— После ильина дня ночи длиннее, лошадь наедается, мужик высыпается. Дело к страде — райисполкомовцы звонят: «Григорий Федорович, начал ли жать?» — «Начал», — говорю. «Чего, рожь?» — «Да не чего, а на кого, — говорю, — на комбайнеров жать начал».

И Макаев, и Григорий Федорович взапуски состязались в остроумии, согласно и охотно гоготали, довольные друг другом, тем, что с ходу нашли взаимное понимание.

На двенадцатом километре во всем фанерном великолепии красовалась эмблема: коровья голова с деревянным колосом и обозначением, что начинаются земли колхоза «Победа». Здесь ждал гостей дядя Митя с санками, запряженными парой лошадей. Лошади пугались непривычного бряцанья колокольцев и недоуменно прядали ушами. Дядя Митя, подпоясанный кушаком, необыкновенно статный, с раздвоенной, как тетеревиный хвост, бородой, сделал варежкой под козырек. По случаю торжества нацепил он прямо на суконное полупальто медали за оборону своих и взятие закордонных городов, а также знак ветерана войны, подпушил лихие усы. Лицо у него было ответственным и строгим. Гости и хозяева вышли из машины.

— Мой заместитель по разным веселым вопросам, — сказал Маркелов.

— Так точно, — подтвердил дядя Митя и снова поднес рукавицу к шапке.

Праздничный и суровый, подал он гостям тулупы. Один с почтением — Макаеву, второй с пренебрежением — Надежде. Тут он не удержался от замечания.

— Оболокайся, девка, пуще, а то просвистит тебя. Сразу вижу, форсеть больно любишь, кровь в тебе играет.

Повизгивая от необыкновенности предстоящей поездки, Надежда забралась в санки. Ее умиляли и позванивающие колокольчики, и настоящие, живые заиндевевшие лошадки в нарядной сбруе, и такой бравый стилизованный кучер. Все было, будто в кино, весело, цветасто, шумно. Санки понесли по тракту заливистый Надеждин смех. Гулко вторил ему сочный хохоток Макаева.

— Ой, Гарик, хочу жить в деревне! — отогнув необъятный воротник тулупа, успела крикнуть Надежда.

Дядя Митя, истово исполняя свои обязанности, привстал и пошел накручивать вожжами над головой. Войдя в азарт, он кричал что-то давнее, ямщицкое. Наверное, так же забубенно гонял он на конях в жениховскую свою пору, с ходу покоряя сердца девок и молодух. Так же, как те молодухи, испуганно, разжигающе взвизгивала Надежда, когда дядя Митя, опасно накренив санки, повернул лошадей.

Серебров и Маркелов не спеша ехали в машине следом, довольные тем, что удивили гостей, что дядя Митя блестяще ведет свою роль и все пока идет «бастенько».

Из-за горы взнялись заиндевелые купы ложкарских сосен и развесистые, как дубы, дымы дяди Митиных печных труб. Помазкин замахал руками. Он и тут не утерпел — похвастал:

— Почитай, все печи складены моимя руками.

У деревянного здания конторы дядя Митя сделал картинный крутой разворот, но перестарался и вывалил гостей в снег. Они, очумелые, раскатились по сугробу. Маркелов, загребая увечной ногой, заспешил к ним, готовый извиняться и на чем свет разносить дядю Митю за такую оплошность. Дядя Митя, потеряв осанистость, суетился, приговаривая:

— Вот оказья, вот оказья!

— Ну, Леонтьич, не ожидал я от тебя, — загремел Маркелов, помогая гостям выбраться из сумета.

Надежда, барахтаясь в тулупе, визжала и заливалась смехом.

— Да вы что, все так здорово, просто сказка! — кричала она и, подскочив, уже без тулупа, в своем ловком кожушке, чмокнула дядю Митю в бороду. — Не старик — чудо!

Падение на виду у всех Макаева, наверное, слегка обескуражило. Но и он, тряся заснеженными полами тулупа, как крыльями, смеялся, хвалил Помазкина:

— Отлично, отлично, товарищи.

Экскурсию по колхозу Григорий Федорович решил начать со своего кабинета. Снеговое доброе утро било через окна на солнечные полы. Расторопный Капитон успел поставить на стол все, что полагалось. Весело поблескивали бутылки шампанского, неброско, но солидно соседствовал с ними коньяк, в вазах желтели яблоки и мандарины. Знайте наших, мы тоже тут не лыком шиты. Все это Маркелов сделал для форсу, но, упаси бог, чтобы какое-нибудь бахвальство проскользнуло в его словах. Он привычно прибеднялся, прося гостей к столу:

— Давайте чем бог послал. Мандарины у нас растут прямо на елках. Вот Капитон сходил да нарвал.

