— Показания все той же соседки?

— Да. В доме стены тонкие.

— Надо проследить, возвратит ли Давиташвили долг. Удалось выяснить, где он находился с половины второго до шести утра?

— Нет. Я не располагаю больше никакими сведениями. — Абулава взглянул на часы. — Мне пора на похороны. Кстати, будьте осторожны на похоронах…

Зейнаб не оказалось дома. За мальчиком присматривал старый Арменак.

— Ушла в церковь господу богу нашему Христу свечку поставить, — сказал он.

В церкви шла служба. Семь девушек в одинаковых бледно-зеленых платьях с газовыми накидками на головах пели под аккомпанемент клавесина. У солистки было очень красивое меццо-сопрано. Я не могу похвастаться знанием армянской музыки, но, по-моему, исполняли Комитаса.

В церкви было всего четверо прихожан. Зейнаб молилась. Я не стал ей мешать.

Местные жители, видно, не баловали своим вниманием церковь. Судя по ветхому ковру на каменном полу, она была бедной. Убранство церкви тоже не говорило о богатстве. Зато пение во славу Христа могло украсить любой собор. Возможно, все пожертвования уходили на его прославление. Девушки пели профессионально.

Зейнаб заметила меня, но продолжала молиться.

Минут через десять я взглянул на часы. Зейнаб поднялась с колен, подошла к столу, на котором лежали свечи, взяла самую толстую, положила на тарелку деньги, поставила свечу перед иконой богоматери, прошептала, очевидно, просьбу, перекрестилась и направилась к выходу. Я последовал за ней. С алтаря краем глаза за нами наблюдал священник.

После церковной прохлады жара на улице казалась удушающей. Мы нашли скамейку в тени.

— Саркис не убивал.

То, как Зейнаб произнесла это, подсказало мне, что она разговаривала с мужем. Когда? Конечно, после побега Саркиса. Он увиделся с ней, чтобы успокоить…

— Саркис вернется к вам. Он не хочет вас подводить. Вы понимаете? Все понимаете? — сказала Зейнаб.

— Да, все понимаю, — ответил я.

— Это не опасно? Я опять тревожусь.

— Ничего опасного, Зейнаб. — Я поднялся. — Идите к сыну и не тревожьтесь.

Я поймал себя на том, что тоже тревожусь, хотя серьезного основания для тревоги не было. Я решил, что мне передалось настроение Зейнаб.

ГЛАВА 7

Создавалось впечатление, что все население города провожало Котэ Долидзе в последний путь. В общем, так и должно было быть. Город хоронил заслуженного человека. Поэтому люди с траурными нарукавными повязками не вызывали недоумения. Они руководили движением, как и подобает при большом стечении народа.

Гроб с телом покойного несли на руках. За ним следовала семья Долидзе с многочисленными родственниками. Жену Долидзе справа поддерживал под руку старший сын Важа, слева — Сирадзе. Младший Долидзе шел между Мананой и курчавым Мамаладзе. Заридзе, сняв фуражку то ли из-за жары, то ли отдавая дань ритуалу, шествовал рядом с Элиавой и главным инженером завода Жоржолиани. Я поискал глазами Давиташвили. Главный врач больницы затерялся в процессии и всем своим видом олицетворял печаль. Чуть подальше я увидел Галустяна.

На кладбище организованная процессия превратилась в огромную толпу.

То тут, то там стала мелькать курчавая голова Мамаладзе. Началось непонятное перемещение в толпе.

Показался бригадир грузчиков с консервного завода.

— Дядя Варлам! — позвал я его.

— А, вы тоже здесь, — произнес он. — Ну и день!

— Идемте, — сказал я, выискивая в толпе Мамаладзе.

Я пробрался к нему как раз в тот момент, когда он и его дружки собирались бить Галустяна. Почему они выбрали именно Галустяна, одному богу известно. Я вцепился в Мамаладзе.

Рабочие с завода взяли в кольцо дружков Мамаладзе. Неожиданно, точно опомнившись, на Мамаладзе бросился Галустян.

— Сопляк! Как ты смел?! Я тебе в отцы гожусь! — Он пытался схватить Мамаладзе за ухо, но тот ловко уворачивался.

