Прогромыхал гром. Небо заслонили тучи. Я быстрым шагом направился к дому матери.
Там, где кончается улица 1 Мая и начинается улица Кашена, меня поджидал Гочо с двумя приятелями. Как я их раньше не заметил? Они же наверняка следили за мной. Замедлив шаг, я лихорадочно соображал, что делать. Расстояние между нами сокращалось. Гочо загородил дорогу.
— Отойди, я тороплюсь к матери.
— Заботливый сынок, хороший мальчик! — Гочо потрепал меня по щеке.
Я отбросил его руку и тут же получил сзади такой удар, что шея одеревенела. Не разобравшись, кто где, я двинул справа кого-то в корпус. В левой руке у меня были папка с бутылкой «Цинандали» и пакет с пончиками. Разворачиваясь, я потерял равновесие и не сумел уклониться от кулака Гочо. Падая, я выронил папку и пакет. Я увидел перед собой Гочо, подцепил его ногой и сильно дернул. Гочо упал. Я рывком поднялся. Страх придал телу почти невесомость. Гочо тоже вскочил на ноги.
Они втроем двинулись на меня. Я ждал, прижавшись к стене. На земле — черная папка, раздавленные пончики. Белые сгустки крема на асфальте. Ни одного предмета, которым я мог бы защититься.
Гочо замахнулся, двое других схватили меня и поволокли к серой «Волге».
Я понимал, что поездка в машине закончится в лучшем случае больницей. Пяткой я ударил одного по голени, головой второго в лицо, но не успел сделать и шага. Сзади на меня навалился Гочо.
Очнулся я в машине. По ветровому стеклу хлестал дождь. Гочо гнал машину, напряженно вглядываясь в дорогу. Я сидел, зажатый с двух сторон его приятелями. Я знал, что делать, однако любое мое движение было бы сразу пресечено ими.
— Гочо, дай сигарету, — сказал я.
— Ты живой? — засмеялся один из его приятелей.
— Пока живой, — пробасил другой.
Гочо нехотя протянул пачку. Я притворился, что не могу вытащить сигарету, и приподнялся. Меня никто не держал. Я рывком подался вперед и, ухватившись за руль, вывернул его вправо.
ГЛАВА 22
Следователь, пожилой капитан, пришел ко мне в больницу еще раз.
— Может быть, сегодня вспомните, как все произошло, — сказал он.
Минут десять он пытался выудить из меня хоть какие-нибудь сведения, но это ему не удалось. Я упорно стоял на своем — ничего не помню.
— Неразумно, — сказал следователь.
Какое-то время он сидел молча, и я спросил Нину:
— Ты звонила в редакцию?
— Еще вчера.
— Так вы не будете ничего говорить? — спросил следователь.
— Я ничего не помню. Кроме перелома руки, у меня сотрясение мозга. Врач может подтвердить.
— Знаю, знаю. Те трое, с которыми вы были в машине, тоже в больнице. В другой. Тоже переломы, сотрясение. Тоже ничего не помнят. — Следователь встал. — Вас, случаем, не напугали?
— Я не из пугливых.
— Тогда тем более не понимаю вас. Молчание не всегда золото. До свидания.
Нина укоризненно смотрела на меня.
— Вышел из игры, умыл руки. Как еще говорят в таких случаях? Все! Хватит! Ты же сама настаивала, чтобы я не занимался расследованием.
— Настаивала. Но нельзя же из одной крайности бросаться в другую.
— Нельзя, согласен. Очевидно, я надорвался… Я хотел перевернуть мир. Это оказалось мне не под силу.
— Зачем переворачивать мир, Сережа? Мир прекрасен.
— Что же в нем прекрасного, если за справедливость дерешься насмерть, а правда все равно не торжествует?
— Ты озлоблен, Сережа, и в тебе говорит досада.
— Ничего подобного! Я и сейчас считаю, что оставаться в стороне — значит быть пособником зла. Всегда и везде я во все вмешивался, не задумываясь. Не мог иначе, потому что меня таким воспитала мать, школа, университет. Все на свете было моим делом. Но теперь, уволь, хватит на мою голову приключений. С какой стати я должен один воевать против целого мира преступников?
— Ты сейчас похож на уставшего от борьбы героя из романа.
— Я не герой, обыкновенный человек.
