Сквозь щель в рваных облаках брызнуло солнце и осветило большое масляное пятно на поверхности бухты.

— Да, у меня тут земля, — продолжал старик. — Вы помните городок, через который проезжали по дороге сюда? Весь этот участок — от городка до конца бухты, где вам нужно поворачивать в горы, когда-то принадлежал моей семье. Ну а вон там моя ферма. Я покажу ее вам.

Мы зашли с другой стороны машины. Старик указал на стог сена, сложенный из тюков приятного желтовато-кофейного цвета, и обвел рукой чистый луг, повозку, что стояла под ивами, клочок вспаханной земли, небольшой дом, коровник и сад — до аллеи поблескивающих серебристой листвой тополей со стволами бронзового цвета.

— Отсюда вы можете видеть все сразу. Сейчас на меня наседают, хотят, чтобы я отдал под пляж прибрежную часть фермы. Заплатят мне? Конечно, заплатят, и немало. Но деньги скоро разойдутся. А уж если вы распростились с землей — все, конец. Моему народу следовало бы это понять лет сто назад.

Мы снова присели. Мимо нас проносились машины с опущенными стеклами; пассажиры, словно одеревенев, не сводили глаз с дороги.

— Сейчас у меня тридцать коров. Раньше я держал по пятьдесят и больше — чаще всего по пятьдесят, — но выяснилось, что я не могу управляться с ними. У меня два сына. Один из них в Малайе, в армии. Не пойму, что ему там понадобилось. Когда он поступал на военную службу, то даже не мог сказать мне, где находится Малайя, да и сейчас, готов поспорить, не знает этого. Другой мальчик работает в Окленде шофером на грузовой машине у фирмы по продаже кирпича и черепицы. Хороший парень, мастер на все руки, смекалистый. Но сейчас никак не могу уговорить его вернуться домой. Уезжают они туда, привыкают получать деньги за работу, заводят знакомства, узнают вкус пива, и, понимаете, это уже все, домой вы их больше не заманите. А у него еще там девушка, пакеха, всю свою жизнь прожила в городе. Готов биться об заклад, что в деревню она ни за что не поедет.

Он погладил свисающие под подбородком складки кожи.

— Не знаю, что и делать с фермой. У меня есть несколько овец, возможно, придется продать коров и заняться овцами; может, с овцами полегче будет. Только тут у нас не так-то просто со стрижкой. Придется, пожалуй, самому стричь, вручную, а годы у меня уже не те. Для такой работы нужна сильная спина. Хиреет моя ферма. Мне уже не по силам управляться с ней, как раньше. И если на меня будут наседать, наверное придется продать прибрежный участок. Жалко, но ничего не поделаешь. Если бы только мальчики вернулись домой!

— А как тут у вас с электроэнергией для стрижки овец?

Старик покачал головой.

— Я плачу пятнадцать фунтов ежегодно за клочок земли под домом. Если не считать щебенчатой дороги, ничего-то тут у нас нет. Как-то раз я разговорился с человеком из Веллингтона: он рассказывал, что живет на улице с тротуаром, в минуте ходьбы от железнодорожной станции. У него водопровод… газ… электричество… канализация… И платит налогов тридцать фунтов в год. А у нас ничего нет, если не считать того, что сделаем сами. Куда только они тратят деньги?

Он показал на мыс. По песчаной дороге к берегу спускалась машина с прицепом и лодкой на нем.

— Видите эту дорогу? Ее отобрали у меня. Он — пакеха с соседней фермы, депутат муниципалитета. Его земля когда-то принадлежала моим старикам. В трудные времена он купил у нас около тысячи акров по десять шиллингов за акр. Несколько лет назад сосед решил разбить прибрежную часть своей фермы на участки. Он пришел ко мне и сказал, что людям нужна дорога к берегу. Я спросил, почему же он не дает ее им. Потом я узнал, что муниципалитет принял решение, и у меня отобрали полосу земли, чтобы провести дорогу к его участкам. Что вы думаете об этом? Нет, мне ничего не заплатили. Землю у меня отобрали потому, что есть будто бы такой закон. Если бы я стал судиться, может и получил бы что-нибудь. Но для этого пришлось бы ехать в Окленд, повидать адвоката или еще кого-нибудь — мне бы и не объяснить толком, что да как, а сочинять бумаги я не мастер. А кто будет смотреть за фермой, когда я уеду? Да и жена у меня не очень-то здорова, мне не хотелось оставлять ее одну.

Маориец показал в другом направлении.

— А если вы остановитесь вон там, под деревьями, на местах, отведенных под стоянку машин, он заставит вас внести деньги на его церковь. Понимаете, он же общественный деятель, из муниципалитета. Просто так заплатить ему вроде бы нехорошо. Вот вы и делаете пожертвование на церковь. Не знаю, перепадает ли что-нибудь церкви. Раньше была больница. Вы разбивали тут свой лагерь и вносили деньги на больницу. Потом больница стала государственной, так он стал собирать пожертвования на церковь. Пожалуй, про него когда-нибудь еще скажут, что он щедрый человек… за чужой счет.

Тявкнув, к старику подбежала собака, и он ласково похлопал ее по голове. Из беспорядочного нагромождения лохматых туч в глубине проглянуло голубое небо с клочьями разорванных облаков. В бухту возвращался экскурсионный катер, над ним с криками носилось много чаек — у рыбаков, очевидно, был удачный день.

— Нет, бухта стала не та, что раньше. Люди приезжают из города, строят бунгало и время от времени наведываются сюда. Они совсем не считаются с нами, кто живет здесь постоянно и трудится ради куска хлеба. Тут прошла вся моя жизнь. А теперь, среди этих горожан, я начинаю чувствовать себя посторонним. С месяц назад мне пришлось поехать в город за покупками. Возвращаюсь, а коровы мои, все до одной, на шоссе. Смотрю — вокруг чужие люди. Разбили палатки на выгоне, срубили несколько деревьев и разожгли костер, раскрыли настежь ворота. Я вошел в дом, взял молоток, прогнал всех и забил ворота гвоздями. Эти люди самовольно брали воду из цистерны, хотя перед последним дождем ее оставалось очень мало. Наверное, только они отъехали от моей фермы, как принялись ругать меня на все лады. Ну да это пустяки по сравнению с тем, как ругался я после их отъезда. Эти люди приезжают сюда на машинах, словно в гостинице на колесах, и воображают, будто тут все принадлежит им. И пока так не будет, они не успокоятся. Ждут не дождутся, чтобы выжить отсюда старого маорийца, который так испортил им праздник!

Он приподнял шляпу и почесал голову.

— Пожалуй, мне и вправду надо бы убраться отсюда по многим причинам. Не знаю, смогу ли я долго продержаться тут. Вот только хочется, чтобы дети вернулись домой.

У противоположной обочины дороги остановилась машина, и из нее выбралось несколько экскурсантов в цветных рубашках, шортах и защитных очках. Все они не сводили глаз с моря и оживленно разговаривали между собой. Мы слышали, как один из них сказал:

— Спроси-ка вон у того хори[10].

Подстриженный ежиком юноша в свитере с высоким воротником, жуя резинку, большими шагами подошел к нам.

— Эй, начальник, где тут хорошие места для рыбалки, а?

Старик улыбнулся и подтянул шаровары.

— Если клев есть, вы можете поймать рыбу везде, — ответил он. — А если клева нет, все равно, где рыбачить.

Маориец приподнял на прощанье шляпу перед моей женой, пожал мне руку и зашагал по дороге вслед за своей собакой.

Мак-Криди

Перевод Н. Ветошкиной

Вы слышали когда-нибудь о Мак-Криди? Нет? Он жил здесь еще до вас. Сам я был с ним знаком не слишком близко; по правде говоря, я даже понятия не имею, какая у него была специальность. Я в то время работал на бульдозере и иногда встречал его на строительном участке, но что он там делал, не знаю. Сдается мне, что и никто этого не знал. Возможно, он просто здорово умел устраиваться и ничего не делал. Подрабатывал, видно, на плотницких работах.

Первая встреча с ним произошла у меня в автобусе, когда я возвращался из города. Он сидел один, рядом с ним место пустовало. Автобус был переполнен, люди стояли в проходе, но никто не хотел садиться рядом с Мак-Криди. Пьяный, он развалился на сиденье и при каждом Толчке качался из стороны в сторону. Морщинистая шея, шляпа сдвинута на затылок, волосы спутаны, изо рта торчит окурок самокрутки. Так он выглядел, и никто не изъявлял желания сесть с ним рядом.