"Этот парень то и дело поминает моё имя. Неужто царь приказал раздать мои богатства?" Он выскочил из кустов и, узнав своих быков и повозку, с криком:

"Стой, вор! Это мои быки и повозка моя!" — кинулся к быкам, ухватился за кольца в их носах и остановил повозку. Крестьянин спрыгнул на землю и закричал:

"Нет, это ты вор-злодей! Великий торговец Иллиса раздаёт свои богатства всему городу. Чего тебе надобно?"

Он ринулся на торговца, будто громовая стрела, сбил его с ног, ударил изо всех сил в спину и поехал дальше. Иллиса, весь дрожа, поднялся на ноги, счистил с себя грязь, помчался что было мочи вслед за повозкой и, вцепясь в быков, вновь остановил её. Крестьянин снова слез, ухватил торговца за волосы, согнул его в три погибели и принялся изо всех сил молотить кулаком по голове, затем сдавил ему горло, швырнул на землю, толкнув в ту сторону, откуда торговец прибежал, и уехал. От такого грубого обращения мужество окончательно покинуло Иллису, и он, трясясь от страха, поспешил к собственному подворью — только затем, чтобы увидеть, как народ растаскивает его богатства.

"Послушайте! Да что же это такое? Да как же царь позволяет разорять меня?" — кричал торговец. Он бросался ко всем, кто уносил сокровища с его двора, и хватал их за руки, но они били его и отшвыривали прочь. Обезумев от боли, Иллиса попытался было войти в свой дом, но стражи у дверей остановили его, крича:

"А, вот он, самозванец! Куда лезешь?" Они избили его бамбуковыми палками и вытолкали взашей.

"Нет у меня теперь никакой защиты, кроме самого государя", — подумал торговец. Он отправился во дворец и, добившись приёма у царя, воскликнул:

"О властелин! Ты разоряешь мой дом!" "Да нет, торговец, — ответил ему царь, — я и не собирался тебя разорять. Ты ведь сам приходил ко мне и говорил; "Если ты не возьмёшь у меня моих богатств, я раздам их", — а потом приказал бить в барабан и возглашать по всему городу, что ты раздаёшь свои сокровища".

"Государь, не был я у тебя! Тебе ли не знать моей скупости, тебе ли не ведать, что я никому не дам даже капельки масла — такой крохотной, что её можно подцепить лишь кончиком травинки, — взмолился торговец. — Вели, государь, привести того, кто раздаёт мои богатства, и допроси его хорошенько!

Царь тогда распорядился призвать Сакку. Но ни сам он, ни его советники не могли обнаружить никаких различий в обликах обоих торговцев.

"Какой же он торговец, государь, — возмущался жадный Иллиса, — это я — торговец!"

"Я не в силах разобраться, — отвечал ему царь. — Нет ли кого-нибудь, кто мог бы опознать истинного Иллису?"

"Моя жена, государь!" — воскликнул Иллиса. Царь велел позвать его жену, но, когда у неё спросили:

"Который из двоих твой муж?" — она ответила:

"Вот этот!" — и встала рядом с Саккой. Призывали и чад, и домочадцев, и слуг, и служанок, но все они указывали на Сакку.

"У меня на голове, под волосами, есть бородавка, — вспомнил торговец. — Знает о ней лишь брадобрей, попрошу-ка я позвать его". И он сказал царю:

"Государь, меня может опознать мой брадобрей, вели привести его". Брадобреем его, надо заметить, был бодхисаттва. Когда привели брадобрея, царь спросил его:

"Можешь ли ты узнать торговца Иллису?" "Если я осмотрю их головы, то узнаю, государь", — ответил брадобрей.

"Что ж, — повелел царь, — осмотри у них головы!" В то же мгновение Сакка с помощью чудодейственной силы сделал так, что и у него на голове появилась такая же бородавка, как у Иллисы. Бодхисаттва осмотрел у обоих головы и, обнаружив одинаковые бородавки, сказал царю:

"Великий! У них на головах совершенно одинаковые бородавки, я никак не могу распознать, кто же из них двоих истинный господин Иллиса", — и он спел по этому случаю такую гатху:

Торговец весь дрожал от волнения. Утрата богатства усугубляла его отчаяние. Услышав слова бодхисаттвы, он в беспамятстве рухнул на пол. В то же мгновение исполненный божественного величия Сакка поднялся над землёй и, стоя в пространстве, молвил царю:

"Великий государь, я — не Иллиса, я — Сакка".