На лицах гостей можно было уловить уважительное удивление: вот так деревня!

— Прежде всего с дорожки перекусим, — напомнил Григорий Федорович, — а потом, в зависимости от вашего желания, то ли проедем прямо в «райский уголок», то ли посмотрим усадьбу, фермы. Можно на лошадках, а можно и в машине.

— Арматура вам будет, стройте, — сказал Макаев. — Пасынки можете получить завтра. Я об этом позаботился.

— Вот это шефство! — откликнулся Григорий Федорович. — Не знаю, как вас благодарить.

Довольные, благостные, вышли они из конторы, чтобы прокатиться по Ложкарям. В санях ехать Макаев больше не хотел, и Григорий Федорович отослал дядю Митю в «райский уголок». «Газик» мчался по Ложкарям. Григорий Федорович решил показать панораму поселка. Размягченный, пустился он рассказывать, какая маленькая, захудалая деревенька была в начале его председательства, а теперь вот поселок в несколько улиц с каменной столовой и школой. Из заиндевелого облака сосновых крон живописно выглядывали крыши.

Макаев с явным перехлестом, но весомо проговорил, что вот теперь он в настоящем увидел деревню будущего, и это Маркелова тронуло еще больше, его охватил приступ благодарного красноречия.

— Сам Кирилл Евсеевич Клестов похвалил: ты, говорит, всех опередил со сселением деревень, — сказал Маркелов. Он любил вспоминать о том, что его колхоз понравился первому секретарю Бугрянского обкома партии Клестову.

Потом Григорий Федорович перешел к разговору на свою любимую тему — о том, что все он строит без кредитов, на свои колхозные средства.

— Ого, — одобрительно откликнулся Макаев, оценивая суммы, употребленные на строительство.

Григорий Федорович, конечно, проявлял небольшую забывчивость. Было дело, он и лесом торговал с помощью Минея Козырева, и менял кругляк на украинскую пшеницу: надо было жить, но все это уже быльем поросло. Теперь Маркелова похваливали за то, что колхоз, не в пример иным, без кредитов и ссуд укрепил экономику, и это ему льстило.

Надежда была рада, что ей не надо вникать в мужские разговоры. Лучше просто любоваться небом, снегом. Щурясь от солнца, она повторяла:

— Чудесно, Гарик!

После поездки по поселку опять, грохоча ступенями, поднялись в контору. Надежде и Макаеву все нравилось тут: и пихтовые, пахнущие смолой веники, которые подал им Серебров обмести обувь, и прокаленные морозом бревенчатые стены холодных сеней.

— Гудит дерево-то, — ударяя кулаком в бревно, радовался Макаев. — Все-таки лучше дерева ничего нет, — и, обнимая Григория Федоровича, вдруг разоткровенничался: — В общем-то, я, помимо всего прочего, приехал узнать… По-моему, это не составит вам труда. В общем, мне надо где-то раздобыть сруб для дачи. Есть уютное местечко на берегу Радуницы и… Да я и план взял, — и Макаев уже в кабинете достал из кармана ватман с открытку величиной, на котором был профессионально выполнен чертеж. Серебров заглянул через плечо Макаева в бумагу и кашлянул: силен мужик! Речь шла не о банном срубе, а о пятистенке с мезонином, резными антресолями, банькой и гаражиком. Ну и голова!

— Домик можно, — неосторожно проговорил Маркелов. — В старой деревне есть, — но, глянув на ватман, посерьезнел, однако на попятную не пошел: — Найдем.

Встретив взгляд Макаева, Серебров заметил увертливую искру. Видно, все-таки смущала Макаева эта просьба. Очень уж роскошный был домик на чертеже.

— Я думаю, мы будем помогать друг другу, — кашлянув, напомнил он.

Надежда, как только муж вытащил чертежик, заерзала на стуле, потом вскочила, подошла к окну.

— Ты опять за свое, Макаев? Когда это кончится! Не надо тебе никакого дома… — раздраженно сказала она.

— Как не надо? Деревянный дом. Знаешь, как приятно отдохнуть, опроститься, босиком по теплым половицам походить? — умиленно проговорил Макаев. — Ты, Наденька, тут ничего не смыслишь. Идите, погуляйте с Гарольдом Станиславовичем, а мы потолкуем. Гарольд Станиславович, видно, тоже замешан на святой воде, так что погуляйте.