, они составили слой в шестнадцать метров глубиной. Среди этих городов легендарная Троя, Троя Гомера, была в хронологическом порядке самой последней, — и ее крепостные стены оказались весьма похожи на описание Гомера. Итак, сейчас это неоспоримый факт! Не вызывающий сомнений… Откуда, однако, у города такая жизнеспособность? Откуда это упорное стремление жить, постоянно возрождаясь из руин? И почему вдруг полная капитуляция, окончательное примирение со смертью? Очень просто! Те же археологи, проводившие раскопки, и историки, исследовавшие тексты и документы, разгадали эту загадку, которая тоже оказалась совсем несложной. Вы ведь следили за дискуссиями специалистов в последнее время?