Как мы видели, римская церковь в период своего расцвета не желала мирски наказывать людей за ведовство — преступление, которое особенно подпадает под юрисдикцию церкви и может, согласно ее вере, покоряться только духовной власти. Ученые мужи во главе церкви могли спокойно презирать попытки этих тайных искусств как бессильные или даже могли не принимать законы, которыми могут быть ограничены и их собственные исследования в области математики, алгебры, химии и других наук, так как те убедят простых людей в том, что они приближаются к границам магического искусства. Более эгоистическая часть священников могла думать, что вере в существование колдунов необходимо позволить остаться как источнику власти и дохода: если нет одержимых, то не может быть и доходов от исцеления, иначе говоря, вся вера черни в сверхъестественное была необходима, чтобы поддерживать влияние Дианы Эфесской.
Они терпели заклинания, так как каждый монах мог разрушить их; они позволяли получать яд, потому что каждый монастырь имел противоядие, которое было доступно всем, кто вздумал бы его потребовать. В конце XV столетия, еще до полного расцвета ереси булла папы Иннокентия VIII, уже цитированная, призвала порицать, заключать в тюрьму и судить колдунов. Целью при этом было, главным образом, одно — перенести ненависть к этим преступлениям на вальденсов, то есть возбудить и направить возмущение общества против новой секты, объяснив ее доктрины влиянием дьявола и его демонов. Булла папы Иннокентия была впоследствии, в 1523 году, поддержана Адрианом VI, который выпустил новую буллу, которой отлучение от церкви угрожало колдунам и еретикам.
В то время как Рим так решительно выступил против ведьм и магов, кальвинисты (в чьи ряды нужно включить и большую часть английских пуритан, которые, хотя и не были окончательно отделены от англиканской церкви, все-таки не одобряли ее ритуал и церемонии, как сохраняющие слишком заметный отпечаток папизма) выступили в соответствии со своей обычной политикой, в прямой оппозиции к доктрине церкви-матери. Они отвергали все, что бы ни представлял Рим в качестве доказательства своего могущества. Заклинания злых духов, церемонии обряды, которыми, как считали добрые католики, можно изгнать вселившихся в человека демонов и злых духов всякого рода, осуждались. К ним, как к святой воде, рясе священника и знаку креста, кальвинисты относились либо с насмешкой и презрением, как к инструментам умышленного шарлатанства и мошенничества, или с ненавистью, как к символам и орудиям идолопоклонничества. Те из них, кто не полностью отрицал сверхъестественные способности, которыми похвалялись сторонники римской церкви, считали, что успех изгоняющего демонов священника, в какой бы мере он сам не допускал это, лучше всего объясняется властью Вельзевула, князя бесов[215]. Они с горьким негодованием отмечали стремление приписать любой секте, отошедшей от доктрин Рима, склонность к потворству колдовским ритуалам.
В целом кальвинисты, вообще говоря, были самыми подозрительными в отношении колдовства, больше других верили в его существование и самым решительным образом требовали достойного наказания за страшные преступления. Ведущие богословы англиканской церкви были, без сомнения, столь же оппозиционны доктринам Рима, как и те, кто отвергал убеждения вместе с церемониалом. Но положение в обществе вынуждало их удерживаться (по причинам, которые мы здесь не обсуждаем) и от доверчивости простолюдинов, и от фанатической ярости кальвинистов. Мы не ставим себе целью обсуждать это в деталях; вероятно, достаточно было сказано, чтобы показать, почему паписты кричали о чудесах в случае, который сторонники англиканской церкви презрительно именовали мошенничеством, в то время как кальвинисты, вдохновленные более темной верой и, сверх того, постоянным желанием открытых противоречий с католиками, величали бы то же самое событие делом дьявола.
