Часть 7

На сваленных в кучу бревнах собрался весь клан славных Колобовых. Выше всех дед, отец посередине, а юноша почти у самой земли. Тимохе младшему места и вовсе не досталось. Стоял перед Каракутом.

— Чего молчишь, казак? Хотел Тимоху вот тебе Тимоха. — сказал дед.

Каракут начал расспрашивать.

— Вы что с царевичем во дворе делали, Тимох?

Тимох обернулся назад за дозволом.

— Деда?

— Давай, Тимох. Вины твоей ни в чем нету.

— Ну? — насупил брови малой.

— Во что играли-то? — мягко спросил Каракут.

— Так в горелки поначалу.

— С царевичем?

— Куда ему. Хворый он. Пробежит чутка и дышит как деда на бабке.

Раздался веселый жеребячий смех юноши. Его прервал звучный, крепкий отцовский подзатыльник.

— Я те дам. — погрозил мужик.

— Это я те дам. — дед отвесил мужику точно такой же подзатыльник.

— За что, бать?

— За то, что они у тебя над дедом родным смеются. Как годуешь?

Каракут снова спросил.

— Значит в горелки?

— В горелки… — согласился Тимоха. — У меня трещотка была. Ух, знатная трещотка. Так мальцы за мной бегали, чтобы вроде отобрать.

— Отобрали?

— Куда им? А потом царевич прибежал. С мамкой и нянькой. И мы в ножички играть затеяли.

— Кто ж предложил-то?

— А дёжка какой-то.

— Какой такой дёжка?

— А мимо проходил. Видит, что у царевича ножик и говорит: такой ножик, нечего ему на поясе делать.

— Что это за дежка? — допытывался Каракут.

Отец объяснил.

— Это у нас так мужиков называют, которых во дворец берут на работы. Голь перекатная об одну одёжку.

— Но мы не такие. — сказал дед — Нас Колобовых на Угличе всякий знает.

— А кто не знает, тот в Угличе не бывал. — влез юноша.

— В ножички играли? — задумался Каракут. — В землю что ли?

— Не. В тычку.

— В круг садили?

— А то куда же..

Каракут достал нож. Нарисовал маленький круг на земле. Размером с рублевик. Потом с невероятной быстротой и точностью засадил ножик в круг от бедра, локтя, плеча и лба.

— Так было?

От изумления Тимоха только выговорил.

— Ну, пожалуй, круг поболе был.

— Да. Справный казак. — добавил дед.

Юноша возразил.

— Справный? Тут в ножике все дело. У него напруга по всему лёзу идет.

— Попробуешь? — протянул нож Каракут.

— Не… — смутился юноша. — Сегодня никак… С утра хвораю. Молока ледяного потянул.

— Молока… Тетеха. — укорил отец.

— Осип Волохов так могет. — сказал младший Тимоха. — Мог.

— Волохов? А он что? — заинтересовался Каракут.

— Так подходил к нам… Тоже ловко сажал… У царевича глаза разгорелись.

— А Волохов?

— Ушел.

— Значит, не было его, когда на царевича хворь напала?

— Я не видел… Там суматоха началась…

— Так. А царевич?

— Взял ножик.

— Попал?

— Куда ему.

— Вижу, любил ты царевича?

— По службе любил… А так… Больно дрался много… И не ответишь как следует… Служба.

Дед не преминул похвастаться.

— Тимоха у нас большим человеком будет. Пока подгорчичником ходит, а старый Прокоп уйдет, так и горчичником станет. Степан обещал.

— Большой человек. — бросил Каракут. — Всю жизнь на стол горчицу ставить.

— Это смотря на чей стол.

— Всю жизнь холопствовать.

— Не понимает казак. — сказал отец.

— Красоту порядка не чует. — сказал дед.

— Воля любого порядка дороже.

— Воля… А хлеб ростить кто будет? Горшки лепить. Железки, которыми ты вольный человек, с головы до ног увешан… Коли все вольные порядка нет. Порядка нет и жизни нет. Разор и смятенье.

— Дальше рассказывать? — заскучал Тимоха.

— Говори.

— Царевич ножик бросал. Ни разу не получилось. Разозлился. От солнца закрывался. Попробовал от шеи стрельнуть и тут его затрясло. Упал на землю и давай биться… Мы кровь увидели, и давай орать. Тут все сбегаться начали.

— А ножик он так к шее приставил? — показал Каракут.

— Кажись так. А как иначе?

Торопку привязали к лавке. Позорно, в одном исподнем. Чудесный кафтан Устинья разложила на столе и щедро посыпала его солью. Говорила, как ни в чем не бывало.

— Узвар грушевый вязок, а соль все одно вытянет. Макеевна и не заметит.

Торопка укорил Огурца.

— Что ж это, батюшка Огурец. Как это? Сами же со мной. За ноги пособлю.

