Дождевая вода скопилась в складках его штормовки.

— Садись, тебе говорят! — прикрикнул он, зло крутя ремешок шлема. Вера опять покачала головой.

— Ох, глупая ты, ну просто спасу нет, — сказал он, стараясь быть добрым и снисходительным. — Садись, а то я тебя свяжу.

— А почему вы кричите на меня? — не глядя на него, спросила она с той же холодной злостью и так же вежливо, на «вы».

— Тебя ремнем надо пороть, а не кричать. Не артачься, надевай! — Но она снова отвернулась. Ему вдруг стало жалко ее. — Ну, что с тобой? Я тебя обидел? Тогда извини, — проговорил он подобревшим, виноватым голосом и насильно накинул ей на плечи плащ.

Ах, какой он теперь был предупредительный, покаянный. Она не противилась, когда он забрал у нее сверток с книгами, сама надела шлем. Мотоцикл с места взял скорость, сердито зарокотал, передавая загнанное глубоко внутрь возмущение хозяина. Замелькали по бокам присадистые купеческие лабазы с навесами, веером изогнувшиеся штакетины забора. Потом мотоцикл вырвался на тракт. Нудный дождик во время езды казался чуть ли не ливнем. Вера грудью касалась спины Сереброва, защищаясь от водяного шквала, и Серебров ощущал это теплое, нежное прикосновение. «О чем она там думает?» — ломал он голову, все еще недовольный.

Мотоцикл вымахнул на взлобок, и впереди на дороге Серебров увидел медленно переваливающийся автобус. Ну вот и все. Кончились его терзания. Но когда они поравнялись с натужно ревущим на глине «пазиком», Вера ничего не сказала, не тронула Сереброва за плечо, чтоб он остановил мотоцикл. Запотевшие окна автобуса казались матовыми. Он был переполнен, но одного человека, конечно, взял бы. Надо было только посигналить, однако Вера ничего не говорила, и Серебров обогнал машину.

У самого Ильинского, в сосновом лесочке, прудя в колее грязную воду, мотоцикл остановился. Вера сошла на обочину дороги.

— Не замерзла? — спросил он, весело глядя в ее порозовевшее от ветра лицо. Она покачала головой — от холода губы не слушались ее. — Теперь прогрейся. Выпей водки с чаем, — бодро посоветовал он, подавая ей книги. Вера молчала, резиновым блестящим сапожком делала канальчик для выхода воды из лужи в колею. Серебров отметил про себя, что ножки у нее полненькие, стройные, голенища сапожек плотно охватывают их.

— Может, к нам зайдешь? — забыв о своем отчужденном «вы», проговорила Вера. — Замерз ведь.

Эта заботливость и даже ласковость задела Сереброва.

— Нет, я поеду. Ты извини за болтовню.

— Пойдем, я чай вскипячу, — попросила она, и в глазах ее он прочел чуть ли не мольбу.

— Скоро я надолго у вас появлюсь. В коровнике монтировать, — пообещал он и, довольный своей благородной сдержанностью, повернул в Крутенку.

Монтировать в Ильинском транспортер и автопоилки Сереброву так и не пришлось. Вскоре его избрали секретарем комсомольской организации районного объединения Сельхозтехника.

— Ну, что они делают! — взмолился Серебров, повернувшись к Арсению Васильевичу, сидевшему рядом в президиуме.

— Ничего, ты парень активный, задора у тебя хватит, — сказал тот без сочувствия.

— Но я же инженер! Я в ЛМУ! — крикнул Серебров в зал. — В колхозах буду месяцами.

— Никуда не уйдет ЛМУ, — громко сказал Ольгин. Секретарство для Сереброва оказалось не самым трудным делом. В его холостяцком положении даже интересно было с ребятами и девчатами, но, кроме секретарства, подбросили ему такую работенку, от которой он взвыл на другой же день. Ольгин позвал его к себе и, пряча злорадную ухмылку, сказал, что Сереброву поручается очень ответственное дело — вести курсы трактористок. Райком комсомола давно осаждает его, Ольгина, так вот он дает Сереброва. Судя по всему, сам Арсений Васильевич не верил в эту затею, а Сереброву предстояло учить всерьез самый нетехнический народ — девчат.

Это была сбродная публика: продавщицы, швеи, парикмахерши. И бог мой! Сидела за передним столом отчаянная Зинка с шалыми козьими глазами. Она радостно заулыбалась нахмурившемуся Сереброву.

Ваня Долгов произнес торжественную речь и представил Сереброва. Девицы при виде молоденького инженера заулыбались, заперешептывались. Им, видно, понравилось, что такой у них преподаватель: если не научит водить трактор, так хоть будет кому строить глазки.

Эти щебетуньи вовсе не разбирались в технике, но насчет всяких шпилек были куда находчивее и острее парней. Серебров сразу понял, как опасно быть молодым, холостым, иметь нос с горбинкой.

Ольгин свалил на него все учебные предметы и был очень доволен тем, что не потребовалось отвлекать других работников объединения. Выходя из себя, Серебров рассказывал своим слушательницам об устройстве трактора «Беларусь», втолковывал, почему необходимо соблюдать технику безопасности. Но что за лукавый народ оказался на курсах! Девчонки смотрели на него вроде бы с вниманием, понятливо кивая головами, а стоило спросить их о чем-либо, путались безбожно.

Серебров не раз находил в своем учебнике по тракторам записочки вроде такой: «Милый Гарик, в моем сердце горит огонь любви. Неужели ты не видишь? Потуши его. Я тебя умоляю». Он не знал, чьих рук это дело. Зинка, пунцовая, во все глаза смотрела на него, но вряд ли она писала такие вещи. Прочтя очередную записку, Серебров свирепел. Он стучал по столу карандашом, требуя внимания, и жестоко, сердито принимался, выражаясь языком Ольгина, «доводить до ума» устройство мотора.

В это время тянулась рука: можно вопрос?

Вскакивала курносенькая кубышка — швея Ездакова.

— Гарольд Станиславович, — спрашивала она, разыгрывая смущение, — а будет после окончания курсов выпускной вечер?

— Это к делу не относится, — стуча карандашом по столу, отрезал Серебров.

— А вы ведь хорошо танцуете, — слышался голос Ездаковой. — Я видела…

Он этого дополнения не замечал — ждал, когда стихнут глупые разговоры.

— Ох, одному ему будет трудно, ведь нас целая дюжина, — притворно вздыхала продавщица из промтоваров.

Серебров молчал.

Теперь уже все девчонки вздыхали, глядя на него.

— Ну, наболтались, — произносил он и вдруг спотыкался, замечая горячий Зинкин взгляд. Она не отводила от него глаз, и это мешало ему говорить, двигаться. В перерыв, развешивая таблицы, Серебров слышал чей-нибудь ехидный голосок, выводивший частушку:

— Аккумулятор, — произнося по слогам, поправлял он.

— А у моего «кумулятор», — говорила Ездакова.

После занятий он шел домой злой. «Черт знает что! Надо жениться, что ли, чтоб они отлипли, а то ведь я вовсе изведусь. Наверное, надо сделать это просто: поехать к Вере и сказать, чтоб выходила за меня замуж. А как Надька? Я же люблю ее, и она, несмотря ни на что, любит меня». Он по-прежнему весь взволнованно напрягался, заметив похожую на Надьку женщину. Если бы она согласилась бросить Макаева!