НОЭЛЬ ХИЛЛИАРД

КЛОЧОК ЗЕМЛИ

РАССКАЗЫ

Эруа

Перевод Н. Ветошкиной

1

Маленький Эруа зарыл в грязь босые ноги и оперся о холодную чугунную ограду. Из пивной напротив доносился гул голосов и по временам взрывы смеха. Эруа смотрел, как в пивную входили посетители: лесорубы в коричневых кожаных куртках и темно-синих рабочих брюках; маорийцы в фуфайках — животы выпирали у них из-под поясов, подбитые гвоздями сапоги стучали о порог; худые прыщавые подростки, курившие сигареты и смачно ругавшиеся с таким развязным видом, словно они были здесь завсегдатаями, но он-то знал, что они только-только со школьной скамьи.

Возле пивной крутились и другие ребята из его школы, но с Эруа они не заговаривали. Они знали, почему ему приходится каждый вечер проводить у дверей пивной. Его обязанностью было следить за отцом, сумеет ли он пьяный добраться до дому, а если нет — бежать и искать такси. И даже когда отец бывал не слишком пьян, Эруа все равно приходилось помогать ему: мальчик шел впереди и расчищал путь в толпе, что собиралась возле кинотеатра и у витрины аптеки — поглазеть на выставленные там фотографии. Иногда ему приходилось тащить тяжелый пакет с бутылками, чтобы отец не уронил его и не разбил о тротуар. Это бывало уже не раз, и Эруа в таких случаях стоял и беспомощно смотрел, как пиво длинными коричневыми струйками стекает в канаву, как пузырится пена, переливаясь через осколки, и превращается в огромную губку, с виду похожую на растаявшую шоколадную конфету.

Эруа было противно стоять вот так возле пивной. Прохожие бросали на него какие-то странные, насмешливые взгляды. Некоторые даже здоровались с ним, хотя он никогда раньше этих людей не видел и не знал, откуда они. Иногда кто-нибудь вставал из-за столика, выходил из пивной и поручал ему сбегать в кафе за табаком. Это уже было лучше: денег, которые ему давали, обычно хватало и на мороженое. А то один раз какой-то пьяный дал ему полкроны и пытался уговорить его поехать с ним покататься на машине, но Эруа не согласился — ему не понравилось, как тот себя держал. Как-то пожилая дама дала ему яблоко, когда он поднял покупку, которую она обронила, сумел догнать ее в толпе и вернуть ей подобранный пакет.

Однажды вечером он, промерзший и голодный, зашел в пирожковую на углу, чтобы погреться возле теплых тарелок. Два прилично одетых парня прервали свою беседу и, оглядев Эруа с ног до головы, попытались заставить его разговориться.

— Что ты тут делаешь, сынок? Хочешь чего-нибудь поесть? Сколько тебе лет — восемь, девять?

Он им ничего не ответил, и они, наверное, решили, что он немой. Тогда один из них — рыжий, упитанный, самодовольный детина — сказал:

— Не пора ли тебе домой, к маме чай пить? — Вопрос этот на минуту поставил его в тупик — ведь он думал, что все знают.

— Моя мама умерла, — сказал он им.

Парни разинули рты, так что стали видны наполовину прожеванные пирожки. Вид у них был совсем ошарашенный, будто он их обругал.

Как бы ему хотелось, чтобы ребята из его класса не вертелись возле пивной. Они обычно ждали, чем все дело кончится, и на другой день в школе издевались над ним:

— Ну как сегодня твой пьяный старикашка себя чувствует?

— Его отец вчера вечером напился так, что еле на ногах стоял.

Эруа больше всего боялся, что об этом узнает учитель.

В пивной прозвонил звонок к закрытию, и посетители, шатаясь, стали выходить оттуда с бочонками, бутылями и пакетами в руках — некоторые грузили все это в свои машины. Нетвердо держась на ногах, они собирались группами возле входа и, сплевывая на тротуар, громко спорили о лошадиных статях. Большинство кличек было Эруа знакомо. Он так часто слышал, как отец обсуждал с приятелями достоинства лошадей, что мог даже сказать, какие из них скаковые, а какие рысистые.

— Пошли, сынок.

Это был его отец. Под мышкой он держал картонную коробку с полдюжиной бутылок. Его сопровождал какой-то приятель.

Протиснувшись сквозь толпу поздних покупателей, они пошли по переулку и свернули на свою улицу. Отец разговаривал с приятелем о каком-то событии, случившемся в этот день на заводе; речь их пересыпалась ругательствами.

— Я сказал Джонни напрямик, взял да и выложил: «Тоже мне делегат… я бы тебе сказал, кто ты такой…»

Эруа радовался, что сегодня ему не надо тащить тяжелый пакет. Они подошли к тому месту, где отец несколько дней назад уронил коробку с бутылками, и Эруа сошел с тротуара, чтобы не напороться босой ногой на осколки стекла.

— Эй, парень, куда тебя несет? Машина задавит!

Эруа первым вошел в дом и включил свет. В кухне стоял удушливый запах от давно замоченного белья, скамья была вся загромождена немытыми тарелками и объедками, на столе вместо скатерти лежала засаленная газета.

Отец поставил бутылки на середину стола, и Эруа вынул из буфета два стакана и штопор. Не дожидаясь, пока ему скажут, он достал хлеб и сделал сэндвичи с джемом и арахисовым маслом. Тарелку с сэндвичами он поставил на стол рядом с пивом.

— Где эти слизняки?

— В чулане.

— Поди принеси их.

Он вылил воду из таза, в котором плавали мидии, очистил раковины от водорослей, вымыл их под краном и отнес на кухню. Затем свернул жгутом газету, чтобы разжечь огонь в печке, но отец сказал:

— К черту печку! Вскипяти электрический чайник, обвари их кипятком, мы и так съедим.

Пока Эруа возился с чайником, приятель отца включил радиоприемник.

— Последние новости… — проговорил диктор.

— К черту новости, поищи-ка музыку.

Он стал крутить рычаг настройки, пока наконец не напал на джазовую музыку. Мужчины стали притопывать ногами в такт навязчивому ритму. Эруа еще раньше заметил у отца одну странную особенность: когда они бывали с ним дома вдвоем и Эруа ловил по радио музыку, отец вечно рычал на него, требуя выключить приемник. Но когда являлся кто-нибудь посторонний, он всегда делал вид, что музыка доставляет ему удовольствие. Может, так оно и было на самом деле. Может, ему нравилась музыка только тогда, когда он бывал слегка навеселе во взрослой компании.

Эруа обдал мидии кипятком; раковины треснули и раскрылись настолько, что в щель можно было просунуть лезвие ножа. Он взял из буфета нож для мидий и сел за стол, мечтая поскорее приступить к еде. Но отец приказал:

— Давай еще хлеба.

Когда Эруа нарезал хлеб, намазал куски маслом и поставил сэндвичи на стол, половина мидий успела уже исчезнуть. Он схватил самую большую из тех, что остались, раскрыл створки раковины и высосал из нее сок. Черт возьми, как он голоден! Отец дал ему с утра полкроны на завтрак в школе, но он истратил их на леденцы и плиточку шоколада. Денег еще хватило на пакетик хрустящего картофеля, который он съел после уроков, но сытости он не почувствовал.

— Чаю хочешь, Джек?

— К черту чай! — Приятель полез во внутренний карман пиджака и извлек оттуда полбутылки виски.

При виде виски мальчик совсем пал духом. Когда отец пил пиво, Эруа знал, чего от него можно ждать, но когда тот пил виски, или джин, или еще что-нибудь из этих фасонистых бутылок, которые потом даже сдать нельзя было, трудно было заранее предвидеть, что может случиться. Эруа соскользнул со стула и тихонько вышел через черный ход во двор.

На дворе подморозило, холод пронизывал насквозь, и изо рта шли клубы пара, совсем как бывало, когда он учился курить. Он пересек улицу и остановился у фонаря, раздумывая, что ему теперь делать. Люди выставляли за дверь молочные бидоны — он слышал оловянное позвякивание монет. Вдоль улицы светились окна домов, и ему очень хотелось посмотреть, как живут там внутри люди, но шторы на всех окнах были плотно задернуты. Мимо проехала машина с шумной компанией, фары ярко осветили деревья у дороги.

Дверь дома Эдди Капы открылась, и его отец, огромный темноволосый мужчина, показался в полосе света.