Я отвел Мамаладзе к милицейскому «Москвичу», рядом с которым курили водитель и сержант Гегечкори. Двери машины были распахнуты. Проветривали салон.

— Сержант, водворите его в изолятор, — сказал я.

— Опять хулиганил, Мамаладзе? — спросил сержант.

— Ладно, делай свое дело, — ответил Мамаладзе и стал влезать в машину.

Я повернул назад.

— Стой! — крикнул сержант.

Обернувшись, я увидел убегавшего Мамаладзе.

Водитель виновато сказал:

— Я даже не успел двери закрыть. Он влез в одну, выскочил в другую… Быстрый, как барс, подлец!

Вокруг нас стали собираться люди. Подошел капитан Абулава.

— Что это у тебя все бегут, Гегечкори?

Бессмысленно было слушать объяснения сержанта.

Пробравшись поближе к месту захоронения, я стал наблюдать за Мананой. В черном платье она выглядела старше своих лет. Она не плакала. Опустив глаза, она смотрела в свежевырытую могилу, но ее лицо не выражало боли.

Дважды она искоса посмотрела вправо в толпу. Я проследил за ее взглядом. Среди незнакомых мне женских и мужских лиц я с трудом нашел того, кто привлек внимание девушки. Это был Альберт Костанян.

Заиграл духовой оркестр.

Наконец все завершилось. Люди стали расходиться. Выйдя из толпы, я оказался позади Заридзе и Элиавы. Они, будто неразлучные друзья, по-прежнему были вместе.

— Исключительно организованно все прошло, — сказал Заридзе. — Молодцы заводские.

Я не слышал, что ответил Элиава.

На дорожке дряхлая старуха торговала розами. Я купил цветы и отправился к могиле матери.

Ужинал я в подавленном настроении. Пища казалась невкусной. Шум раздражал.

Ко мне подсел Сирадзе и пальцем подозвал мрачного Галактиона.

— Вина!

Официант решил, что ослышался. Сирадзе не пил вина и не позволял себе вечером ничего, кроме мацони. Это даже я знал.

— Цито! — сказал Сирадзе.

Галактион ушел.

— Надо помянуть Котэ.

— Говорят, в день убийства он обедал здесь вместе с младшим сыном, — заметил я.

— Да, обедал. В последний раз в жизни.

— Вы видели его?

— Я был в исполкоме. Вернулся спустя пять минут после его ухода. Галактион мне сказал, что отец с сыном обедали у нас.

— А когда вы видели его в последний раз?

— За день до этого. Он принес для Веры Васильевны несколько банок вишневого сока. Котэ был внимательным другом.

— Удалось найти Веру Васильевну?

Сирадзе грустно покачал головой:

— В Москве к телефону никто не подходит.

— Может быть, она и не в Москве.

— Все может быть. У нее в каждом городе друзья.

— Долидзе не говорил вам, что собирается покупать дом?

— Говорил. Давно говорил. Только не помню у кого.

Галактион принес бутылку «Гурджаани» и закуску. Сирадзе молча выпил бокал вина.

— Откуда у Давиташвили ключ от черного хода?

— Я ему дал. А что?

— Уточняю неясные детали. Когда он ушел в ночь убийства?

— В половине второго.

— А когда вы пришли в номер к Вере Васильевне?

— В четверть двенадцатого, часа три просидев в кабинете над бумагами.

— Вы знаете о долге Давиташвили?

— А-а, карточный долг. Две тысячи рублей. Ему не собрать бы такую сумму. Но смерть все прощает. В некотором роде Давиташвили повезло. Извините, это кощунство. Кажется, вино ударило мне в голову.

— Долидзе требовал от него деньги?

— Нет, но долг есть долг. Долги надо возвращать.

— Вы выходили из номера ночью?

— Я — нет. Выходила Вера Васильевна в час. У нее разболелась голова.

— Она говорила вам, что видела Галактиона?

— Говорила, но я ничего не понимаю. Почему он задержался? Я расспрашивал его. Он клянется, что заснул за столом. Никогда с ним такого не случалось. К двенадцати он всегда заканчивал все дела и запирал ресторан. Он пользовался моим абсолютным доверием.

— Сейчас не пользуется?

— Я сам не знаю. Понимаете, с ним что-то произошло. Его словно подменили. Взгляните на него. Разве это тот человек, который был раньше?