Петр махнул рукой, давая понять Марии, чтобы отпустила незваную гостью. А когда та ушла, сказал со злом:

— Доигралась!

Мария растерянно смотрела на него.

— Что-то же надо делать, соображай, — занервничал Сорока.

— Ты слышал, она говорит, он обо мне и не спрашивал, — напомнила Мария с надеждой.

— Не спросил, так допросит… Убрать надо! — тряхнул лохматой головой Сорока и бросился за дверь.

Артистка смотрела ему вслед испуганным взглядом, не в состоянии молвить слово.

…Стемнело, когда вернулся Сорока — Петро Сорочинский. Одетый в простенькое, под мужичка, одеяние — в сапогах, заношенной вельветовой куртке я древнем картузе с козырьком набекрень, — он швырнул у порога тощий мешок и встревоженно уставился на Марию с Миколой. Те ужинали.

— Что?! — испуганно вырвалось у вскочившей из-за стола Артистки.

— Схватили Шурку-сапожника, скрутили. Варьку он… — наконец выдавил Сорока, утерев рукавом вспотевшее лицо. Желваки так и ходили у него на скулах.

— Ты его… подослал? — испуганно, будто обвиняя, спросила Мария и простонала: — Что вы наделали?!

— А как бы ты хотела? — повысил голос Сорока. — Ты насвистела, наворочала, а я отвечай! Так, Артистка?! Только не хочу я в намордник под цепь, тикаю на волю.

— Толком скажи, не кривляйся, — ухватил его за руку Микола. — Ну?!

— Варьку топором порешил Шурка-сапожник. Я у калитки стоял. Ушли нормально, только муж Варькин, оказывается, засек, налетел, до угла не дошли… Я убег. Сапожник нынче-завтра еще, может, не продаст, но люди меня видели, могут опознать.

— Куда же ты? — понял все Микола, растерянно вернувшись к столу. — Ты поешь, к нам-то не враз сунутся. За что вы ее?

— Это ты супружницу спроси, она тебе вернее расскажет… Она и тебя, погоди, в бега спровадит, коли успеет.

— Спрошу, не твое дело! — оборвал его Микола. — Куда нацелился, можешь сказать?

— К Зубру подамся, разыщу, больше не к кому, еще не поверят, подушат прежде. — Схватив со стола пышную буханку хлеба, Сорока сунул ее в мешок, налил в кружку кипятку, хотел выпить, но обжегся.

— Где же ты Зубра сыщешь? — спросила Мария. — Идем, отведу тебя к Сморчку, переждешь. Я дам знать, пришлют за тобой человека.

— А если тебя возьмут? — резанул Марию по сердцу Сорока, торопливо отхлебывая кипяток.

— За что меня-то? — через силу усмехнулась Мария. — Я Шурку-сапожника к Варьке не посылала. Другое дело, если ты продашь.

— Меня поймать сперва надо, — отставил кружку Сорока и, взяв мешок, вскинул его на плечо.

— Да куда ты, давай обмозгуем, — хотел отобрать мешок Микола, но брат отстранился.

— И тебе, Мария, наверное, бежать надо, может, и тебе, Микола. Мозгуйте сами. — Петро приоткрыл дверь и ошарашил новостью: — Шурка-сапожник упирался, не хотел на мокрое идти… Припугнул его, учтите, маху дал, с языка сорвалось: «Артистка требует, ей эсбист приказал, выполняй!» Кто же думал, что так выйдет… схватят…

Мария не успела уценить Сороку за куртку, больно ударилась о ручку двери и растянулась на пороге. Микола подскочил к ней, помог встать, запер в сенях дверь и рассудительно успокоил жену:

— Пусть тикает, а ты не бойся, нам на руку! Мы ихних дел не знаем, в случае чего с Петром ты на ножах, мало ли что он где скажет, а с Шуркой-сапожником я один по починке сталкивался… Да и неизвестно, продаст ли он. Петра, может, еще потянет, а тебя…

— Пожалеет, хочешь сказать? — думала свое, рассеянно слушая, Мария. — Там, в эмгэбэ, все разговорчивые становятся.

— Почему в эмгэбэ? — со спокойным видом спросил Микола и усадил жену рядом с собой за стол. — Ты, Маша, не трусь. Убийствами занимается милиция. Подумай, выгодно Шурке Кухче выдавать себя бандеровцем? Нет. Он Петра будет топить, скажет, тот убил, может быть, даже этого не станет говорить, отречется.

