Требуется лучший демонолог, нежели я, чтобы объяснить различные устарелые суеверия, которые Реджинальд Скотт в предыдущем отрывке представил как предметы культа старой английской веры. Я действительно могу подтвердить, что «пука» — кельтского происхождения, и именно от его имени возникли слова «роок» и «puckle», я также могу предположить, что наш Дубовик — то же, что лесной царь германцев, а хеллвейн — разновидность бродячего духа, потомок некоего рыцаря Хеллекина, который упоминается в романе Ришара сан Пье[190]. Но большинство знатоков старины будут в недоумении относительно спурна, Китта-с-подсвечником, Бескостного и некоторых других. Перечень, однако, служит для того, чтобы показать, какого прогресса достигли англичане за два столетия, забыв сами имена тех, что было источником ужасов для их предков елизаветинской эпохи.

Прежде чем оставить тему фейри, мы можем заметить, что они были более игривы и мягки, менее дики и имели меньшее отношение к черной магии, чем те духи, которые известны у соседних народов. Развлечения южных фейри были легки и забавны, их нападения ограничивались щипками или царапаньем объектов их неудовольствия, своеобразное чувство чистоты удовлетворялось тем, что они награждали домохозяек, пряча им в башмаки мелкие подарочки из серебра, привередливость была чрезвычайной во всем, что касалось любой грубости или небрежности, которые могли оскорбить их деликатность, и я не могу заметить, за исключением, может быть, намеков некоторых дотошных богословов, что они были вассалами или близкими союзниками дьявола, тогда как в случае их северо-британских родственников тому имеется слишком много подтверждений[191]. Нельзя забывать обычную детскую историю о том, как вскоре после смерти одной из тех, кого называют опрятной домашней хозяйкой, компания эльфов была шокирована, увидев, что женщина совсем другого характера, с которой вдовец связал свою одинокую жизнь, вместо приятно сервированного маленького белого хлебца и чашки сладких сливок, должным образом подаваемых им покойной для подкрепления, предложила черный хлеб с куском селедки. Рассерженные таким грубым обращением, эльфы вытащили плохую хозяйку из постели и столкнули ее вниз по деревянным ступеням, повторяя в то же самое время, в насмешку над ее скупым гостеприимством:

Но кроме таких шутливых проявлений злобы они не имели желания выражать свое негодование и дальше.

Постоянным присутствующим при дворе английских фейри был знаменитый Пак или Робин Добрый Малый, который в компании эльфов в какой-то мере вел себя как шут (персонаж, который тогда был в свите каждого знатного человека) — или, если пользоваться более современным сравнением, напоминал Пьеро в пантомиме. Его фокусы были предельно просты, но весьма разнообразны, коронными шутками было отправить человека домой по неправильной дороге, притвориться табуреткой, чтобы спровоцировать старую сплетницу совершить грубую ошибку и сесть на пол.

Если он снисходил до того, чтобы устроить что-нибудь в спящем семействе, то изображал шотландского домашнего духа, прозванного брауни[192].

Эгоистичный Пак был далек от того, чтобы трудиться согласно бескорыстному принципу северного гоблина, который, если для него оставляли что-нибудь из одежды или еды, покидал семью с большим неудовольствием. Робин Добрый Малый, напротив, должен был иметь пищу и отдых, как сообщает нам Мильтон среди других своих заметок по поводу страны суеверий, в поэме «L’Allegro»[193]. И следует заметить, что он приводит сказки о фейри, рассказанные у домашнего очага, скорее с шутливым, чем с серьезным оттенком; это иллюстрирует то, что я сказал о более умеренном характере героев южных поверий по сравнению с шотландскими, рассказы о которых большей частью устрашающего и нередко омерзительного характера.

Бедный Робин, однако, между которым и королем Обероном Шекспир ухитряется выдерживать отчетливую субординацию, на какой-то момент обманывающую нас видимостью реальности, несмотря на уходы в остроумие и юмор, был покрыт забвением даже в дни королевы Елизаветы. Мы уже видели в отрывке, цитированном из Реджинальда Скотта, что вера пришла в упадок, как следует из слов того же автора, еще более решительно подтверждает, что время Робина кончилось.

«Знайте же, кстати, что в прежние времена Робин Добрый Малый и хобгоблин были так же ужасны и так же заслуживали доверие людей, как сейчас ведьмы и колдуны, и придет время, когда колдуна будут осмеивать и презирать и понимать его так же ясно, как иллюзии и мошенничество Робина Доброго Малого, про которого ходит столько же убедительных рассказов, сколько про ведовство; более того, переводчиков Библии не радует называть духов именем Робина Доброго Малого, так как колдунами называют пророков, предсказателей, отравителей и мошенников». В том же тоне Реджинальд Скотт обращается к читателю в предисловии: «Хочу сделать серьезное предупреждение тем, которые являются пристрастными читателями: отложите свою пристрастность, чтобы взяться за лучшую часть моего письма и непредубежденными глазами взглянуть на мою книгу. Обидно было бы потерять понапрасну труды и время, потраченные мною: боюсь, я бы здесь преуспел не больше, как если бы сто лет назад умолял ваших предков поверить мне, что Робин Добрый Малый — это великое и древнее пугало — не кто иной, как дурачащий всех торговец, а вовсе не сам дьявол. Но Робина Доброго Малого бояться теперь перестали и папизм полностью раскрыли, тем не менее чары колдунов и надувательство магов все еще действуют».

Этот отрывок, кажется, ясно показывает, что вера в Робина Доброго Малого и его компаньонов-эльфов сейчас устарела, в то время как вера в колдовство удерживает свое место, несмотря на все доказательства и противоречия, и эта вера выжила «до пролития большей крови» ( то есть до Английской революции или Гражданской войны ( «Великая смута»).

Мы должны будем оставить эту прелестную статью о популярном поверье, хотя в ней так много интересного для воображения, что мы почти завидуем доверчивости того, кто в мягком лунном свете английской летней ночи, среди заросших прогалин дремучего леса или на торфяных буграх романтических лугов мог представлять себе фейри, водящих забавный хоровод. Но напрасно сожалеть об иллюзиях, которые, когда-то появившись, должны по необходимости отступить перед растущим знанием, как сумерки перед наступающим утром.

Эти суеверия уже отслужили свое — и с наибольшей пользой, сохранившись в поэзии Мильтона и Шекспира, а также писателей, стоящих гораздо ниже этих великих имен. О Спенсере[194] мы не можем сказать ничего, потому что в его «Королеве фей» название является просто обстоятельством, которое связывает прекрасную аллегорию с популярным суеверием, и вместо него он вполне мог бы использовать слова «Утопия» или «Безымянная страна».

Вместе с народным поверьем о фейри, без сомнения, исчезли и многие связанные с ним предметы культа в Англии, но вера в колдунов продолжает сохранять под собой почву. Она укоренилась в головах простых людей как легкое решение многого, что иначе было бы трудно объяснить, как бы в соответствии со Священным Писанием, в котором слово «колдун», употребляемое в нескольких местах, передавало тем, кто не интересуется тонкостями перевода с восточных языков, мысль, что разновидности колдунов могут быть и теми, кого современное законодательство в большинстве европейских наций наказывает смертью. Эти два обстоятельства предъявляются многочисленными людьми, верящими в колдовство, с аргументами из богословия и закона, который они принимали беспрекословно. Они могли сказать богословам: «Вы не верите в колдунов? А Священное Писание утверждает, что они есть».

Они могли сказать юристу: «Вы оспариваете существование преступления, которое засвидетельствовано в нашем законе и своде законов почти всех цивилизованных стран, в сводах законов, по которым осуждены сотни и тысячи человек, многие или даже большинство из которых признали свою вину и справедливость наказания?»

«Какая подозрительная недоверчивость,— могут добавить они,— отвергающая свидетельства Святого Писания, законодательства и слов самих обвиняемых»!