— Загляну-ка в кабак. На душе у меня паскудно…

18

Пропал рядчик. Его искать по всей округе — нету, как сквозь землю провалился. Вместе с ним пропал Ванька каторжный, но это не беспокоило: подался, поди, в другую сторону. Ему что? Ветер… Приехал унтер из жандармов, маленький, круглый. Злой… Подле него Назарыч. Давненько Христя и Лохов не видали его. Аж позеленели в лице. Неприятно! Не дан-то бог, опять начнет изгаляться. И начал… Паскудное семя! Брал мужика из артели, уводил в лес, там затыкал рот тряпкой, накидывал на шею веревку и — дергал… Унтер стоял чуть в стороне, держа в руках прописные бумаги, спрашивал:

— А ну, сказывай, куда девали рядчика? Никак, увели в тайгу, убили, а потом забросали ветками? Не хочешь отвечать? Ладно… Мы с тобой поступим тем же порядком, что и ты с рядчиком. — Поворачивался к Назарычу: — Начинай!..

Тот вздыхал и лениво, словно бы нехотя, натягивал веревку, лицо у мужика делалось синим, отвечал хрипло:

— Ой, елки, да поче бы я стал упираться, когда б знал про рядчика? Видит бог, не виноватый я.

Это он зря. Назарыч не любил, когда оправдывались, пуще прежнего делался злым, спрашивал строго:

— А откель ты знаешь, что не виноватый? Я и то про себя не знаю, а уж ты и подавно… Мозгля! Никто об этом не может сказать, один бог.

И горе было тому, кто продолжал упорствовать, твердя: «Не виноватый я…» Когда б не унтер, не быть бы упрямцу живу. Охолаживал Назарыча, говорил:

— Не перестарайся… Начальство по головке не погладит.

Многие перебывали в допросном деле, а до Христи и

Филимона очередь так и не дойдет. Можно было подумать, что Назарыч опасается трогать их, но Киш знал, что это не так. Уж дня через три понял, в чем тут дело. Не однажды замечал в глазах у бывшего приискового стражника, обращенных на него, удовольствие, словно бы тот хотел сказать:

— Мы сразу не станем тебя брать. Подержим в страхе, пока не дойдешь до ручки.

Но Христе опостылело ждать, затомило на сердце, и одиноко сделалось среди людей, напуганных происходящим. Опять же обидно, что не умеют постоять за себя, случалось, говорил об этом, предлагал проучить унтера, а заодно и Назарыча, но мужики и слушать не хотели.

Вспомнил, как по весне уходил из артели, искал Кольку Ланцова. Где только не был: и в маленькие, богом забытые деревеньки забредал, и промеж монастырских, у высоких стен каменной кладки, крестьян шукал, и невод тянул с пропахшими потом и солью рыбаками, и везде тайно выпытывал про Кольку Ланцова и всякий раз слышал одно: вроде бы на пятнице гулял в соседской деревне, а уж куда потом подался, нс знаем. Колька Ланцов из породы людей, кто свои думки держит при себе…

Христя не отыскал славного разбойника и засомневался: есть ли он па самом деле, а может, его нет и живет только в людском воображении?.. Но Кишу не хотелось верить в это и, возвращаясь в артель, сказал, что в следующий раз обязательно постарается найти, чего бы эго ни стоило. И сам не смог бы объяснить, для чего нужен славный разбойничек? Неужели записался бы в его артель? Христя не уверен, хотя, пожалуй, не отказался бы… Но не только для этого нужен Колька Ланцов, а еще и для доброго, неутайного разговора. Много чего накопилось в душе, а никому не скажешь, и не потому, что tie станут слушать, просто не сумеют понять и лишь разведут руками, не посмев посмеяться над ним. Христя думал, что Колька Ланцов сумел бы разобраться в его душе, подсобил бы. Ах, как худо, что нету его рядом, никого-то нету, совсем один… Впрочем, отчего же один?.. А Сафьян Крашенинников? Стоящий мужик, с понятием, и потолковать с ним можно о разном. Но Христя отчего-то чувствовал себя неприютно рядом с ним, хотелось поскорее уйти… И сам не знал почему… Ничего такого не говорил Сафьян, а только о людях, с кем нечаянно свела судьба. Хорошие, видать, люди, о слабых да сирых болеют сердцем.

— Тебе тоже надо быть с ними, — подчас говорил Крашенинников.

