Райский уголок

Видно, сверхазартно расписывал Серебров красоты Ложкарей, а может, прельстила Макаева обещанная ему медвежья шкура. Так или иначе, но Виктор Павлович позвонил Маркелову и намекнул, что не прочь приехать, подышать чистым воздухом. Что следовало понимать под «чистым воздухом» и обсуждал теперь Маркелов, позвав в свой кабинет главного инженера Сереброва.

— Четвертинкой тут не обойдешься, — резонно сказал Маркелов, ковыляя по своему кабинету. — Все бастенько надо сделать.

Серебров был готов внести свой вклад: если потребуется, он может предоставить свою полупустую квартиру. Маркелов тяжело потоптался, вздохнул: квартира не то.

— Придется открыть «райский уголок», проткнуть туда дорогу, — решил наконец он и, напустив белого морозного пара, через форточку позвал Капитона, точившего лясы на конторском крыльце.

«Райским уголком» называл Маркелов пасеку на берегу лесного озерка, где стояла кряжистая старая изба, приспособленная под омшаник. Здесь устраивались хлебосольные гостевания с людьми нужными, полезными и просто приятными. Постоянным гостем был тут Николай Филиппович Огородов, а в более отдаленные времена разжигал веселье своей необыкновенной игрой на гармони Евграф Иванович. Такие встречи бывали в «райском уголке» обычно осенью или летом, а теперь все стежки замел февраль — кривые дороги.

Традиционная уха из карасей, грибовница из белых свежих грибов, мед в сотах были украшением летних встреч, а чем зимой подивить гостя?

— Без гармони плохо, — вздохнул Маркелов, намекая, что кстати был бы Огородов.

— Может, мне на гитаре побренчать? — с готовностью предложил Серебров, обходя разговор о «банкировой» музыке. Маркелов кисло усмехнулся — он был любителем гармони и считал, что ее не может заменить ни один из существующих инструментов, даже оркестр Большого театра. С гармонью же ничего не получалось: Серебров и Огородов в одной компании никак не стыковались. Сереброва не исключишь, он должен обязательно встречать своего знакомого, значит, надо приносить в жертву огородовскую музыку.

На пороге возник Капитон, досконально знающий, удастся ли к приезду гостей поймать рыбу на уху или с ухой «все глухо» и придется обойтись одними пельменями да жарениной.

— Как насчет рыбки? — спросил Маркелов и сел, устремив на шофера требовательный взгляд.

Капитон пожевал толстыми губами и сказал традиционно:

— Надо, так будет.

Он, как толовая шашка, был набит взрывной энергией, но не хотел ее тратить на слова. Он был готов лететь на своем «газике» — немедленно предупредить рыбака о том, что должен быть улов, и передать бульдозеристу не подлежащий обсуждению приказ: срочно расчистить три километра целика до старой пасеки. Все эти заботы поручал председатель Капитону, сказав три магических слова.

— Давай по-быстрому и бастенько.

Затем Григорий Федорович потер лоб.

— Ну, что еще, Гарольд Станиславович? Надо с кандибобером, пусть знают ложкарят, — и в его хитроватых глазах отразился задор тех лет, когда водил он под гармонь по улице парней своей деревни, чтоб раздоказать всей округе свою удаль, силу и неустрашимость.

— Может, лошадь с колокольчиком? — заикнулся Серебров. — Экзотика тоже нужна. Зимой — прелесть!

Маркелов встрепенулся, встал, тяжко скрипя половицами, потоптался по кабинету.

— А что, ничего. Такого еще не было, — сказал он и, схватившись за эту мысль, начал ее развивать: — Во-первых, не одну лошадь, а пару, во-вторых, сбрую украсить. — В его глазах уже загорелся деловой азарт. Он позвал счетовода Антониду Помазкину и потребовал хоть из-под земли добыть мастака по конным выездам дядю Митю.

И дядя Митя в своих клееных галошах, линялом, измазанном в глине бушлате вскоре уже сидел на пороге кабинета, боясь наследить на линолеуме. Он снял шапку, пригладил волосы корявой рукой и объявил:

— Дак я пришел.

Маркелов, как всегда, разговор с дядей Митей начал с перехлестом и нажимом:

— Важнейшее поручение тебе как моему заместителю, Митрий Леонтьич, — вставая, сказал он. — Лошадей не разучился запрягать?