Слуги побрызгали на Иллису водой и вытерли ему лицо. Он поднялся на ноги и почтительно приветствовал владыку богов. И сказал тогда Сакка торговцу:

"О Иллиса, это богатство принадлежит мне, а не тебе, ибо я твой отец, а ты мой сын. Я прожил жизнь, раздавая милостыню, жертвуя бедным и святым и совершая иные добрые поступки, благодаря своим заслугам я и возродился Саккой. Ты же порвал с обычаями нашего рода, пренебрёг дхаммой щедрости и стал скупцом, ты велел сжечь богоугодное заведение, где подавали просящим, и велел гнать от ворот своего дома всех собирающих подаяния и только копил богатства, не пользуясь ими сам и не позволяя пользоваться другим. И богатства твои лежали втуне, будто пруд, попавший во власть ракшасов! Знай же, что, если ты отстроишь заново основанное мною богоугодное заведение, где подавали бедным, ты сохранишь счастье и богатства. Не сделаешь этого, не станешь щедрым в даяниях своих — заберу всё твоё богатство и снесу тебе голову вот этой самой громовой стрелой и так лишу тебя жизни!"

Трепеща от страха за свою жизнь, торговец Иллиса тотчас дал клятву стать щедрым в даяниях своих. Сакка взял с него клятву, что он сдержит обещание, уселся в позе лотоса в пространстве, наставил сына своего в дхамме и заповедал ему блюсти нравственные заветы. Затем он отбыл в свою обитель на небесах. Иллиса же с тех пор стал щедролюбцем, принялся раздавать милостыню и творить иные добрые дела и тем обеспечил себе посмертное возрождение в райской обители Сакки".

Завершая своё наставление в дхамме, Учитель повторил: "Вот, монахи, — не только ведь ныне Моггалана сумел обратить на путь истинный жадного торговца, но и прежде уже он обращал его". И Учитель истолковал слушателям джатаку, так связав перерождения: "Иллисой в ту пору был наш жадный торговец, Саккой, повелителем богов, был Моггалана, царём — Ананда, брадобреем же я сам".

(Перевод Б.А. Захарьина)

Джатака о Бхимасене

С восклицания: «Как только завязался первый бой...» — Учитель — он жил тогда в Джетаване — начал рассказывать о бхиккху, что бахвалился перед другими монахами. Был там, говорят, бхиккху, который в присутствии всех тхер, новообращенцев и монахов среднего возраста и положения, любил похваляться своим высоким происхождением, отзываясь презрительно о происхождении других и выдавая желаемое за действительное. «Почтенные!» — говаривал он обычно. — Никто не отмечен столь высоким происхождением, как моё. И никто не принадлежит к роду, более благородному, чем я. Мы ведём свой род от столь знатной семьи кшатриев, что нет никого, равного нам ни по знатности, ни по богатству! Нет цены всему тому золоту, серебру и вещам, которыми мы владеем! У нас даже слуги и работники едят, сколько хотят, риса с мясом и пахучими приправами, и ходят они в лучших одеждах, шитых в Бенаресе, и умащают тела свои лучшими бенаресскими благовониями. Я же, с тех пор как стал монахом, питаюсь только грубой пищей и хожу в грубых одеждах».

Один бхиккху выяснил истинное происхождение бахвала и изобличил его во лжи перед всеми монахами. Сойдясь в зале собраний, бхиккху осудили неподобающее поведение хвастливого монаха. «Подумайте, почтенные! — возмущались они. — Этот бхиккху вступил на путь спасительного вероучения, однако продолжает лгать и кичиться своим высокородством, относясь к другим с полным презрением». Тут вошёл Учитель и спросил собравшихся: «О чём это вы, братия, здесь беседуете?» «Да вот о том-то!» — ответили монахи и рассказали всю правду.