— А зачем?.. — отвечал Христя, нахмурившись. — Я сам по себе…

Не любил, когда кто-то стоял над ним, поучал… «У меня своя правда», — говорил порою, но какая она, эта правда, не знал, однако ж чувствовал: настырная и гордая, все б в одиночку ходила впереди других. И это хорошо, что впереди… Христя за то и уважал ее, что не плелась в хвосте, бывало, так возьмет за душу, хоть волком вой, все постылым вокруг станет, и уйдет тогда из рабочего поселка и долго будет бродить по округе и слушать, о чем сказывают люди. А сказывали о разном, о добром ли, о злом ли, но всякий раз с грустью, которую приметил Христя и долго удивлялся: откуда она?..

Но почувствовал, как она, властная, поселилась в сердце, и от этого привычная маета сделалась светлее, чище. Киш любил слушать, о чем сказывают люди, да не те, кто работает на «железке», у этих разговоры не больно ладятся — какие могут быть разговоры после урока, когда и рукой не пошевелишь? — другое дело, когда сидишь в крестьянской избе, слушая побывальщины, или в бурятской юрте, когда приходит улигершин и берет в руки хур. Неправда, что нельзя понять, если не знаешь языка другого народа. Христя все понимал. Но, может, только казалось, что понимал, а на самом деле это не так? Тогда отчего вдруг сжималось сердце и горько делалось и неприютно на этой большой земле, или наоборот, светила слабою искоркою радость, и тогда забывал обо всем на свете и со страхом ждал, что скоро она погаснет, и опять станет неприютно? А когда так и происходило, долго сидел и потерянно смотрел вокруг и видел в людях ту же тревогу, что и у самого на сердце, и это не успокаивало, а делало ее еще нестерпимее, вдруг чувствовал себя виноватым перед этими людьми, хоть и не знал почему — вроде бы никому не желал зла и не вершил худа.

Может статься, все это и зовется совестливостью? Когда б по-другому было, разве ж маялся бы Христя? Нет, наверно. Жил бы потихоньку, собирал копеечку, и он слыхал, что денежка к денежке легко идет. Но иное в голове и на сердце… Легко может обидеть, но легко и простить. Странно, он даже к Назарычу нынче не чувствовал лютой злобы, хотя и терпеть не мог, и в душе все переворачивалось, когда ловил на себе его взгляд. Да и с другими людьми нынче не то, что прежде… Потише сделался, помягче, случается, и не будет стоять на своем, а порою, что и вовсе удивительно, согласится с чужим мнением. Он и сам не поймет, что с ним?.. А может, это не так, и он все про себя понимает?.. Может, и понимает, отчего произошел переворот в душе. А началось все с того вечера, когда повел Ваньку в тайгу, к месту, где приметил брошенную по осени берлогу. Тогда в первый раз занедужила душа, а чуть позже, когда запел Ванька свою отчаянную песню, и вовсе изболелась, спросил у себя:

— А пошто я должен вершить суд? Кто я такой?.. Кто все мы, люди, чтобы судить друг друга?

Спросил и не сумел ответить. И долго еще ночами пытал себя про это, мучившее, и уж много спустя догадался, что ответа и в природе нету. Как и все в артели, поверил, что Ванька, по всему видать, сгубил рядчика, забросал ветками и подался в Россию. Но не винил его, как другие, искал и свою вину в том, что натворил Ванька. Обидел мужика недоверием — и возлютовал он, как в прежние годы, разуверившись в людях.

Думать иначе Киш не желал. И чем больше корил себя, тем сильнее казалась вина перед человеком, которого обидел. Если бы Ванька вернулся, Христя сделал бы все, чтобы тот простил его. Но Ваньки не было рядом и, по всему, не скоро еще окажется на старом месте, может и сгинуть в скитаниях по свету.

А унтер и Назарыч так и не дождались своего часа, чтоб проучить Христю, как не однажды нашептывали мужикам, зная, что те непременно передадут кому надобно. Приехал хозяин, узнал про своевольство, чинимое государственными людьми, разгневался, велел прогнать их. А на место рядчика неожиданно для всех поставил Филимона Лохова. Впрочем, так ли уж неожиданно? Слыхать, не один раз бегал сибирский мужичок, правая рука бывшего рядчика, в контору и подолгу о чем-то толковал там. С кем же?.. Наверняка с подрядчиком, который присоединился к делу Студенникова и был не то чтобы суров или груб с людьми, а все ж и не ласков, жестковат был и при всяком случае грозил штрафами. Новый подрядчик быстро заимел власть в конторе, случалось, и за самого наибольшего решал. Ловок и умел, хоть и в немалых летах. Иконников, кажется, по фамилии…