«Подержи-ка ему руки». Та ухватила мужа за руки, а разбойник замахнулся мечом, будто собираясь обрушить удар на Такку-пандита, и разрубил её надвое.

Потом вожак велел выкупать Такку-пандита и устроить в его честь пир. Несколько дней он потчевал пандита изысканными яствами, а затем спросил его:

«Куда же ты теперь направишься?» Такка-пандит ответил вожаку:

«Мирская жизнь — не по мне. Я вновь стану подвижником и буду жить жизнью отшельника в том же лесу, на том же месте».

«И я с тобой!» — воскликнул разбойник. Оба они удалились от мира и зажили отшельнической жизнью в лесной обители; там они поднялись на все пять высших ступеней мудрости и овладели восемью высочайшими совершенствами. Когда же срок их земного существования истёк, они возродились для новой жизни в мире Брахмы».

Поведав о прошлом и установив связь между тем, что случилось тогда, и тем состоянием, в котором пребывал страдающий от похоти бхиккху, Учитель — он стал уже Всепробуждённым — спел такой стих:

Заканчивая своё наставление в дхамме, Учитель разъяснил монаху суть четырёх благородных истин. Усвоив их, бхиккху укрепился на благом Восьмеричном Пути. Учитель же так истолковал джатаку: «Вожаком шайки разбойников был тогда Ананда, Таккой-пандитом — я сам».

Джатака о Мудулаккхане

Со слов: «Царицей Мудулаккханой владеть я...» — Учитель — он жил тогда в Джетаване — начал своё повествование о скверне сластолюбия.

Был, говорят, в одной почтенной саваттхийской семье юноша, который, услыхав, как Учитель проповедует дхамму, всем сердцем потянулся к новому вероучению-сокровищу и, приняв монашество, вступил на благой Восьмеричный Путь. С помощью йоги он погружался в глубины сосредоточенного размышления, и ничто не могло вывести его из состояния созерцательного покоя. Но вот однажды, когда он бродил по Саваттхи, собирая подаяние, его взгляд пал на некую разукрашенную и разряженную красотку. Сила её очарования нарушила равновесие его чувств. Лишь только он взглянул на неё, похоть тотчас пустила корни в его сердце, и чистота его помыслов рухнула, будто смоковница под топором. И стал монах с тех пор терзаться вожделением, не мог он уже больше хранить чистоту ни в действиях своих, ни в помыслах, и, уподобясь зверю, который бродит, не ведая пути своего, утратил монах радость, которую черпал в вероучении, отрастил космы, перестал стричь ногти, брить волосы под мышками и стирать свою монашескую накидку.

Заметив, что монах перестал держать свои чувства в узде, другие монахи, жившие с ним, стали его расспрашивать: «Любезный, уж не потерял ли ты власть над своими чувствами?» — на что он отвечал:

«Да, любезные, я утратил спокойствие душевное». Монахи повели его к Учителю.

«Зачем вы, братия, притащили ко мне этого бхиккху против его воли?» — спросил монахов Учитель. Монахи ответили:

«Почтенный, он утратил спокойствие душевное». Тогда Учитель спросил самого бхиккху, правду ли они говорят, и тот ответил, что все — сущая правда.

«Кто же возбудил в тебе похоть?» — вновь спросил Учитель. Монах рассказал:

«Почтенный, я ходил собирать подаяние и, пренебрегая уравновешенностью чувств, взглянул на женщину. Тотчас во мне укоренилась похоть, вот почему я терзаюсь вожделением». Учитель заметил на это:

«О бхиккху! Нет ничего удивительного в том, что столь необычная приманка вывела твои чувства из повиновения. Едва вперив взор свой в эту женщину, ты прельстился её красотой, и твоё тело пронзила дрожь сладострастия. Ведь и в прежние времена такое случалось даже с Бодхисаттами, поднявшимися на пять высших ступеней прозрения и овладевшими восемью высочайшими совершенствами. Даже Бодхисатты, достигшие глубочайших глубин сосредоточенного размышления, изгнавшие все страсти из сердец своих, чистые помыслами и телами и способные, благодаря этому, к передвижению в заоблачных высях, — даже они, влекомые необычной приманкой, теряли власть над чувствами и, едва взглянув на недозволенное, лишались способности к сосредоточенному размышлению и, охваченные дрожью великого вожделения, погружались в пучину страдания. Воистину, что в сравнении с силой плотского желания ветер, сокрушающий Мировую Гору Синеру, — будто и не Мировая Гора перед ним, а гладкая скала, размером со слона. И что перед этой силой ветер, вырывающий с корнем Мировое Дерево Джамбу, сдувающий саму землю, на которой оно коренится! И что рядом с этой силой ветер, иссушающий безбрежный Мировой Океан, как будто этот Океан — всего лишь крохотный пруд! А если даже достигшие столь высоких ступеней просветлённости и столь чистые в помыслах своих Бодхисатты утрачивали разум и впадали в скверну сластолюбия, то отступят ли соблазны страсти перед тобой?»

И, повторяя: «Ведь и всечистые и всесовершенные могут оказаться во власти похоти и с высочайших вершин славы и почёта рухнуть в бездну бесчестия», Учитель поведал монаху о том, что случилось в прошлой жизни.

«Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал Брахмадатта, Бодхисатта появился на свет в богатой брахманской семье, в царстве Каси. Став взрослым, он выучился всем наукам, укротил в себе суетные желания и, вступив на стезю подвижничества, сделался отшельником. Овладев йогой, он одолел все ступени прозрения, достиг высших совершенств и жил в окрестностях Гималаев, вкушая блаженство погружения в глубочайшие глубины сосредоточенного размышления. Однажды, желая раздобыть немного соли и соды для своих нужд, он спустился с гор и направился в Бенарес. Ночь он провёл в дворцовом саду, а наутро, вымывшись и умастив тело, скинул с себя своё рубище из красной древесной коры, перебросил через плечо шкуру чёрной антилопы, собрал волосы в круглый пучок и, закинув за спину связанные верёвкой корзинки для сбора подаяния, отправился бродить но улицам Бенареса, прося милостыню. Так он дошёл до ворот царского дворца и остановился перед ними. Увидев столь благочестивого подвижника, царь очистился духом, велел привести его к себе, усадить на изукрашенное дорогими каменьями сиденье, попотчевать вдоволь изысканными яствами, а когда отшельник выразил царю полное своё довольство, тот стал упрашивать святого пожить у него ещё немного в его царском саду. Отшельник согласился и прожил в дворцовом саду, проповедуя дхамму царю и его чадам и домочадцам, целых шестнадцать лет. Кормили отшельника кушаньями с царской кухни.

Но вот однажды царь вынужден был отправиться на дальнюю границу своей державы — усмирять взбунтовавшихся подданных. Перед отъездом он наказал своей старшей жене, которую звали Мудулаккхана, «Нежноокая», без колебаний исполнять все просьбы подвижника и с тем отбыл. После отъезда царя отшельник, когда хотел, навещал царский дворец. Как-то вечером царица Мудулаккхана велела приготовить для Бодхисатты ужин. Видя, что он почему-то запаздывает, она искупалась в розовой воде, надела на себя лучшие украшения и наряды, приказала застелить для себя в большой зале малое ложе и прилегла на него в ожидании святого.

Между тем Бодхисатта, видя, что час поздний, прервал своё глубокое сосредоточенное размышление и мгновенно перенёсся по воздуху к царскому дворцу. Заслышав скрип его берестяных одеяний, Мудулаккхана подумала: «Подвижник пришел!» — и быстро вскочила со своего ложа. Оттого что она так торопилась, лёгкое, сшитое из тончайшего шелка сари соскользнуло у неё с плеч. Влетая в эту самую минуту в окно, подвижник поразился столь дивной, столь совершенной, столь приманчивой красоте женского тела, все чувства его пришли в смятение. Поддавшись чарам, он глянул на царицу, похоть тотчас пустила корни в его сердце, и чистота его помыслов рухнула, будто смоковница под топором. Утратив тотчас же способность к сосредоточенному размышлению, он стал подобен вороне с обрезанными крыльями. Даже не присев, он взял приготовленную для него пищу, но не стал её есть, а, дрожа от охватившего его желания, поспешил в дворцовый сад, зашёл в свою крытую пальмовыми листьями хижину, поставил корзины с едой под своё деревянное, ничем не покрытое ложе, лёг на него и так лежал семь дней без еды и питья, иссушаемый огнём страсти, которую внушила ему необыкновенная красота царицы.