Две командировки

Инженер Серебров вроде бы настырно и круто обучал своих курсанток тракторному делу, но все чаще, оглядывая лица сидящих в кабинете учениц, думал о том, что потуги его напрасны. Группа становилась все меньше. Девушки, которые приходили еще на занятия, отчего-то перестали озорничать, спрашивать о выпускном вечере и перестали подкладывать преподавателю записки. Серебров думал теперь, что дни, когда находил он в своем учебнике их писульки, были самыми веселыми. Тогда в девчачьих глазах светилось любопытство, а теперь его не было.

И вот настал такой вечер, когда явилась в кабинет одна Зинка. Она улыбнулась и посмотрела на Сереброва своим вгоняющим в краску взглядом. Серебров понял, что ему несдобровать. Он заметил, что на Зинке головокружительно модная мини-юбка. И невозможно было эту обнову не заметить, потому что Зинка распахнула пальтецо и, навалившись на косяк, скрестила ноги. «Смотри, инженер, я ведь ничего, наверное, получше многих других, постройнее учительши Огородовой, с которой ты ходил на танцы», — как будто хотела она сказать.

— Не будет сегодня занятий, — отводя взгляд от красивых Зинкиных коленок, сухо сказал Серебров.

— Почему? — встрепенулась Зинка, и в ее глазах мелькнул панический огонь.

— Народу нет, разве не ясно? — еще суше проговорил Серебров, свертывая в трубку свои конспекты.

Он обошел Зинку стороной, взял журнал посещаемости и, подождав, когда она выйдет в коридор, погасил в кабинете свет. Он отправился в райком комсомола, чтобы доложить Ване Долгову о том, что курсы благополучно распались и ему больше незачем таскать никому не нужный журнал.

Серебров, поскальзываясь на ледяной полуде, вдвойне виноватый, двинулся белой от снега улицей к большому каменному зданию Дома Советов. Там еще светились широкие окна, и Долгов мог быть в райкоме комсомола. Однако кабинет его оказался запертым. Судя по стуку швабр, в здании никого не было, кроме уборщиц.

Серебров потоптался в вестибюле около выпиленного из древесностружечной плиты контура Крутенского района, напоминающего пряничного петуха, вздохнул и собрался пойти домой. Его задержал звук шагов на лестнице. Он подождал.

Сверху, в распахнутом черном полушубке с подвернутыми рукавами, в валенках и армейских бриджах, спускался похожий на этакого развеселого шофера первый секретарь райкома партии Шитов. Видно, он только что вернулся из поездки по району, поэтому был в таком наряде.

— Ну что, Серебров, как ваша преподавательская деятельность? — излаживаясь надеть шапку, спросил Шитов. В ярких карих глазах — смешинки: какая преподавательская деятельность! Игрушками занимаетесь, молодежь! Так понял Серебров взгляд секретаря. Однако ему польстило, что знает Шитов о его курсах. Жаль, похвастать было нечем. Серебров пощелкал озадаченно пальцами по журналу посещаемости.

— А все, Виталий Михайлович, закончилось, — сказал он.

— Что, всех обучил? — с улыбкой спросил Шитов, надевая перчатки.

— Нет, приказали долго жить, распались курсы, — ответил Серебров и легкомысленно цокнул языком, изображая выстрел.

— Как так? — удивился Шитов. — Ну-ка, пойдем, — и повернул вверх на широкую лестницу. По гулкому от пустоты коридору он повел Сереброва в свой кабинет.

О Шитове в Крутенке говорили много и по-разному. Одни восхищались им, другие недоуменно хмыкали. Огородов, к примеру, считал, что не хватает их первому хватки и твердости. Евграфу Ивановичу, наоборот, нравилась мягкость Шитова. Он с одобрением рассказывал о том, как Шитов спас редактора районной газеты Метелькова, который переложил за галстук и свалился в Бугрянске на трамвайных путях. Шитов, случайно увидев Метелькова, дотащил его до гостиницы, уложил спать. Конечно, потом Метелькову устроили баню, но то, что Шитов, не смущаясь и не кичась своим положением, тащил оказавшегося на трамвайных рельсах пьяного редактора, Соколову нравилось. Не бросил человека.

Николай Филиппович Огородов, с осуждением крутя головой, рассказывал, как поставлен был на бюро райкома вопрос об исключении Метелькова из партии и единогласно было решено его исключить. А на другой день Шитов собрал членов бюро и, смущаясь, сказал, что вот он разговаривал еще раз с Метельковым. Может, поверить ему и отменить вчерашнее решение? Жалко человека, боевой летчик в прошлом. Обещал держаться.

— Разве так делается? — осуждал Огородов первого секретаря. — Вон до Шитова Плясунов был. У того: сказал — значит, твердо.

Шитов завел Сереброва в свой кабинет с какими-то диаграммами на стенах, снопами ржи, ячменя и льна в углу. Серебров сел, пригладил на макушке чибисовый хохолок волос. На него пристально смотрели внимательные яркие глаза.

— Ну, так почему распались твои курсы? — подвигая к себе настольный календарь, спросил Шитов.

Серебров, нахмурившись, начал объяснять, почему перестали ходить девчонки: одних с работы не отпускают, другие боятся — сядешь на трактор и летом из колхоза не вылезешь, а остальные, видно, потому, что по вечерам лучше гулять с парнями, чем изучать трактор. Сам он уже смирился с таким исходом и говорил спокойно, понимая, что теперь дела не поправишь.

— А почему сразу в райком партии не пришел? — допытывался Шитов, что-то записывая в настольный календарь.

— Долгову это известно.

— Спокойно похоронить собрались? — откидываясь в кресле, спросил Шитов с упреком. Выходило, что так, и Серебров не ответил.

— Ну а что надо сделать, чтобы люди выучились и работали? — все так же требовательно глядя на Сереброва, спросил Шитов и, загибая пальцы, начал перечислять: — Курсы организовать с отрывом от работы, сохранить зарплату. Еще что?

— На Ставропольщине есть такой отряд. Все девчата в одинаковой форме ходят. Красиво, — уныло сказал Серебров, глядя в заиндевелое окно.

— Мы чем хуже? — покосившись на Сереброва, возмутился Шитов.

— Ну, не хуже, но если уж курсы распались, о форме говорить нечего.

— Вот те раз. Ты духом не падай. Будем поправлять дело, — проговорил Шитов и стукнул по столу ладонью. — Получится, как пить дать, получится. Задора побольше надо. Вот я помню, по ликбезу мне курсы поручили вести до войны. Куда зеленее тебя был. Четырнадцать лет! Придешь в деревню — там бородачи. Думаешь, не станут ведь слушать, ни за что не станут, а начнешь толковать — вроде не смеются и берутся за карандаши.

Виталий Михайлович оперся щекой о кулак. Похоже, даже умилился воспоминаниями.

— Многого мы тогда добились. А почему? Верили, что добьемся. Главное, самому верить, что это надо. Как ты считаешь, нужны такие курсы?

— Наверное, — пожал Серебров плечами.

— Не «наверное», а точно. У нас механизаторов на трактора даже для работы в одну смену не хватает, а ты говоришь «наверное». Точно нужны! А тут такое подспорье. Двенадцать-пятнадцать трактористок. Это же… сколько мы торфа вывезем, удобрений! А это урожай. Смекаешь, какая цепь неразъемная?

Сереброву было приятно, что Шитов так напористо доказывает ему, зеленому специалистику, вместо того чтобы отругать за неспособность и, уничижительно махнув рукой, выгнать.

— Ну, пойдем, — сказал Шитов, надевая шапку. — Нельзя, друг дорогой, сторонним человеком себя чувствовать. Распались курсы — он и журнал в архив.

Ничего, кроме неловкости и вины, не почувствовал Серебров после разговора с Шитовым.

На следующее утро к Сереброву зашел Ольгин. Не послал секретаршу, как обычно, а зашел сам.

— Зачем-то Шитов зовет меня и тебя, — сказал он, прикрывая плотно дверь. — Ты ничего не натворил?

Сереброва подозрение обидело.

— На курсы никто не ходит, — сказал он. — Что я могу натворить?

— Мало ли, — пожал плечами Ольгин. — Я говорил, что не получится, а Долгов: добьемся. Вот и добились.

Шитов, видно, их ждал: сразу же позвали в кабинет. Белое слепящее утро смотрелось в широкие окна, роняло холодные квадраты на яично-желтый пол.

— Нужен тебе отряд плодородия? — с ходу спросил Шитов Ольгина, едва тот сел. Ольгин помял чуб, округло и не очень понятно объяснил, что, конечно, механизаторов не хватает, но какая на девчонок надежда — всю технику переломают.

— Ты мне конкретно и определенно, Арсений Васильевич, скажи, — напирал Шитов, сверля Ольгина взглядом. — Нужен?