Но здесь скрывается нечто большее.

Наука, как вы ее понимаете, и факты, которые она демонстрирует, имеют ли они имя? Как их назвать? «Пролетарская» наука и «пролетарские» факты; классовая наука и классовые факты?

Если это так — а я не могу иначе понять назначение ваших насмешек — то тогда между нами и в самом деле пропасть.

Да, конечно, наука и факты за которые я ратую являются анонимными, безличными. Они не являются монопольной собственностью какого-то одного человека, группы или класса, а общим достоянием всего человечества; для них все люди равны. Факты, которые сообщает нам наука, верны для Сталина так же, как и для Троцкого, для Моргана, как и для Кэннона, для Рузвельта, как и для Браудера. Естественно, психологические и социальные интересы (включая и явные классовые интересы) людей могут послужить препятствием, могут даже увести от познания или признания этих фактов; но сами факты основаны лишь на вещественных доказательствах, доступных каждому человеку.

Вы стоите на зыбучем песке, товарищ Троцкий. Доктрина «классовой правды» является тропой к мысли Платона о Философах-Королях, к пророкам, Римским Папам и Сталиным. Для всех них человек должен принадлежать к ордену посвященных, чтобы знать правду. Эта дорога ведет в сторону противоположную дороге к социализму — настоящему человечному обществу.

Вы делаете множество предупреждений в адрес молодых товарищей в нашем движении. Я прибавлю еще одно: Товарищи берегитесь, опасайтесь любого и каждого, любой доктрины, которая говорит вам, что один человек или группа людей владеют монополией на правду или на средство ее узнать.

«Я не курю…»

«Во всех шатаниях и метаниях оппозиции, как они не противоречивы, есть две общие черты, которые проходят от высот теории к самым мелким эпизодам политики… В шатаниях и метаниях оппозиции есть другая общая черта, тесно связанная с первой, именно, тенденция к воздержанию от активности, к самоустранению, к абсентеизму, разумеется, под прикрытием архи-радикальных фраз…» Снова могучий ветер риторики, крылатый стиль, поддержанный здесь острой шуткой повторенной фразы: «Спасибо, я не курю».

Наивные люди могли бы заключить из крылатого стиля этого отрывка, что здесь наконец-то будет доказано что-то вещественное, что здесь будет развернуто множество фактов, подтверждающих словесный огонь. Но аналитический микроскоп обнаруживает … всего лишь два, да, два фактика для обозревания; два отдельно взятые факта и совершенно не связанные с сотнями других вещей, составляющих политический курс членов оппозиции, вместе или отдельно взятых. Оппозиция «абсентеистска» в практической политике потому что: а) Бернам был против появления Троцкого перед комитетом Дайеса; и б) оппозиция равно отвергает обе стороны в Финно-Русской войне. Даже если бы оба обвинения были оправданы, то, если их сопоставить со всеобщим глобальным заключением, я могу лишь воскликнуть вместе с принцем Хэлом, который, прочтя об огромном количестве вина, заказанного Фалстаффом и о ничтожном количестве хлеба, сказал: «Какой ужас! Всего на пол-копейки хлеба на такую прорву вина!»*

* Шекспир, «Король Генри IV», ч. 1.

Но давайте порассуждаем об этих двух вещах.

Нет ни малейшей причины считать вопрос о Комиссии Дайеса связанным с общей политической линией той или другой фракции. Вы и здесь исходите из тоталитарного понимания, которое связывает все и вся вместе железными оковами. Оппозиционные члены Национального Комитета разошлись в этом вопросе; среди рядовых членов отношения к этому вопросу пересекали фракционные расколы и в ту и в другую сторону. С точки зрения любого здравомыслящего человека, это был вопрос, разногласия в котором вполне естественны, и — если даже согласиться, что правильное мнение существует — ошибки вполне понятны, просто как ошибки.

Но меня удивляет, товарищ Троцкий, что вы так немудро затрагиваете этот жалкий эпизод в настоящий момент — и как аргумент против оппозиции!

У вас странная манера рассуждения. Революционные принципы позволяют употреблять буржуазные парламентарные органы как трибуну. Этого никто в наших рядах не оспаривает. Но из этого положения вы выводите, что было правильным принять приглашение Дайеса и что, независимо от результатов, это решение было верным, а возражения против него доказывают несогласие с революционной политикой. Ваше рассуждение в этом вопросе похоже на доводы в вопросе о диалектике и теории государства.

