3 сентября во дворе дома № 4 на Торговой улице чины государственной стражи расстреляли трех неизвестных, тела их доставили в морг с сопроводительной бумагой, в которой сообщалось, что расстрелянные — большевистские агитаторы. В карманах одного из них служители морга обнаружили удостоверение, гласившее: «Дано сие удостоверение отцу диакону Павлову-Григорьеву в том, что политотдел штаба командующего войсками Добровольческой армии Одесского района признает его деятельность, направленную к умиротворению обострившихся политических страстей среди городского и сельского населения Украины и Бессарабии, для блага народа весьма плодотворной и полезной и просит все правительственные и общественные организации оказывать ему всяческое содействие и возможную помощь». Удостоверение было направлено с сопроводительной запиской градоначальнику барону Штемпелю, последний написал на удостоверении: «В дело, Покойному оно уже не требуется».

Жильцы дома № 25 по Ришельевской улице 28 августа писали коменданту города: «В нашем дворе три офицера застрелили Гавриила Артамоненко и его жену. На вопрос: за что он казнен, старший офицер ответил: «Это известный большевик, он еще весной прятал в этой квартире большевиков». Наш домовой комиссар сказал, что Артамоненко — новый жилец, он неделю как переехал к нам, но тот же офицер заявил: «Ничего, что новый, важно, чтобы все знали, что мы беспощадно искореняем большевизм».

В письме Одесской городской управы на имя градоначальника Штемпеля 5 (18) сентября сообщается: «Среди расстрелянных находится владелец меховой лавки А. Юффе. Его расстреляли за сходство фамилии с фамилией известного большевика Иоффе [10]. В присутствии большой толпы, хорошо знавшей степенного владельца торгового предприятия, оный громогласно кричал, что он «не Иоффе, а Юффе».

В одном из списков расстрелянных, обнаруженном в бумагах коменданта Одессы Миглевского, значится: «18. Степанов. Степень причастности к большевизму не установлена. Расстрелян 9.IX». Таких расстрелов (по подозрению) множество. Стоило только сообщить, что такой-то — большевик, как его арестовывали. Этим пользовались возвратившиеся в Одессу с белой армией бывшие владельцы предприятий, контор, магазинов, домовладельцы.

Белогвардейские власти побуждали владельцев или лиц, стоявших во главе учреждений и предприятий, сообщать властям о взглядах и настроении подчиненных. 1-го сентября 1919 г. был опубликован приказ № 243, в котором предписывалось всем начальствующим лицам высших и средних учебных заведений «дать полный отчет о деятельности учащихся во время владычества большевиков». Приказ такого же содержания был секретно объявлен домовым комиссарам 29 августа 1919 г., но в нем шла речь не об учащихся, а о жителях домов. Кто попадал в такие списки, подвергался аресту.

Вот обычная для этого времени сценка, описанная одной буржуазной газетой:

«...По улице идет домовладелец торговец г-н Немковский. Возле собора к нему подходит офицер и два солдата.

— Вы кто такой? Большевик?

— Нет, что вы, наоборот...

— Следуйте за мной.

— Куда?

— Увидите.

— Ваш ордер?

— Нет для вас ордеров. Тащите, ребята.

«Ребята» только этого и ждали...»

На пассажирском вокзале, куда была приведена группа арестованных, офицер, не стесняясь присутствующих, требовал у одного из арестованных:

— Снимай сапоги, все равно придется умирать, а это можно сделать и без сапог, снимай...

К дому около вокзала подъехал извозчик. Седок сошел и вошел в подъезд. К кучеру подошел офицер и хотел нанять выезд, но он сказал, что привез комиссара и ожидает его.

Офицер подождал владельца выезда, и когда тот вышел, застрелил его. Только после этого он поинтересовался личностью убитого и узнал, что это гласный Одесской думы, член городской управы, активный деятель «Союза возрождения России» [11] Ф. М. Бернфельд.

Его убийство вызвало переполох среди буржуазии Одессы, городское самоуправление по этому поводу направило к начальнику гарнизона делегацию. Там ее заверили, что впредь «будут отданы самые точные инструкции, которыми должно руководствоваться при арестах лиц, подозреваемых в активом участии в деятельности Советской власти».