— Смеешься или чо?! — возмутился дядя Митя, вскинув раздвоенную бороду. — С шести годов боронил, дак…

— Вот что, Митрий Леонтьич. — нагнетая ответственность, проговорил Маркелов. — Вся надежда на тебя. Едет один городской человек, по чину как генерал, и не один, с женой, надо их с ветерком на паре лошадей промчать… И только ты это можешь.

— Ну дак што? — обыденно проговорил дядя Митя. Маркелов понял, что не на полную возможность взвинтил азартного старика, и сурово, начальственно просверлил его взглядом.

— Не подведешь?

Как и следовало ожидать, дядя Митя заобижался и даже взбеленился. Он встал, подошел к маркеловскому столу.

— Скажешь, Федорыч! Да когда Помазкин тебя подводил-то?!

— Тогда все. Сделай бастенько, чтоб комар носу не подточил, — хлопнув ладонью по столу, подытожил разговор Маркелов.

Сереброва долгожданный приезд Надежды вроде бы уже не должен был радовать, ничего хорошего он не сулил. Надежда едет с Макаевым. И еще закрадывалась тревога — мало ли что может здесь она узнать о нем, Сереброве, но, несмотря на все это, независимо от опасений росла радость: Надежда едет к нему! Конечно, к нему, наконец исполнится то, о чем он так долго и наивно мечтал.

В те дни Серебров не раз встречал дядю Митю, который, озабоченно ругаясь, менял оглобли у потерявших праздничный вид выездных санок, скрипя галошами, волок домой моток испревших ременных вожжей и призывал оборвать руки тому, кто так хранит сбрую.

— Как бес на бересте, крутюся, — жаловался он.

В торжественное воскресное утро, отправляясь в Крутенку для встречи гостей, Серебров и Маркелов вспоминали, все ли сделано, чтоб показать Макаеву, ложкарские гостеприимство и размах. Вроде все было сделано «бастенько».

Из электрички Макаев выскочил в спортивном колпаке с пампушкой, в куртке и брюках с нарядными белыми лампасами. Ни дать ни взять — олимпийский чемпион. Следом за Макаевым выпрыгнула на заснеженную платформу Надежда. Как всегда, одетая ловко, по самому последнему журналу мод: в желтом кожушке с белой опушкой, с шелковыми вензелями на застежках, ловких брючках, в расшитых такими же белыми вензелями сапожках.

— Вот это бабец! — пропел Маркелов и истово заковылял навстречу гостям с раскинутыми руками. — Приветствую вас, дорогие друзья, на крутенской земле.

Макаев, до этого мельком видавший Григория Федоровича, узнал его, обнял и даже поцеловал. Надежду Маркелов чмокнул в щеку по собственному почину.

— Ну, вот и мы, — обрадованно проговорила Надежда.

Глаза у нее влюбленно светились. Она была воплощением чуткости. Сереброву казалось, что она вот-вот выкрикнет ему: «Что же ты, Гарик, смурной-смурной?! Звал ведь, звал?! Думаешь, я приехала из-за Макаева? Из-за тебя, дурачок! Я хочу видеть, где твои хваленые Ложкари. Ну, вези меня или неси. Я на все готова». От ее сияющего сочувственного взгляда у Сереброва начал уходить из груди холодок. Как хорошо, что она приехала.

Белым огнем слепили глаза сугробы, райски безмятежной была голубизна неба, словно и погода загодя была запланирована в кабинете Маркелова. Серебров вел машину по сверкающей ледяной эмали тракта, веря и не веря тому, что Надежда сидит рядом с ним. Она рассыпала восторги. Когда хотела, она могла быть такой милой и простенькой, что Серебров невольно впадал в умиление.

— Ой, как все хорошо! Макаев, смотри, какой снег. Не снег, а серебро высшей пробы, — говорила она, глядя во все глаза на закуржавевшие деревья.

— Я могу показать тебе живую лошадь, настоящую корову. Ты отличаешь лошадь от коровы? — подзадоривал ее Серебров.

— Ой, Гарик, покажи, — радовалась Надежда.

Маркелов и Макаев джентльменски сели сзади. Макаев расспрашивал, как тут в Крутенском районе со строительством, есть ли своя самостоятельная организация или просто стройучасток. Макаев, видимо, хотел показать, что он не лыком шит, в курсе сельских забот. Маркелов осторожничал, не срывался с предупредительно-вежливого тона, не зная, как отнесутся гости, если он выдаст шуточку позабористее. Пришлось Сереброву разрядить напряжение и рассказать заимствованный у Генки Рякина почти школьный анекдотец. Гости приняли его, и из Маркелова посыпались присловья: