Ну и проклятье, думал он, что приходится ездить ранним трамваем. Теряешь столько времени попусту — никто тебе эти часы не оплачивает. И не на чем сорвать свое раздражение. Думаешь о том, какой у тебя сегодня был скудный завтрак, или стараешься припомнить, где ты видел людей, сидящих в трамвае, или жалеешь, что не купил утреннюю газету.

Он прошел мимо ряда столов к вешалке и стал искать плечики, помеченные его инициалами. Месяц назад, вскоре после того, как он поступил сюда на работу, он по ошибке повесил пальто на вешалку подчитчика корректора, и атмосфера в комнате все утро была напряженной. Только во время обеденнего перерыва, когда все уселись в кафе на верхнем этаже и принялись за мясные консервы и сэндвичи, Чарли Баркер сказал ему, чем он вызвал такое недовольство. Видимо, за четверть века службы в государственном учреждении подчитчик корректора хорошо усвоил, что положено и чего не положено.

Берт зажег свет в комнате и стал следить за тем, как в лампах дневного света заструились фосфоресцирующие облачка. Резкий белый свет рассеял тьму в комнате, но не придал ей уюта. На улице проливной дождь хлестал по тротуарам, ветер завывал в трамвайных проводах, и тусклые глыбы кораблей у причалов по ту сторону залива выступали из густого тумана, окутывавшего гавань.

Из каморки начальника послышался кашель и сморканье.

Значит, даже в дождливые дни он идет на службу пешком, отметил про себя Берт. Он совсем развалина, а все равно каждое утро выходит из дому в семь часов и шествует вдоль набережной, а потом во время утреннего чая рассказывает, за сколько минут ему удалось добраться, и так уже много лет подряд. Интересно, думал Берт, почему он не включает свет и отопление, когда приходит? Наверное, думает, что ублажает начальство, сэкономив за зиму на грош электроэнергии.

Чарли Баркер опустил свою карточку в табельные часы и прошел к вешалке. Он закурил сигарету и скорчился в приступе кашля.

— Вечно так от первой сигареты, — прохрипел он.

Дуг Томпсон отряхнул пальто и принялся искать свою вешалку.

— Как поживаешь, Чарли?

Чарли расчесал мокрые от дождя волосы.

— Да знаешь, то хорошо, то так себе. Чаще так себе.

— Погодка меняется, а?

— Входит в норму, только и всего.

— Вижу, ты сегодня к бритве не прикасался.

— Да… — Чарли искал, как бы отшутиться. — По правде говоря, я сейчас почитываю армейский требник и решил походить на Иоанна Крестителя или еще какого-нибудь святого. Хочу идти в ногу со временем.

Берт уставился в окно, надеясь, что они оставят его в покое. Хорошо уметь отпускать такие же шутки, как они. Но, с другой стороны, может, и неплохо, что он этого не умеет.

— Ну как наш Берт, как его жизнь молодая? — спросил Чарли. — Наверное, повеселился вчера вечером?

Берт повернулся к нему.

— Точно.

— Ничего себе ты пакетик притащил.

— Представляю, как ты с ним помучился в трамвае, — сказал Дуг.

— Что там такое? Батоны? Оконное стекло?

— Это мои картины. Мне надо сегодня кое-кому их показать.

— Картины? — Дуг теребил концы бечевки, которой был перевязан пакет.

— Фотокопии или еще что?

— Я хочу получить работу в отделе литографии. Они попросили меня показать им какие-нибудь мои работы.

— Ты хочешь сказать, что собираешься уйти от нас?

— Я бы не прочь.

— Желаю тебе счастья, парень. — Чарли потрепал его по плечу. — А я отсидел в этом отделе уже двадцать восемь лет. Мне здесь все до гвоздя знакомо.

— На семь лет больше, чем я, — сказал Дуг.

— В феврале исполнится двадцать девять. Я пришел сюда учеником, мне было тогда шестнадцать. Иногда вспоминаешь прошлое и думаешь — лучше уж мне было оступиться на лестнице, когда я сюда шел, да сломать себе шею.

— Тебя скоро повысят, теперь уже недолго ждать. Чарли.

— Это-то меня и удерживает. Я буду не таким уж стариком, когда уйду на пенсию. Куплю себе птицеферму или что-нибудь такое где-нибудь в Вайрарапе и поселюсь там со своей старухой.

— Смотри держись, не зря ведь говорят, что чем дольше работаешь в типографии, тем тупее становишься. А то возьмешь, да и просадишь все денежки в пивных.

Механизм табельных часов теперь щелкал беспрерывно — в двери входили все новые корректоры и толпились у вешалки, встряхивая плащи.

— Дай хоть разок взглянуть на твои картины, Берт, — попросил Чарли.

Берт боялся этой просьбы, но ему не хотелось и отказывать: ведь картины для того и пишут, чтобы на них смотрели. Если ему не удастся получить работу в отделе литографии, то придется работать с этими людьми, поэтому не следует их обижать. Пока он развязывал пакет, ему пришла на ум цитата из какого-то произведения, где говорилось об ответственности художника: художник может погубить свой талант, если не станет признавать критики.

Он поднял повыше свою самую любимую акварель. На ней изображен был берег реки, глинистый обрыв, справа буковая рощица, а слева лошадь тянет огромный воз сена.

Отступив назад, склонив набок головы и преувеличенно жестикулируя, Дуг и Чарли разглядывали картину.

— По мне, это похоже на фруктовый салат, — сказал Дуг, прищурившись в воображаемый лорнет.

— А может тут неподходящее освещение? — предположил Чарли.

— А что это там — бревно, морковка или человек спит? — Дуг ткнул пальцем в холст. — Редиска или кочан цветной капусты? Но уж слишком велик. А может, это кислая капуста? Вот в этом углу? Ты прямо специалист по овощам, Берт.

— Да ты всех перещеголял, Берт, честное слово.

— Мне нравится такая композиция на фоне основного цвета, — объяснял Берт, чувствуя себя по-дурацки.

— Давай посмотрим другую.

Берт выбрал единственную написанную маслом картину — холст без рамы.

— Что это такое?

— Не пойму, то ли это кактусы, то ли телеграфный столб…

— Да это человек! И у него шевелюра вроде моей.

— А плечи не твои, Чарли.

— Я очень горжусь своими плечами, плечи у меня хоть куда. Сам их развил. — Чарли вздохнул, выпятил грудь и откинул назад голову. — Для моего возраста я неплохо сохранился.

Дуг, подойдя вплотную, разглядывал картину.

— Ну а все-таки, Берт, что он у тебя делает?

— Ну это… выражает идею работы… труда…

— Да неужели? Что-то этого труда не видно. И где это он трудится в такую рань?

— …Видите, как я его слил с окружающим пейзажем? Мне хотелось показать, что человек становится частью земли, когда он обрабатывает землю… вроде как частью природы, но воюет с ней тоже…

— По мне, он вот-вот протянет ноги.

— Похоже, что он напропалую пьет горькую.

— Да, вид у него такой, как у меня, когда я выкурю штук двадцать сигарет.

Берт сопротивлялся.

— Видите ли, великие художники, изображавшие людей в процессе работы, всегда думали прежде всего о человеке, о личности. Я же хочу слить человека с природой. Я считаю… Не нужен мне человек, просто выполняющий свою работу. Я хочу противопоставить его чему-то такому, что остается незыблемым, как бы тяжело человек ни трудился. Видите ли, художники, такие как Милле и Ван Гог…

— Это тот ненормальный тип, который из-за девицы себе ухо отрезал, да? — усмехнулся Дуг. — Жена читала о нем книгу, брала в библиотеке.

— Не вздумай и ты выкинуть такую штуку, Берт, дружище, — посоветовал Чарли. — Представляешь, Дуг, каким он будет без одного уха? Ну и вид!

— Почему бы тебе не изобразить этих своих типов похожими на людей, а, Берт?

— Потому что я не хочу голого натурализма, напротив…

Чарли засмеялся.

— Если тебе нужен натурализм, приходи ко мне на улицу Лайадет и малюй нашу мусорную свалку. Из окна у нас открывается на нее прекрасный вид. Выйди на крыльцо и нюхай, сколько хочешь, пока не впитаешь эту самую атмосферу. А чего стоят мусорные ящики, вот уж драматическое зрелище! Вполне реальное!

Вокруг стола собрались и другие корректоры, каждый старался посмотреть на картины.

— Аукцион открывается в восемь, — выкрикнул Чарли. — Сколько вы предлагаете за эти великолепные подлинники кисти старого мастера?.. — Он небрежно поднял вверх картину, написанную маслом. — Гарантирую подлинность… Пять сотен. Раз! Кто больше? Шесть! — Из застекленной кабины вдруг вышел заведующий, и корректоры бросились к своим столам, а Чарли умолк.