Во-вторых, мы можем заметить, что естественные науки в период, когда Ван Хельмонт, Парацельс[204] и другие начали проникать в их тайны, были по большей части неизвестной, закрытой и плохо определенной областью знаний. Они не позволяли тем, кто трудился на их ниве, давать точный и скрупулезный отчет о своих открытиях, экспериментальных и аналитических, которые обеспечивали бы успех более поздних исследований.

«Естественная магия» — выражение, используемое для обозначения такого феномена, каковой может быть изучен благодаря знанию свойств материи, — столь многого достигла в том, что было, казалось бы, несочетаемо и неопределенно, что искусство химии стало считаться мистическим и возобладало мнение, будто результаты, ныне известные как следствие естественных законов, не могли быть прослежены через различные комбинации даже теми, кто знает сами эффекты. Естественные науки, коротко говоря, были ограничены рядом фантастических и неправильных мнений, главным образом мистического характера. Если, например, отмечалось, что папоротник и ирис никогда не растут рядом, данное обстоятельство вменялось в вину антипатии между этими растениями, пока по прошествии какого-то времени не был выявлен закон природы, согласно которому ирис лучше растет во влажной почве, в то время как папоротник любит суховатую. Люди полностью верили всем атрибутам магического жезла, открытие философского камня ожидалось со дня на день, а электричество, магнетизм и другие замечательные и непонятные явления вовсе не рассматривались как доказательство неразумности этих ожиданий. Пока такие явления не были прослежены до источников, им приписывались воображаемые, часто мистические причины, по аналогии с тем, как в диких, малоизученных странах, согласно сатирику[205],

Такие примеры, когда мистические фантазии брались для экспериментального осмысления, в XVI и XVII веках привели к появлению среди сумрака и сомнений различных разделов натуральной философии. Здравомыслящий доктор Уэбстер, например, дающий определение предполагаемого ведовства, допускает целый ряд несомненных фактов, то бишь мнения, которые наш более опытный век отвергнет как фривольные фантазии — «эффекты излечения ран мазью, накладываемой на оружие, успокоительный порошок, исцеление от различных болезней амулетами или трансплантацией», — все эти чудеса, как он пишет, обвиняя то время, стараются приписать дьяволу (это, конечно, лишнее, поскольку такие вещи не существуют и, следовательно, напрасно стремиться найти за них ответственного). Следовательно, пока противники обычной теории могут наносить самые сильные удары по гипотезе о ведьмах, призывая к здравому смыслу, им самим мешают статьи по философии, которые, как они должны осознавать, оказывают почти такое же глубокое влияние на человеческую доверчивость, как и теории демонологов, против кого они протестуют. Эта ошибка имела двойной отрицательный эффект — и как деградация непосредственной отрасли, где все произошло, и как создание защиты против фальши в других направлениях науки. Рыцари, которые в своей собственной области науки были вынуждены, из-за несовершенства знаний того времени, допускать много мистического и непонятного — те, кто считал вместе с Бэконом, что бородавки могут быть вылечены состраданием; кто думал, как Нейпер[206], что спрятанные сокровища могут быть обнаружены с помощью математики; кто смазывал оружие вместо раны и искал убийц и источники воды с помощью магического жезла, не могли последовательно опровергать веру в ведьм, спор всегда утыкался в невозможность или неверие.

Таковы были обстоятельства, возникшие из-за тщеславия философов и несовершенства науки, которое ослабляло силу призывов к познанию и здравому смыслу, против осуждения ведьм на жестокую смерть за преступления, природа которых в наше время представляется абсолютно несовместимой с природой вещей. Мы не можем сомневаться, что они серьезно страдали в соперничестве, которое велось с гневом и пристрастием, но доброе семя, которое они заложили, осталось в почве целым, готовым дать плоды, едва лишь изменятся обстоятельства, которые сначала задерживали его рост. В следующем письме я рассмотрю причины, которые помогли удалить эти препятствия — кроме того, всегда надо помнить про общее увеличение количества знаний и развитие экспериментальной философии.