— Не ведал я, Торопка.

Даша объяснила.

— Казаки матушку чудесным зельем опоили. Будто она умерла, а на самом деле заснула крепко-крепко. А потом проснулась?

— А руки зачем связали?

— Это ты к чему надобно подобрался. — одобрил Рыбка.

— Не скажу. — замотал головой Торопка. — Да и кто мне поверит?

— А матушка? Матушка у тебя жинка нетерпимая к сплетням. Не терпит она когда сплетня мимо нее пролетает.

— Сказал же… Не скажу. Батюшка Огурец?

— Охо-хо, грехи наши тяжкие. — вздохнул Огурец и начал развязывать Торопку.

С трудом митрополит Геласий выбрался из аглицкой кареты. Огляделся. Посольство остановилось прямо в лесу. Подбежал служка. Митрополит зло отмахнулся.

— Куда идти?

— Здесь недалече. — поклонился служка. — На полянке ждут.

— Посох дай.

— Пасхальный?

— Совсем сдурел. Простака давай.

Опираясь на крепкий и без всяких изысков посох, Геласий вышел на поляну. Там его ждали Шуйский и Вылузгин.

— Чего это ты, князь, надумал? — спросил Геласий. — Вон он Углич… Там бы и собрались.

— Обговорить кое-что надо, владыко.

— Так говори. Чего томишь, князь. — сказал Вылузгин.

— Что же. Тогда так. Как в Угличе окажемся, Нагие на нас по одиночке набросятся.

— И зачем это? — спросил Геласий.

— Затем что им терять нечего. Совсем у них край.

— Да про что ты, князь? — не понимал Вылузгин.

— Ладно. По-другому зайду. Мы здесь люди свои и скрывать нам нечего. Иногда долговременная польза совсем не видна, когда она за горами из сегодняшней алчности. Так сказано в писании.

— Что сказано?

— Там што хошь сказано. Тебе ли не знать, отче.

— Чего темнишь, князь? Говори напрямую.

— Напрямую. Так напрямую. Когда Нагие вам подарки начнут совать.

— Что ты, князь. — возмутился Вылузгин.

— Я князь, ты дьяк. Нам ли не знать как все устроено. Вы посулы Нагих берите. Течение жизни не задерживайте. Что хотите то и обещайте, но все будет так как я скажу.

— Не справедливо. — сказал Вылузгин.

— Не справедливо. — согласился митрополит. — И греховно, словно, во втором послании к коринфиням побывал. Значит к истине приобщился.

Торопка в старой рясе попа Огурца, вместе с Дашей шел по улице. Сбоку бежал Барабан.

— А за кафтаном завтра приходи. — говорила Даша. — Матушка сделает как новый будет.

— А ты?

— Что я?

— А ты завтра будешь?

— А тебе зачем?

— Да так. Незачем. Так будешь?

— Буду. А ты, кудлатик, будешь?

Торопка зло сказал с ревностью.

— И никакой он не кудлатик. Барабаном его кличут.

— Барабашка. Барабан. — гладила Дарья собаку.

— Блохастый он и слюни пущает.

— А у тебя кафтан малиновый и что? — рассмеялась Даша.

— Вот. Вот. — не понял шутки Торопка.

Они остановились.

— Дворами тебе надо. — сказала Даша. — Увидят в рясе, засмеют.

— Так я пойду?

— Иди. До свидания, Барабан.

— И что в тебе такого? — удивлялся Торопка, когда они вместе с Барабаном пробирались дворами домой. — Ни рожи ни кожи и воздух портишь не по расписанию. Э-э-эх, что за жизня непутевая.

У церкви попа Огурца Каракут встретил Дашу.

— Торопка не от нас топал? — спросил Каракут.

— От нас.

— Устинью встретил?

— Не уследили. Не званным явился.

— Что же? Когда-нибудь так все равно бы и случилось. Век таить не смогли бы. А Торопка ничего… Он парень хороший. От него беды не будет.

— Когда уже в Сибирь пойдем, Каракут?

— Скоро В Москву с Рыбкой съездим. Казну сдадим и назадпойдем.

— Скорей бы. Тяжко стало в Угличе. Как перед грозой.

— А ты, Дарья, не бойся.

— А я и не боюсь. С вами не страшно. С тобой не страшно.

И так она посмотрела на Каракута, что Федор не выдержал.

— Ох, девка. Глазами до сердца прожигаешь. А ведь напрасно ты это.

— Это почему же.

Каракут ударил пальцами по левой стороне груди.

— Нет там ничего кроме камня острого. Давно уже ничего нет.

Поезд посольства втянулся в горловины узких улиц Углича. На улицы высыпали жители и мальчишки сидели на заборах. Но все сидели тихо и молчание предгрозовое захватило всех. Переговаривались между собой так, чтобы не слышали посторонние уши или шептали себе под нос, как Русин Раков.