Собственная биография была ее гордостью. Наталья настолько часто в разных обстоятельствах устно и письменно о себе говорила, что строки из собственного CV давно заклишировались в ее голове в выученные гладкие фразы: она родилась в Москве, а Москва — это огромная культурная столица… Наталья всегда считала нужным в любой аудитории подчеркнуть, что Москва — это Москва, а не что-нибудь… она ассистировала профессору Соловьеву в Институте Экспериментальной хирургии на Пироговке. В этом месте Наталья делала акцент на то, что Соловьев, ее научный руководитель, уже в 70-ых внедрил в практику пересадку почки… потом Наталья делала картинную паузу и говорила, что они произвели пересадку сердца одними из первых в мире. Во времена, когда трансплантология все еще была экспериментальной, она, доктор Грекова, была действующим хирургом. Наталья говорила правду, просто ключевым словом в ее рассказе было слово «когда-то». Она «когда-то» была, а Алекс Покровский — есть. Он остался в хирургии и стал одним из ведущих специалистов мира, а она отошла от своей первой врачебной профессии и стала заниматься наукой. И что получилось? Кто она собственно такая? Сейчас она вместе с остальными проверяла ткани, но это же лаборантская работа, которую конечно никто не погнушался выполнять, но сотрудники лаборатории создавали новые научные направления, а она ничего не создала, она координировала, т. е. она просто высококвалифицированный менеджер.

Семейство сестры так и не понимает сути ее работы, просто уважают за то, что она работает в Хопкинсе, а кем работает не знают. Яша раньше ее спрашивал, какой она врач, но она презрительно от него отмахивалась, ей как бы было трудно однозначно ответить, слишком это сложно. Понты. Еще в школе им математичка говорила, что если не можешь ясно что-то объяснить, значит сам не понимаешь. Яша задавал ей вопрос не в бровь, а в глаз. Какой она действительно врач, черт возьми?

Натальины мысли переключились на семейство. Сколько раз они перед ней хвастались детьми и внуками. Наталья всегда думала, что это всего лишь тщеславие недалеких людей, которым гордятся своим выводком, потому что больше нечем, но может быть в их сюсюкающем бахвальстве была отчаянная попытка уговорить ее завести ребенка. Но родственники давно сдались. Какой уж у нее мог быть ребенок!

За свои 68 лет Наталья многое испытала, а вот матерью не стала, даже не была никогда беременна. Она и замуж по принципиальным соображениям не выходила, впрочем при чем тут муж? Она и сама бы прекрасно воспитала своего ребенка, но не захотела. А права ли она была? Наталья злилась на себя за пораженческие несвоевременные мысли. Права, права, тысячу раз права! Но если права, почему у нее такое паршивое настроение, почему новость о ребенке Люка настолько выбила ее из колеи? Она ему завидует? Нет. Она жалеет о принятых решениях? Нет. Она сомневается в себе? Нет. Она боится смерти? Этот вопрос Наталья избегала себе задавать, но как бы ей хотелось ответить на него «нет», но лгать самой себе невозможно.

Да, она скоро умрет, мысль эта была невыносимой, глаза Натальи наполнились слезами. Вот уже месяца полтора у нее тянул низ живота, особенно по бокам. Легкая ноющая боль отдавала в поясницу и Наталье казалось, что внутри у нее что-то распухло, увеличилось в размере и с двух сторон сдавливает мочевой пузырь, создавая постоянное желание помочиться. Наталья шла в туалет, но облегчения это не приносило. Это похоже на рак яичников. Наталья вспомнила, что первая жена Стива от этого, кажется, умерла. Начинается с одного яичника, потом быстро перекидывается на второй. Может такое быть? Может, еще как. Хотя, что там у нее болит? Если честно охарактеризовать свою боль, то это будет 2–3 по шкале. Разве это боль? Рано бить тревогу. Недомогания были такими легкими, что Наталья о них легко забывала, но сейчас ею овладела паника: рак яичников сначала практически бессимптомен, но если появляются хоть малейшие признаки, их нельзя игнорировать, а она делала вид, что все с ней в порядке. Как же так, она же врач. Ну и что? Врачи не умирают? На Наталью навалилось отчаяние. Завтра же она пойдет на обследование. Надо просто дождаться утра. Наталья заснула в уверенности, что у нее все плохо: кого-то ждут хлопоты с ребенком, а кого-то бесполезная химиотерапия.

