Мастурбация оказалась первым пунктом из его списка. Кончать мне теперь разрешалось только с его помощью и никак иначе. Следующей шла эротика. Мой похититель хотел, чтобы я читала ее, по крайней мере, по одной книге в неделю, но прикасаться к себе мне категорически запрещалось. Если бы я это сделала, то была бы наказана.

Единственный взгляд, брошенный на слова, подтвердил, что наказание осталось прежним. Отправление в плохую камеру за любое нарушение. Где за каждый проступок моя изоляция будет становиться все дольше. И тут не было никакой таблицы, которая соизмеряла бы степень наказания с тяжестью преступления.

Я ожидала, что за попытку убийства, он посадит меня в камеру на более долгий срок, чем если бы я попыталась сбежать. Или того, что попытка побега предполагает под собой более длительное наказание, чем если бы я отказалась выполнять какую-нибудь незначительную его прихоть. Но все они приравнивались к одному.

За отказ следовало такое же наказание, как и за попытку лишить его жизни. В следующий раз это будут три недели, а потом четыре. В конце концов, я могу просто сгинуть в той камере, если не буду ему повиноваться.

В некотором смысле иногда он даровал мне свободу, когда я этого хотела. Все, что мне нужно было для этого сделать ― это отказать ему, и больше бы он меня не тронул. У меня не было бы ничего, кроме безвкусной еды, но я бы избежала прикосновений своего похитителя.

Я знала, что никогда не приму это предложение, потому что свобода, которую он мне предлагал, была именно тем, что я всегда ненавидела. Мой разум был слишком живым и нуждался в стимуляции, чтобы оказаться запертым в клетке навечно.

Крайняя степень наказаний гарантировала то, что я не буду бунтовать. Я уже решила, что сделаю все, что он захочет без лишних вопросов, потому что не желала возвращаться в камеру и больше никогда не хотела снова видеть куриный суп с лапшой и сухари.

У меня не было сомнений, что он претворит свои правила в жизнь. И даже если ожидание покажется ему слишком долгим, он не сократит мое наказание. Он просто убьет меня или возьмет другую рабыню еще до того, как нарушит собственные правила.

У него уже могли быть другие рабы, а я об этом даже не знала. Это объяснило бы ту легкость, с которой он сопротивлялся мне, игнорируя свои такие завышенные сексуальные аппетиты, пока я отбывала наказание.

Весь его дом, похожий на крепость, мог бы быть лагерем для рабов. Эта мысль пробудила во мне раскаленную добела ревность.

Я знала, что подобная реакция была неуместной. Я не должна была ревновать, что кто-то другой назовет его Хозяином и раздвинет для него ноги. Мне должно было быть жаль тех, кого он мог похитить.

Двадцать страниц рукописного текста ― это все, что потребовалось, чтобы рассказать мне о моей дальнейшей жизни. И их нельзя было истолковать неверно. Если он заставит меня кончить, это будет наградой. Если он меня выпорет, это тоже будет наградой.

Любое внимание или физический контакт были наградой, независимо от того, при каких обстоятельствах они могли произойти. Отчасти, видеть, что эти слова написаны так просто и безэмоционально, было жутко. Но я уже все это знала. Я тянулась к нему, когда хлыст жалил мою кожу, и испытывала благодарность, что у меня было хоть что-то, вместо пустоты. Я текла от его нежных прикосновений, когда он промывал и перевязывал раны, которые нанес мне.

Теперь я была перед ним беззащитна. Больше не было разделения на правильное и неправильное.

Так что я обнаружила, что оставшаяся часть записной книжки содержала описание ежедневных ритуалов и слов, которые он хотел, чтобы я произносила. Мужчина собирался всерьез взяться за мое обучение.

В тот вечер он в очередной раз принес мне ужин, а затем слегка прикоснулся кончиками пальцев к моей щеке. Мужчина задрал на мне рубашку, чтобы осмотреть мою кожу.

Я напряглась, задаваясь вопросом, считалось ли снятие бинтов непослушанием, и заработаю ли я три недели в карцере за что-то настолько простое и незначительное. Меня затрясло от ужаса, что я упущу возможность доказать ему, что могу быть покорной.

