На следующий день в зале для слушания дхармы завязался такой разговор:
— Почтенные! Девица-брахманка Чинча осмелилась возвести поклёп на Истиннопросветлённого, а он человек бесконечно достойный и больше любого другого заслуживает поклонения. Потому она себя и ввергла в погибель.
Учитель пришел и спросил:
— О чем это вы сейчас беседуете, монахи? Монахи сказали.
— Не только теперь, о монахи, но и прежде она возвела на меня поклёп и тоже себя погубила, — произнёс Учитель и рассказал о былом.
Некогда в Варанаси правил царь Брахмадатта. Бодхисаттва родился тогда сыном его главной супруги. Нарекли его царевичем Падмой, что значит Лотос, за то, что лицо его красотою было подобно расцвётшему лотосу. Повзрослев, он изучил все искусства. И вот мать его скончалась. Царь взял себе в главные супруги другую женщину, а сына назначил наследником.
Случилось, что в одном округе взбунтовались подданные. Царь отправился их усмирять и сказал жене:
— Милая, я уезжаю усмирить бунт, а ты оставайся дома.
— Нет, господин, я не хочу оставаться, я поеду с тобой, — попросила жена.
Царь описал ей тяготы похода и все опасности и наказал:
— Жди меня и не скучай. Я велел царевичу Падме исполнять все, что ты пожелаешь. Усмирил царь бунтовщиков, навёл в округе порядок и, возвратившись, остановился лагерем перед городом.
Узнав, что отец возвращается, Бодхисаттва велел украсить город, сам пошёл с обходом по царскому дворцу и один, без провожатых, заглянул в покои к царице. А она, увидев, какой он красавец, голову потеряла. Бодхисаттва поклонился ей и сказал:
— Что тебе нужно, матушка?
— Не надо называть меня матерью, лучше взойди со мною на ложе!
— Зачем это? — Насладимся любовью, пока царь не вернулся.
— Ты мне, почтенная, и впрямь вместо матери, да ещё ты и замужем, а я на замужних сроду не смотрел с вожделением. Нет, на это я не склонюсь, грязно это.
Та опять за своё, но Бодхисаттва наотрез отказался.
— Так ты меня не послушаешься?
— Нет, не послушаюсь. — Смотри, я пожалуюсь на тебя царю. Он тебе голову снимет.
— Поступай, как знаешь, — сказал он, пристыдил её и ушёл.
Она же перепугалась: «Если он раньше меня доложит царю, царь предаст меня смерти. Надо его упредить». И она отказалась от пищи, оделась в грязное платье, исцарапала себе лицо и наказала служанкам: «Если царь обо мне спросит, скажите, что я-де занемогла». Она легла и притворилась, будто ей нездоровится. А царь совершил обход города и пришел во дворец. Не видя царицы, он спросил, что с нею. Слуги сказали, что ей неможется. Царь пошёл в опочивальню и спрашивает:
«Что с тобой, государыня?» Та не отвечает, будто и не слышит его. Он второй раз спросил, третий... Наконец ответила:
— Не спрашивай, государь, помолчи лучше. Знал бы ты, каково мне, мужней жене, пришлось!
— Говори сразу, кто тебя обидел? Я ему голову отрублю.
— Кого ты, государь, вместо себя в городе оставил?
— Царевича Падму.
— Он самый и есть. Пришел ко мне и говорит: «Если кто царь здесь, так это я. Я беру тебя себе в наложницы». Уж как я его уговаривала: «Не делай так, дорогой, я ведь тебе мать» — не помогло. Начал меня за волосы таскать, да не осилил. Избил и ушёл.
Царь не стал разбираться, раздулся со злости, как кобра, и приказал слугам: «Схватите и приведите ко мне царевича Падму». Слуги разбежались по городу, пришли к Падме в дом, схватили его, побили, заломили за спину руки, связали их крепко-накрепко, повесили на шею гирлянду цветов канаверы, как вешают смертникам, когда ведут их на казнь, и погнали пинками во дворец. «Царица оговорила меня», — понял он и с горечью стал объяснять: «Люди, я ни в чем не провинился перед царём! Я невиновен!»
Весь город пришел в волнение: «Говорят, царь по оговору жены хочет казнить царевича Падму!» Люди сбежались к царевичу, повалились ему в ноги и в голос запричитали:
— Не заслужил ты этого, господин! Наконец привели его к царю. Царь при виде Падмы разъярился пуще прежнего:
— Царя вздумал из себя строить! На супругу мою покусился! Ступайте, сбросьте его в пропасть, куда бросают разбойников.
