На перроне мы распрощались, и я долго смотрел вслед рослому седовласому человеку в высоких армейских сапогах и рюкзаком за плечами.

ПУСТОЙ РУКАВ

Я попал в свидетели.

Я в суде.

Судья, сидя в кресле, на высокой спинке которого изображен государственный герб, приглашает меня давать показания.

— Говорите правду, только правду… Вам известно, что за ложные показания?.. Вы должны быть объективны…

Я никогда ни на кого не подавал в суд. На меня тоже не подавали. Мне уже пятый десяток, и вот — «говорите правду…»

Я скажу всю правду. Я не дам ложных показаний. Я расскажу все, как видел, но объективно — не могу, буду рассказывать субъективно.

…Я задержался на работе: было собрание. Со времени обеда прошло уже много часов, и когда собрание оканчивалось, я подумал об ужине. Жена несколько дней назад уехала в командировку. Дома у меня ничего не было, холодильник выключен, и я решил пойти в ближайшее кафе — «Отдых».

Я, наверное, очень сухо рассказываю? Но ведь это я, читатель, рассказываю не для тебя — для судьи, для народных заседателей.

Придя в кафе «Отдых», я увидел, что все столики заняты. Свободен был только один. На нем стояло несколько стандартных приборов с солью, перцем и горчицей, несколько пустых бутылок и лежало три-четыре подноса. Видимо, официанты облюбовали этот столик как подсобный.

Я сказал дежурному по залу, что очень голоден, что долго сидеть не буду, и тогда он проводил меня к этому столику.

— Садитесь, сейчас здесь уберут, и вы сможете поужинать.

Вскоре ко мне подошла официантка, и я заказал ужин. Вот, уважаемые граждане судьи, что я заказал. Прошу приобщить к делу счет, который у меня остался: «Салат столичный — 1, яичница с ветчиной — 1, «Боржоми» бутылка — 1, коньяк «Три звездочки» — 100 граммов».

Официантка долго не подавала, потому что этот стол был для нее «сверх нормы» и за время, пока она отсутствовала, дежурный по залу, или метрдотель, — привел к моему столику еще одного человека.

— Не помешаю вам? — спросил он. Я кивнул в знак согласия, и он сел рядом.

Я закурил и предложил ему сигарету, он взял ее левой рукой и попросил спички; я дал ему коробок, он чиркал спичкой тоже левой, и тут я заметил, что правый рукав его пуст… Правой руки у моего соседа не было.

Официантка принесла то, что я просил, и приняла заказ у моего соседа. Вот что он заказал. Прошу приобщить к делу и его счет. Я взял его со стола, когда началась вся заваруха. Я захватил его потому, что двое, которые пришли потом и сели за наш стол, объявили моего соседа пьяным хулиганом. Читайте «Сосиски с капустой — 1, бутылка кефира — 1, стакан чаю — 1».

Я очень прошу вас, уважаемые граждане судьи, обратить на это внимание.

Те двое, которые подсели потом, попросили столичную, потом несколько раз добавляли. Официантка приносила им по небольшому графинчику. Заканчивали они коньяком и черным кофе.

Приглашали нас угоститься, по мы отказывались и были заняты беседой.

Мой сосед, или, как вы его называете, обвиняемый Грушин, оказался человеком для меня интересным.

Я обратил внимание, что он очень внимательно читает четвертую страницу «Вечерней Москвы», где напечатаны объявления о защите диссертаций.

— Не свою ли ищете? — полушутя спросил я.

Догадка оказалась верной. Грушин действительно искал свою диссертацию, диссертацию о восстановлении и ремонте железнодорожных путей.

Он посвятил этой теме, как выяснилось, всю жизнь. Это не его слова, это слова мои. Я говорю их потому, что Грушин сказал мне: «Я был в железнодорожном батальоне и потерял руку в Лисках».

Что такое Лиски, я знаю. Лиски, узел многих дорог, был прифронтовым городом. Он стал легендой.

Каждый день почти с рассвета этот узел бомбили эскадрильи «юнкерсов». Они шли волна за волной, высыпая сотни бомб на железную дорогу и город.

Но потом происходило чудо. Каждую ночь, точнее в предрассветные часы, через Лиски на фронт, который был совсем рядом, один за другим, чуть ли не вплотную шли эшелоны с танками, пушками, боеприпасами.