Роберт

Наутро Роберт проснулся довольно бодрым, за завтраком шутил с Дороти, которая так и не возобновила с ним вчерашний неприятный разговор. И хорошо, Роберта это теперь не заботило, у него появилась цель: из первых рук постичь суть движения натуралов. Из первых рук — это значило поговорить с Майклом Спарком. Разговор скорее всего будет неприятным, но он на это пойдет. Но в лаборатории его ждала катастрофа, во всяком случае, увидев, что происходит с зараженным грибком органом, Роберт так это и воспринял: жуткая катастрофа, ставящая под угрозу весь эксперимент. И как только фунгус мог попасть внутрь контейнера. Натуралов и прочее несущественное Роберт немедленно выкинул из головы. Пока вызывали инженеров, пока до обеда проверяли все растущие в контейнерах органы, Роберт и думать забыл о своих вчерашних злоключениях. Орган пропал, вот что было настоящим скандалом, а не идиотские выкрики тупой толпы. После обеда все утряслось. Алекс звонил из спец реанимации, где все, слава богу, было нормально. Стив активно перезванивался с представителями фирмы, и Роберт слышал его громкий раздраженный голос. «Как же хорошо, что это Стиву приходится заниматься такими вещами, а не мне» — подумал Роберт. Как и всегда в последнее время он задал себе вопрос: «а смог бы я делать работу Стива?» И сам себе ответил, что, «… смог бы, но мне это было бы трудно и неприятно… может я по натуре пацифист, любой ценой избегающий конфликтов, а может меня возраст таким сделал…» — Роберт честно пытался найти ответ на свои неудобные вопросы. Решимость поговорить с Майклом к нему вернулась.

— Майкл?

— Да, сэр.

Официален и старается быть вежливым, повернулся к нему от компьютера. Явно недоумевает, зачем я его отвлекаю. Надеется, что это что-то по работе. Ну, а что еще? О чем нам еще разговаривать.

— Майкл, мне бы хотелось с вами побеседовать? Найдете для меня время?

— О чем побеседовать?

— А что, найдете вы для меня время или нет зависит от темы?

— Не в этом дело.

— А в чем?

— Конечно, доктор Клин. Мы можем поговорить.

— Может выйдем куда-нибудь на ланч?

Роберт внутренне усмехался: опять он хочет выйти на ланч в город, мало ему, получается, вчерашнего. Хотя, если он с Майклом, разве ему что-то угрожает?

— Хорошо, доктор Клин, пойдемте. Где бы вы хотели поесть?

— Мне все равно, ведите меня, куда хотите.

Майкл молча пошел рядом с Робертом, направляясь в гараж. В голове у него был сумбур из разных мыслей, он нервничал и ничего не мог с собой поделать:

… сейчас Клин увидит мою старую побитую машину, подумает, что я не могу позволить себе купить что-нибудь поприличнее. У него-то дорогой Кадилак и старику невдомек, что мне вообще все равно, на какой машине ездить, это только ювеналы придают значение таким глупостям, а у меня другие приоритеты… у меня новой байк, на него я потратил большие деньги… Клин вообще не понимает, зачем люди тратят деньги на байки…

… что ему вообще от меня надо… сроду со мной не разговаривал, а тут вдруг захотел, «побеседовать ему, видите ли, надо…»

… может ему стало известно о моих связях с натуралами… неужели Ребекка проболталась? Хотя я же не знаю наверняка, что наши вчера именно к старикам команды приставали…

… он такой ветхий… может мне надо его под руку поддерживать? Еще споткнется…

… этот Клин старый-престарый геронт, живет черт знает сколько лет. Я его ненавижу? Не знаю, наверное нет… Клин — ученый, он не такой, как остальные. Он исключение.

… может начать с ним какой-то общий разговор… например о фунгусе, о том, как будет действовать доктор Уолтер…

… нет, не я должен начинать разговор, он же меня позвал. Мне пока надо помалкивать. А почему это я должен помалкивать? Меня давит его возраст и заслуги? Я, что, и рот не имею права раскрыть?