— Нет за мной никаких прегрешений, отец! Не губи меня по женскому наговору! — взмолился Великий. Но отец его и слушать не стал.
Тут все шестнадцать тысяч царских танцовщиц зарыдали в голос: «Не заслужил ты этого, любезный царевич, не заслужил ты, наш Падма!» Кшатрии, советники, челядь — все просили царя:
— Государь, царевич ведь благонравен и добродетелен, он продолжит твой род, он преемник твой на престоле. Не губи его по оговору женщины, разберись сначала. Ведь царю следует действовать осмотрительно! И они произнесли:
«Пока ты сам не убедился
В чужой вине — большой иль малой,
Ты назначать не можешь кары.
Сначала нужно разобраться!
Кто налагает наказанье,
Не рассмотрев, как должно, дело,
Слепцу подобен, что глотает
Еду с козявками и сором.
Наказывающий безвинных
И попускающий виновным.
Он как слепец, что по ухабам
В путь без поводыря пустился.
Но кто во всяком деле лично,
В большом и малом, разберётся
И досконально все узнает –
Тот может выносить сужденье.
Ни неизменным снисхожденьем,
Ни непреклонностью суровой
К величию нельзя подняться –
Их нужно сочетать умело.
Ведь слишком мягким помыкают,
А слишком строгий ненавистен,
И обе крайности опасны.
Держаться лучше середины.
Один присочинит в запале,
Другой оговорит по злобе,
Нет, из-за женщины, владыка,
Ты убивать не должен сына».
Но какие доводы советники ни приводили, они не смогли убедить царя. И Бодхисаттва сам молил царя — и тоже понапрасну. Упрямый царь приказал вновь: «Ступайте, сбросьте его со скалы, как разбойника».
«Я вижу, вы здесь сговорились,
А женщине никто не верит.
Один лишь я не сомневаюсь.
Скорее сбросьте его в пропасть!»
Услышав этот приказ, ни одна из шестнадцати тысяч царских танцовщиц не смогла сдержать вопль горя. Все горожане зарыдали, стали ломать руки и рвать на себе волосы. «Как бы они не помешали казнить его», — подумал царь. Он сам направился со свитой к обрыву и, не внимая ничьим воплям, приказал сбросить сына в пропасть вниз головой.
Но та великая сила доброты, что исходила от Бодхисаттвы, не дала ему погибнуть. Дух пропасти взлетел к нему и со словами «Не бойся, великий Падма!» подхватил его обеими руками, взял к себе на грудь, бережно опустил его к подножию горы и осторожно посадил на капюшон владыки Нагов — ведь та гора была их царством. Царь Нагов отвёл Бодхисаттву в свой дворец и разделил с ним слуг своих и власть. Прожил он у Нагов целый год, а потом решил вернуться в мир людей.
— Куда тебя доставить? — спросил царь Нагов.
— Я стану отшельником в Гималаях, — сказал Бодхисаттва.
Царь Нагов с ним согласился, отнёс его в людской мир, снабдил всем, что надобно подвижнику, и там его покинул. А Бодхисаттва удалился в Гималаи, по древнему обычаю стал там подвижником. Он научился созерцанию, обрёл чудесные способности и зажил там, поддерживая жизнь корнями и плодами.
Однажды на охоте туда забрёл какой-то житель Варанаси. Он узнал Великого:
— Господин, ты не царевич ли великий Падма?
— Да, это я, приятель.
Тот поклонился Бодхисаттве, пожил у него некоторое время, а когда вернулся в Варанаси, доложил царю:
— Государь, твой сын живёт по древнему обычаю отшельником в Гималаях, там у него шалаш. Я сам с ним прожил не один день.
— Своими ли глазами ты его видел? — спросил царь. — Да, господин.
Царь отправился туда с большим отрядом воинов. На опушке леса он поставил лагерь, а дальше пошёл сам с советниками и увидел наконец Великого, сиявшего как золотое изваяние. Тот сидел у входа в свой шалаш. Царь поздоровался и сел с ним рядом, а за царём и советники учтиво приветствовали Бодхисаттву и тоже расселись. Бодхисаттва заговорил с отцом, предложил ему плодов.