И это происходило потому, что существовали железнодорожные батальоны — батальоны вечных тружеников, которые еженощно повторяли одну и ту же работу: восстанавливали уничтоженное несколько часов назад. Засыпали воронки от бомб, укладывали шпалы, рельсы.

Я был на этой станции Лиски. И пережил эти страшные бомбежки, сидя под землей в бетонированном бункере начальника станции. '

Как я попал на эту станцию — если суду угодно — расскажу.

В феврале сорок третьего года я окончил Одесское артиллерийское училище, которое находилось в эвакуации на Урале, в городе Сухой Лог.

Нам, новоиспеченным лейтенантам, дали два товарных вагона, и в них мы доехали до Пензы.

Я прошу не прерывать меня, потому что это отвлечение имеет прямое отношение к происшествию в кафе «Отдых».

В Пензе комендант станции сказал нам, что дальше на фронт пусть едет каждый сам по себе. Мы с ним спорили, мы очень торопились попасть на фронт. Но комендант был неумолим. Он заявил, что от Пензы на фронт идут только полностью сформированные эшелоны. А «частные лица» — это мы-то «частные лица»! — пусть добираются как знают.

Мы долго ходили по путям, по эшелонам, показывали начальникам свои направления на Юго-Западный фронт, но в теплушки нас никто не пускал.

Не знаю, как поступили шестьдесят моих товарищей из февральского выпуска Одесского училища, как они доехали до фронта. Мне известна судьба нескольких, что были вместе со мной.

На товарной станции Пенза остановился санитарный эшелон. Он состоял из теплушек, в которых разместились врачи и сестры, и из открытых платформ. На платформах стояли автофургоны с красными крестами.

Воспользовавшись моментом смены часовых, мы залезли под машины и ехали так двое или трое, уже не помню, суток. Я лежал под санитарным автомобилем, голова моя была около переднего колеса фронтовой «Скорой помощи» и буквально рядом с моим ухом стоял сапог часового.

Часовые менялись, докладывали разводящему, что ничего не случилось… Если бы они обнаружили меня и моих товарищей! Они могли бы застрелить нас.

Мы это понимали. Но нам надо было на фронт!

Так мы добрались до Лисок. Дальше Лисок эшелон не шел. Санитары поехали на своих машинах, а мы остались.

К чему говорю я все это, граждане судьи?

К тому, что хорошо знаю, что такое фронтовой город Лиски. И к тому, как люди ехали на фронт. И к тому, как в Лисках во время бомбежек отрывало им руки.

Я был в Лисках всего два дня, а подсудимый Грушин — несколько месяцев…

Но вернусь к событиям в кафе «Отдых».

Я и подсудимый Грушин закончили ужин, официантка получила с нас деньги, мы продолжали беседу. И вдруг Грушин замолчал. Я не сразу понял причину этой паузы. Я понял это через несколько минут, когда мне стало слышно, о чем разговаривают наши соседи по столу.

Почему через несколько минут? Потому, что я был контужен на фронте и, извините, плохо слышу.

Я услышал разговор соседей по столу тогда, когда выключили радиолу. А Грушин, наверное, услышал раньше. Он сидел ближе к круглолицему, с «бабочкой» вместо галстука.

Впрочем, они были оба с «бабочками», оба друг на друга похожи, оба круглолицые. Только один был с усиками, а другой без усов.

Так вот тот, который с усиками, очень благодарил безусого.

— Ты жизнь мне спас, — говорил он. — Иначе лежали бы мои косточки где-нибудь далеко-далеко…

Безусый довольно улыбнулся:

— Лежали бы, говоришь? Конечно. Ты же все хорошо помнишь. Наша фронтовая концертная бригада выступала тогда в Челябинске. И вдруг вижу — тебе повестка из военкомата. Я с ней — к руководителю ансамбля. Так, мол, и так, шумовика забирают в армию. Мы без него просто погибнем. А этот наш капельдудкин и ухом не ведет. Готов продать тебя. Тогда я сказал ему, что меня — первую скрипку — уже переманивают в другую бригаду. Если не отстоите шумовика — уйду. И еще кое-кого захвачу. И всей нашей бригаде — ку-ку! И капельдудкин без дела окажется. Тогда он подхватился, сообразил что к чему и — к начальству. Броню тебе в три секунды выбили… Вот так! Ну, давай, чокнемся!..