— Вот именно, Сережа. До сих пор ты вел себя как герой.
— Не понимаю, к чему ты клонишь.
— Я ни к чему не клоню. Я боюсь, Сережа, что ты…
— Говори.
— Что ты снова возьмешься за старое. Сейчас у тебя настроение такое — ни во что больше не вмешиваться.
— Я и не буду вмешиваться. У меня есть ты, у меня есть цель в жизни. Ничего мне больше не надо.
Нина с сомнением покачала головой.
— Не думаю, чтобы этого тебе хватило. Ты правильно сказал, что раньше вмешивался во все, не задумываясь. Ты и в дело Карло вмешался, потому что твое чувство справедливости возмутилось. Ты ведь не думал ни о последствиях, ни о том, что за этим стоит, ни о том, как бороться. Прости, но, в твоем поведении было что-то мальчишеское.
— Понимаю. Я был мальчиком, а стал мужем. Да, я стал опытнее и мудрее. Раньше я только чувствовал, теперь еще и знаю. — Я взял руку Нины в свою. — Но ты можешь не бояться. Хотя мое чувство справедливости возмущается и сейчас.
Она высвободила руку.
— К тебе пришли.
Я повернул голову и увидел Гарри с Леваном.
Меньше всего я ожидал увидеть Левана. Он снизошел до того, чтобы навестить меня, или причина его визита была иная?
— Юноша, что случилось? — спросил Гарри.
— Авария, — ответил я.
Он галантно поцеловал руку Нине и представил ей Левана.
— Банальная авария? — спросил Леван.
— Не совсем. — Мне не хотелось говорить о случившемся при Нине. Она поняла это и, взяв с тумбы графин, сказала:
— Принесу свежей воды.
— Шота? — спросил Леван, когда Нина ушла.
— Очевидно, — ответил я.
— Я же вам говорил, — сказал Леван Гарри и обратился ко мне: — Рассказывайте.
Мой короткий рассказ привел Левана в бешенство.
— Я это дело так не оставлю. — Он встал. — Идемте, Гарри.
— Не надо ничего делать, — сказал я.
— Это уже не зависит от ваших личных желаний. Идемте же, Гарри.
— Я хотел бы посидеть с юношей, — сказал Гарри.
— Вы мне нужны.
Левая решительно направился к выходу, забыв попрощаться. Гарри сокрушенно развел руками и пошел за ним.
Я ничего не мог понять. Движения души Левана были непостижимы для меня. Он же фактически отказался от моей статьи, потом от идеи покарать Шота… Может быть, я был несправедлив к нему, во мне казалось, что он разгневался поздно.
Пришла Нина и поставила графин на тумбу.
— Рассказал?
И напрасно, подумал я, кивнув.
Мать появилась в дверях и на секунду задержалась на пороге, окидывая взором палату.
— Мама! — произнес я сдавленным от волнения голосом.
Она бросилась ко мне, стала целовать, как маленького, плакала и приговаривала:
— Бессовестный! Бессовестный! Разве так можно?
Я был весь мокрый. Она вытерла мне лицо полотенцем.
— Боже праведный, как ты исхудал! Сегодня же заберу тебя домой.
Я погладил ее руку.
— А ты прекрасно выглядишь.
Мать разрыдалась.
— Если бы ты знал, что я пережила! — Она достала из сумки носовой платок, надушенный «Красной Москвой», и промокнула глаза. — Что за девушка сидела с тобой?
Нина стояла поодаль, у окна. Я махнул ей рукой.
Она подошла и робко произнесла:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, — ответила мать, внимательно изучая ее.
Я ждал затаив дыхание. Нина все больше робела под взглядом матери. Изучение затягивалось, вызывая у меня раздражение. Я собрался было взять Нину за руку и усадить на кровать, чтобы все поставить на свои места, когда мать, взглянув мне в глаза, сказала Нине:
— Идите сюда. — Она пересела со стула на кровать. — Садитесь.
Ну, конечно, каждому свое место, подумал я, усмехаясь. Мать заметила усмешку, но ничего не сказала, хотя — это я понял по выражению ее лица — многое могла бы сказать.
— Спасибо, что вы присматриваете за моим сыном,— обратилась она к Нине.
— Мама, Нина не присматривает за мной.
— А что она делает?
— Навещает меня.
— Почему, сынок, ты придираешься к моим словам?