Через несколько дней кадетский «Одесский листок» сообщал: «Мы с удовлетворением прочли новые правила об обысках и арестах большевиков».

«Правила» были изданы лишь для успокоения чувств кадетствующей буржуазии, ими никто не руководствовался. Была же в Одессе учреждена «Особая комиссия по расследованию деятельности лиц, арестованных по обвинению в принадлежности к коммунистической партии», но арестовывали и расстреливали без ведома этой комиссии.

С приходом деникинцев началось массовое выселение рабочих из квартир. Все, кто получили при Советской власти квартиру, выбрасывались на улицу. Возвратившиеся в Одессу домовладельцы устанавливали квартирную плату по своему усмотрению, причем она превышала заработную плату рабочих. Многие владельцы заводов, контор, магазинов, частных учебных заведений, аптек уволили весь штат рабочих и служащих или предъявили им такие унизительные условия, на которые они не могли согласиться.

Нельзя сказать, что, увольняя рабочих и служащих, возвратившиеся с белыми хозяева преследовали только материальные выгоды (хотя и это имелось в виду, вновь набранным платили меньше). Главное здесь — попытка освободиться от революционно настроенных рабочих. «Душа собственника вопиет о мести, об унижении всех ему подвластных. Идет выпрямление собственников»,— писала либеральная газета.

Захватив Одессу, «добровольческие» власти расклеили на улицах обращение «К гражданам Одессы» в котором писали: «На вас лежит тяжкий грех в прошлом, когда вы не поддерживали добровольцев, этих рыцарей, когда вы отнеслись к ним безучастно и они, голодные, холодные, разутые пошли проливать кровь за вас» [12].

За этот «тяжкий грех» деникинцы закрыли в Одессе ряд профсоюзов, запретили проведение собраний, ввели средневековые пытки, расстреливали без суда и следствия, сжигали деревни.

Белогвардейские власти стремились к тому, чтобы уволенные за «принадлежность к большевизму» рабочие и служащие не принимались на других предприятиях. С этой целью списки уволенных рассылались по всем предприятиям, учреждениям, управлениям железных дорог. Нажим на рабочий класс усиливался. Закрывались больничные кассы и рабочие кооперативы, отменялись законы о страховании и выплате пособий по болезни. Все рабочие клубы были закрыты, а помещения использовались под постой воинских частей. Белогвардейцы врывались в помещения профсоюзов и фабзавкомов и уничтожали все документы, книги, архивы, забирали деньги, чем парализовали всю работу профессиональных союзов.

Рабочие собрания были запрещены. Меньшевики и кадеты могли созывать публичные собрания, но и они обязаны были за трое суток подать письменное заявление градоначальнику о цели собрания, указать день, час и место собрания, имя, отчество, фамилию и местожительство устроителей собрания, докладчика, а также вопрос, который ставится на собрании. На каждое собрание назначался представитель властей, уполномоченный прервать собрание по своему усмотрению.

Разруха и голод с каждым днем становились все тяжелее, а буржуазия изыскивала все новые и новые способы жестокой эксплуатации рабочих.

Обычно тихий Авчинниковский переулок 9 октября был наполнен необычным движением и суетой. В дом № 4, где размещался «Проюг» — правление общества фабрикантов и заводчиков юга России, съезжались владельцы крупных промышленных и торговых предприятий. Сюда же торопились и меньшевики — члены Совета профессиональных союзов. В 10 часов утра здесь открылось совместное заседание меньшевистского Совпрофа и «Проюга». Созвано совещание было с одной целью: как осуществить дальнейшее ущемление экономических и политических прав рабочих. Незадолго перед этим правление «Проюга» решило урезать и без того нищенскую заработную плату рабочих наиболее крупных предприятий. Докладчик И. Ф. Новинский, представитель одесской буржуазии, утверждал, что большевики «развратили рабочих» увеличением заработной платы, что и дороговизна возникла «по вине рабочих». Новинский заявил: «Рабочим надо дать понять, что пришли настоящие хозяева фабрик и заводов, поэтому как первый шаг на этом пути следует снизить ставки, начав прежде всего с грузчиков, рабочих электростанции, металлообрабатывающих заводов». Один из ораторов, выступивший после Новинского, заметил: