— Это обычное время сбора?

— Нет. Обычно мы собирались в одиннадцать, сразу после закрытия ресторана. У Долидзе на одиннадцать было назначено какое-то дело.

— Вспомните, какими словами Долидзе сказал о своей занятости.

— Он сказал: «В одиннадцать я занят». Больше он ничего не говорил.

— При этом присутствовал кто-нибудь еще?

— Разве посмел бы Долидзе просить о подложной справке в присутствии свидетеля? Нет, мы были в кабинете одни, вдвоем.

— Что вы делали после ухода Долидзе? Подробнее, пожалуйста.

— Долидзе ушел часа в четыре. До семи я оставался в больнице. Потом уехал домой, поужинал и до одиннадцати читал. Когда я входил в гостиницу, часы над дверью показывали восемнадцать минут двенадцатого. Поднялся в седьмой номер. Сирадзе был уже там. Сидел в кресле. Вера Васильевна что-то мыла или стирала в ванной. Я вышел на балкон подышать воздухом. В номере было душно. Минут через пять я вернулся в комнату, как раз в тот момент, когда из ванной вышла Вера Васильевна. Мы поздоровались, и я пошутил, что Константин Григорьевич не в форме. Он дремал. Константин Григорьевич открыл глаза, взглянул на часы и сказал: «Без двадцати семи минут двенадцать. Где наш граф Монте-Кристо?» Графом Монте-Кристо он называл Долидзе.

— Богатый, как Монте-Кристо?

— Пунктуальный, как Монте-Кристо. Долидзе никогда не опаздывал и бесился, если ему приходилось кого-то ждать. Через пять минут мы поняли, что Долидзе не придет, решили, что его захватили дела, немного позубоскалили по этому поводу и сели играть втроем. Играли до часу ночи. У Веры Васильевны разболелась голова. Она решила прогуляться около гостиницы. После ухода Веры Васильевны мы поговорили с Константином Григорьевичем о политике, и где-то около половины второго я ушел домой. Утром в половине девятого мне позвонил Константин Григорьевич и сообщил печальную новость.

— Константин Григорьевич знает о вашем визите ко мне?

— Если еще не знает, то узнает. Я уже говорил, здесь все знают всё.

На мой стук из седьмого номера не отозвались. Дама любила прогулки, и я предположил, что она совершает вечерний моцион.

Мне недолго пришлось ее искать. Она вышагивала в городском саду, независимая и одинокая. Молодые люди поглядывали на нее с волчьей жадностью.

— Добрый вечер, — сказал я, подойдя к ней.

Она не ответила и обошла меня.

— Минуту, Вера Васильевна. Я инспектор уголовного розыска.

Женщина была раздражена.

— Не могли найти другого места? Зашли бы ко мне в номер. Вы же в гостинице живете.

— Для местных сплетников это был бы повод. Присядем?

Мы сели на скамейку. Я обратил внимание на руки Веры Васильевны. Руки у нее были крепкими, как и должны быть у тренера по гимнастике. На правой красовалось кольцо с довольно крупным бриллиантом.

— Я хотел бы поговорить с вами о Долидзе.

— Малоприятная тема, но пожалуйста.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Двенадцатого числа, в два часа дня. Он принес мне в номер цветы.

— Был какой-то повод для цветов?

— Он сделал предложение.

— Какое?

— Представьте, этот мерзавец хотел взять меня на содержание.

— Чем же все закончилось?

— Когда я завопила, он преспокойно отстал. Он ведь думал перекупить меня, но сделка не состоялась. Омерзительный человек!

— Вы рассказали об этом Константину Григорьевичу?

— Конечно, нет. Константин Григорьевич убил бы его.

— Константин Григорьевич способен на убийство?

— Это фигурально.

— Вы знали, что Долидзе придет к вам играть в карты четырнадцатого числа?

— Безусловно, знала. Константин Григорьевич сказал мне об этом вечером. Я не отменила игру, чтобы не вызвать подозрения Константина Григорьевича. Он и так спросил меня, зачем приходил Долидзе. Ему, естественно, донесли, что Долидзе вошел ко мне в номер. Я сказала Константину Григорьевичу, что его друг детства подарил мне цветы, выразив тем свои чувства к нему. Я даже выбросить их не могла. Долидзе не пришел. Мы сели за карты втроем — Константин Григорьевич, я и главный врач больницы Давиташвили Михаил Шалвович. В час ночи мы прекратили игру. У меня разболелась голова. Было накурено. Я вышла подышать воздухом. Вернулась через полчаса. Константин Григорьевич был один.