Но наш принцип не говорит, что всегда верно использовать любой буржуазный парламентский орган. Такой вывод был бы совершенно абсурдным. Мы понимаем, в принципе, что не исключено, например, идти в суд даже против пролетарского оппонента, но мы будем очень осторожны в применении буржуазного суда в этом случае. Мы войдем в парламент, но не всегда и не во все парламенты: иногда мы будем бойкотировать парламент, как вы конечно хорошо помните. Принцип лишь оставляет вопрос открытым; конкретный ответ всегда зависит от оценки того, каким образом определенная ситуация связана с нашими политическими задачами и какая тактика в данных условиях лучше всего ведет к этим целям.

Когда приглашение Комиссии Дайеса решалось в Политическом Комитете, вопрос заключался в том, чтобы оценить последствия решения в связи с нашими задачами; принципиального разногласия не было. Товарищ Берн и я сделали одну оценку; другие члены Комитета, и вы с ними вместе, другую.

Кто был прав? Тогда никто не мог сказать — отчасти решение делалось наугад. Но, по-моему, сейчас мы можем быть уверены, потому что мы знаем действительные последствия. Я был готов, мне даже хотелось (как я сказал на общем собрании в Нью-Йорке) оказаться неправым. Но, к сожалению, мы с Берном оказались даже более правыми, чем мы ожидали.

Оказалось, что Дайес явно выиграл. Это ясно для всякого, кто смотрит на события, а не на абстрактные догмы.

Что произошло на деле:

Во-первых, нам пришлось солгать своим собственным членам и сторонникам. Эта ложь приняла форму редакционной статьи в "Appeal" в ответ Зэку, ложно говорившей, будто мы передумали решение о Комиссии Дайеса из-за того, другого, и третьего, когда на самом деле, это было потому, что Троцкого пригласили давать свидетельства.

Следующее последствие заключалось в том, что из-за шумихи, связанной с приглашением, и затем с отказом от него, мы в итоге частично оправдали Комитет Дайеса и его цели, и тех ренегатов, которые перед ним выступили; можно сказать, мы оправдали Комитет в глазах радикальных рабочих (не в глазах демократов, которые уже давно были довольны этой Комиссией). И наша собственная агитация выглядела в этом случае как пример циничного оппортунизма.

Если бы вы и в самом деле смогли выступить на Комиссии, то ваши показания может быть и перевесили бы этот неуспех — хотя, если присмотреться внимательно к работе Комиссии, то я сомневаюсь и в этом. Но вы не выступили. Думаете ли вы, что ваше заявление в "Appeal" перед несколькими тысячами читателей газеты перевесит эти потери?

(Ваш метод рассуждения в этом случае идентичен с тем, который вы применили в связи с приглашением Хука, Истмана и др. в конце нашей статьи «Интеллектуалы отступают». Шахтман и я знали заранее, что никто из наших противников не посмеет принять это приглашение; мы перед тем детально обсудили этот вопрос. Когда вы прочли приглашение, то, ошибочно оценяя этих людей, вы запаниковали, и в ужасе написали, что мы отдаем журнал в руки демократов. Опыт показал нашу правоту и вашу ошибку. И теперь вы имеете смелость обвинять нас в недостатке политической смекалки!)

А вот что касается вашего второго доказательства нашего абсентеизма — нашей политики в отношении войны. Вы говорите, что мы «выходим из борьбы», «не вмешиваемся в это грязное дело». Здесь, товарищ Троцкий, и ваша риторика и содержание проваливаются. Ваше рассуждение об этом втором пункте исходит из хорошо известного источника. Это старое реакционное обвинение, в которое нападают на сторонников третьего лагеря. Мы находим множество подобных обвинений в 1914-1918 гг! А сегодня они сыплются со всех сторон. В нашей стране журнал "The New Leader" является возможно лучшим примером, и я особо рекомендую статьи Чарлза Йейла Гаррисона как наиболее искусного манипулятора этого метода. Ах, как резко наскакивает Гаррисон на «пацифистов» и «утопичных социалистов», и разных других «идеалистов» — вы смогли бы перенять некоторые фразы у него. «Вы должны встать по ту или другую сторону баррикад, — кричит он, — не время оставаться в стороне!» Конечно, он берет сторону Маннергейма, вы — сторону Сталина. Но вы оба скрываете от рабочих единственную сторону, которая заслуживает социалистической преданности: сторону третьего лагеря. Нет, товарищ Троцкий, мы не уходим от борьбы и не советуем отступать. Но мы озабочены вопросом: за кого и за что нам бороться. И мы не будем бороться рука об руку с ГПУ за спасение контрреволюции в Кремле.