— Забыл, он говорил, муж Варькин их засек… — напомнила Мария, тупо смотря перед собой.

— Мало ли что засек, нам-то какое дело, — стоял на своем Микола. — Ты, Машка, помни: мы за моего брата не ответчики, он натворил, смотался, пусть ищут, коли виноват, привлекают к ответственности, нам до этого нет дела. Мы скромно живем, тихо. Завтра же глины привезу, товару наделаю, ступай на базар, отвлекись, там тебе всегда весело.

— Не велено мне больше на базар.

— Ну и что? Обстановка заставляет, надо привычным занятием проявить себя. Давай пиши бумагу своему главному, отнесу Сморчку, пусть отправит, — полез за бумагой и чернильницей Микола.

— Не надо, погоди, голова моя не соображает, — задержала его рукой Мария. — Ты посиди, поговори со мной. Душа чуяла — быть беде.

— Сон, что ли, плохой видела? — покорно присел возле жены Микола.

— Эмгэбэ возле себя на рынке видела, боюсь я туда идти.

Микола остался сидеть с приоткрытым ртом.

— Если заберут меня, тикай и ты, Миколаша. Сразу уходи к Сморчку. Он все тебе устроит. Я предупрежу его.

4

Угар нахоженной дорожкой пришел с темнотой к хутору, в котором жила Куля, и, не останавливаясь, избегая соблазна заглянуть к ней, пересек дорогу, направился сквозь жиденький березняк к поляне со стожком, в котором решил укрыться до полуночи — назначенный час встречи с Киричуком. Нишу в стожке он выгребал старательно, не спеша — времени оставалось достаточно. К тому же надо было успокоиться от перенапряжения последних дней, вызванного особыми обстоятельствами, от которых зависела его судьба.

Началось с того, что районный эсбаст Шмель снарядил двух террористов подготовить окончательный вариант покушения на майора Тарасова. Предупрежденный подполковником Киричуком на первой встрече, Угар дал нахлобучку Шмелю, ссылаясь на выдуманное указание сверху не вызывать крутых ответных мер МГБ и неизбежных в связи с этим потерь, потребовал немедленно вернуть террористов. Но не успел он дождаться их возвращения, как получил приглашение от Зубра явиться на встречу с ним через первичный пункт связи в Боголюбах. Насторожился: что бы это значило? Не донес ли чего-нибудь Шмель? Может быть, Зубр поставил крест на его удачливых побегах от чекистов и уготовил ему петлю?.. Это второе обстоятельство совсем лишило покоя Угара, тем более тут некстати подоспело предупреждение Зубра с грифом «срочно!» о готовящемся на завтра «чекистском прочесе в неустановленном районе области», в связи с чем рекомендуется поберечься прежде всего ему, Угару, которого удивительным нюхом чует и с подозрительной промашкой упускает МГБ. Зубр, правда, не давал этих пояснений к своей рекомендации, их Угар болезненно додумал сам, заподозрив и в приглашении и в предостережении опасный для себя подвох. А тут еще подлил масла в огонь его настырный Шмель, сообщив новость о казни эсбиста Совы: «За предательство интересов ОУН». Это известие окончательно утвердило отказ Угара встретиться с Зубром. А если бы он еще узнал о том, что тот собственноручно порешил ножичком своего эсбиста, Угар, наверное, ни о чем не раздумывая, ударился бы в бега без оглядки.

Устроившись поудобнее в стоге и кое-как прикрыв отверстие сеном, Угар стал ждать. Он невольно думал о Куле — та бегом бы сейчас оказалась тут, знай о его приходе. Но именно Кулю он теперь больше всего не хотел видеть. Его заботливая и предусмотрительная Ганночка с полувзгляда и полуслова поняла бы неладное у своего сердечного дружка, завалила бы его вопросами. Он разрешал ей такую вольность.

Усталость последних дней сказалась — его клонило ко сну, и Угар стал до боли потирать руки. Еще не хватало проспать условленную встречу, без которой он не знал, что ему завтра делать.

…Угар объявился с краю березняка у дороги точно в полночь, будто заранее с вечера притаился в кустах и в назначенный срок, удостоверившись, что чекисты в сборе, подал голос. Как и уговорились, пришел один. Сухо ответив на приветствие, Угар без лишних разговоров высказал пожелание поскорее добраться до укромного места и отоспаться.

Они сели в машину, которая понесла их к Луцку.