— Когда ушел Давиташвили?

— Я не видела. Ночью он всегда уходит через черный ход — есть такой в гостинице, — чтобы не обращать на себя внимания.

— Кто когда пришел четырнадцатого числа?

— Сначала пришел Константин Григорьевич в начале двенадцатого.

— Точнее не помните?

— Я не смотрела на часы. Потом пришел Давиташвили. В двадцать минут двенадцатого.

— Вы посмотрели на часы?

— Посмотрела. Я вышла из ванной и не знала, который час. Вот и взглянула на часы.

— Спасибо, Вера Васильевна.

— Рада, если хоть чем-то помогла вам. — Она встала и протянула руку.

Даже в легком пожатии ощущалась сила. Я задержал ее руку в своей.

— Красивое кольцо.

— Подарок Константина Григорьевича. Оно досталось ему от матери.

При бедности старушки сохранить такое кольцо? Она продала бы его в трудные военные или послевоенные годы, как распродала все, чтобы лишним куском хлеба поддержать себя. Великий инстинкт самосохранения обесценивал в ее глазах золото и бриллианты. Драгоценности — принадлежность сытной жизни.

— Я слышал, что мать Константина Григорьевича некогда была состоятельной.

— Молва и вас не обошла, — сказала Вера Васильевна. Она не торопилась уходить. Да и что ей было делать одной в четырех стенах, наедине со своими мыслями? — Хорошо, что поговорили на воздухе. И вам полезно. Не сердитесь, что вначале приняла вас в штыки. В других условиях я не стала бы обсуждать, где нам беседовать. Но приходится считаться с местными нравами. Не хочу давать повода для сплетен. На меня и так здесь смотрят как на шлюху.

— Зачем же вы сюда приезжаете?

— В свой отпуск Константин Григорьевич приезжает ко мне в Москву. Получается два месяца в году. Вот так и живем. Грустно, да? Что поделаешь? Пять лет все-таки. Привыкла. Да, чуть не забыла. Когда я гуляла в ночь убийства, то видела со спины Галактиона, официанта. Он выходил из ресторана. Все.

Она повернулась и пошла размеренным шагом.

В ресторане было не много посетителей. Галактион подскочил ко мне с улыбкой старого друга.

— Будете ужинать?

— Нет. Хочу взять с собой пару бутылок «Боржоми».

Я вовсе не хотел брать воду, но мне нужен был повод для разговора с Галактионом.

— Сию минуту, — сказал он и помчался в буфет.

В ожидании Галактиона я сел за его стол. Отсюда неплохо просматривалось служебное помещение и часть зала, но нельзя было увидеть в окнах прохожих на улице. Я перешел к низкому буфету, в котором Галактион держал приборы. Отсюда хорошо были видны все окна, особенно то, мимо которого прошел Долидзе в роковую для себя ночь. Я мысленно прикинул, можно ли добежать из зала до места преступления, опередив Долидзе. Для этого и бежать не следовало. Путь из зала был почти вдвое короче, чем путь Долидзе.

Галактион принес две бутылки «Боржоми».

— Извините, сразу не мог найти спрятанный Константином Григорьевичем ящик.

— Спасибо, Галактион. Константин Григорьевич у себя?

— Еще днем уехал в район за мясом. Скоро вернется.

— У вас утомленный вид.

— Устал. Я же один.

— Так вы долго не выдержите.

— Жена то же самое говорит. Что делать? У меня трое детей.

— Они вас, наверно, и не видят.

— Не видят. Я прихожу домой, они спят. Они уходят в школу, я сплю.

— Когда вы обычно уходите домой?

— В двенадцать.

— А почему четырнадцатого числа ушли во втором часу?

Галактион вздрогнул.

— Заснул за столом, — сказал он.

Его позвал посетитель.

— У вас есть еще вопросы? — спросил Галактион.

— Нет, — ответил я.