Следовательно, пока богословы англиканской церкви имели могущественную поддержку в королевстве, колдовство, хотя суды и даже приговоры за него иногда случались, не вызывало того всеобщего ужаса, какой распространялся повсеместно от одного только подозрения в его совершении. Так что, несмотря на сообщения Реджинальда Скотта и других, то были только напрасные претензии и пустые формальности римского вероучения, которое в целом допускало веру в колдовство или магию. Наказания за такие преступления часто не вели к смертной казни, если судьи были не слишком ретивы в получении доказательств обвинения и испытывали сильное подозрение, что законные основания для таких приговоров редко существуют на самом деле. С другой стороны, обычно бывало, что где бы в Британии ни начинали побеждать кальвинисты, сразу же как бы вследствие этого начиналось повсеместное преследование ведьм и колдунов. Кальвинисты боялись и ненавидели колдунов больше, чем другие протестанты, сохранившие обряды отвергнутой ими католической церкви, они были более энергичны в поисках следов преступления и, конечно, необыкновенно успешны в раскрытии преступлений и доведении виновных до искупления греха сожжением.
Словом, уже упомянутый доктором Френсисом Хатчисоном принцип управляет, видимо, увеличением либо уменьшением таких дел в зависимости от главенства той или другой церкви. Число ведьм и предполагаемых сделок с Сатаной будут увеличиваться или уменьшаться в соответствии с тем, будут ли такие дела признаваться возможными или невозможными. При первом предположении число обвинений и приговоров будет возрастать с ужасной скоростью. Когда обвинениям не верят и отвергают их как недостойные внимания, преступления становятся нечастыми, перестают занимать умы общественности и приносят мало беспокойства судьям.
Статут Елизаветы против ведовства в 1562 году, казалось, не должен был увеличить число разбираемых дел в судах или, по крайней мере, приговоров по ним, но фактически не сделал ни того, ни другого. Двое детей в 1574 году допрашивались по поводу мнимой одержимости и стояли у позорного столба для мошенников. Милдред Норрингтон, названная Девой Уэствелла, есть другой пример одержимости, но она также призналась в обмане и публично показывала свои уловки и трюки. Сильное влияние, которого уже добились пуритане, вероятно, могло быть достаточным, чтобы считаться причиной более суровых приговоров, в которых и присяжным, и судьям елизаветинского времени приходилось проявлять ужасающую суровость.
Эти случаи одержимости были в некотором отношении ловушками для священников римской церкви, которые, хотя и были слишком проницательны, чтобы понимать, что притворные припадки, вывихи конечностей, необычные звуки и другие странности, демонстрируемые в доказательство влияния демона на одержимых людей, были не чем иным, как результатом обмана со стороны всяких проходимцев, тем не менее часто испытывали соблазн принять их за реальность и поверить, что здесь требуется вмешательство. В этот период католическая церковь имела возможность собрать вокруг себя всех приверженцев, оставшихся у нее в государстве, где царили раскол и ересь; святые отцы и богословы заявляли о существовании ужасного недуга и о том, что сила молитв, святых мощей и обрядов может исцелять его. При этом священнику стало трудно, учитывая его большую приверженность интересам своего ордена, чем истине, избежать столь соблазнительной возможности, как предполагаемый случай одержимости, и не продемонстрировать преимущества, полученные благодаря профессии, чтобы обеспечить своей церкви авторитет изгнания демонов. Неудивительно, если служители церкви временами потакали обманщику, уличить которого препятствовали вышеизложенные мотивы. При этом им не приходилось прибегать к сомнительному курсу поддержания непосредственного общения с обманщиком, так как намек или два, оброненные в присутствии предполагаемого одержимого, могли дать тому необходимую информацию о правильном поведении; и если одержимый дьяволом был достаточно проницателен или ловок, ему не требовалось дополнительных инструкций, чтобы сыграть свою роль дальше.
Такое сообщничество иногда разоблачали, и оно приносило много вреда римской церкви. На эту тему читатель может просмотреть знаменитую книгу доктора Харснетта о папистах, где приводятся несколько известных случаев разоблачения мошенничеств, в которых наверняка были замешаны деятели римской церкви. Одно из крупных мошенничеств состояло в том, что Грейс Совербаттс, подученная католическим священником, обвинила в ведовстве свою бабушку. Такие случаи, однако, не были ограничены участием священников римской церкви.