― Ш-ш-ш, ― мужчина оставил поцелуй на моей спине, а затем вышел из спальни. Я заплакала от облегчения.

Следующим утром к семи тридцати все мои тревоги испарились. Он планировал объявиться в девять. Я просмотрела список, который он оставил для меня в блокноте и начала подготовку. Я не пропустила ни одного пункта, потому что знала, что он будет наблюдать за мной через мониторы, сидя в своей темной комнате.

Приняв ванну с маслами, которые выбрал мой похититель, я воспользовалась косметикой, которую подобрал он, и уложила волосы так, как нравилось ему. В девять часов я была на месте, как он и велел, пахнущая жасмином и ожиданием.

...дверь открылась, и мужчина вошел в комнату уже полностью обнаженным, из-за чего его эрекция свободно покачивалась, пока он двигался. Девушка без одежды стояла на коленях с широко расставленными ногами, прижав ладони тыльной стороной к своим бедрам в жесте покорности.

Черта была проведена, и теперь все стало реальным. Раньше, она находила небольшое утешение в том, что отстранялась. Хваталась за какой-то крошечный кусочек своего внутреннего «я», за надежду на побег или спасение.

Неделями красотка думала лишь о том, как бы пустить ему пыль в глаза, чтобы он позволил ей жить, пока она придумывает план побега. Теперь же она принадлежала своему похитителю. Улыбка на его лице подсказала ей, что он тоже это понял. Его терпение окупилось.

Мужчина остановился напротив нее. Она подняла руки, чтобы сжать его зад и потянуть на себя так, будто все, чего девушка хотела, чтобы он заполнил ее любым способом. Она обхватила его член губами и жадно принялась сосать, пока он поглаживал ее по волосам.

Внезапно, мужчина отстранился и она захныкала.

― Я сделала что-то не так?

В ответ похититель достал повязку. На мгновение она забыла, как дышать. Все, о чем девушка могла думать, так это о том, что она что-то упустила. Сказала или сделала что-то не так. Неужели она его чем-то расстроила?

― Нет... пожалуйста...

Пленница отползала от своего мучителя до тех пор, пока не уперлась спиной в кровать. Ее действия заставили его выгнуть бровь, но мужчина, как греческая статуя замер на месте с черным куском ткани в руке. Она неохотно двинулась обратно, пока из ее глаз лились слезы. А потом все потемнело, и он, завязав ей глаза, вывел девушку из комнаты.

Она чуть не упала в обморок, когда ее босые ступни коснулись твердого бетонного пола. Похититель снял повязку, и пленница рухнула вниз. Это была не плохая камера. Это была та самая комната, в которой он ее порол ― темница.

― Благодарю тебя, Хозяин, ― прошептала она.

Он прошел через всю комнату к мини-холодильнику и вернулся с бутылкой прохладной воды. Мужчина открутил крышку и протянул бутылку пленнице. Она пила и не могла остановиться до тех пор, пока не осушила ее почти наполовину. После чего мужчина сел на пол и забрал бутылку обратно.

Девушка была не уверена, привиделось ли ей беспокойство, промелькнувшее в его взгляде. Возможно, она видела то, что ей хотелось видеть. Она признала, что принадлежала ему, но это не означало, что она не знала, каким он был монстром. Он ничего не чувствовал. Все выглядело так, будто похититель просто ждал объяснений.

Она была в курсе, что он умен и в состоянии проявить великодушие. В какой-то степени так и было. И все же девушка не представляла себе, что могла бы бояться его еще сильнее, даже если бы он ежедневно ее избивал или отрезал от нее по кусочку. Он должен был узнать, как сильно он ее сломал.

― Я испугалась, что сделала что-то не так, и ты отведешь меня обратно в плохую камеру, ― тихо призналась она.

Его взгляд ожесточился, и она снова увидела ту же пустоту, которая забрала с собой всю нежность, что и в их первый день. Он не собирался отводить ее обратно, а она открыла свой глупый рот и, возможно, дала ему повод сделать это сейчас. Все о чем могла думать пленница ― три недели.

Девушка чуть не сошла с ума через неделю и думала, что умрет через две. Она не смогла бы застрять в той камере еще на три. Она нашла бы способ покончить с собой, если бы он отвел ее туда.