— На основе этого, а здесь материала в избытке, напишите очерк о Карло Торадзе на «подвал». Четыре «подвала» ужмите в один. Постановка вопроса — за что арестовали Карло Торадзе? Справитесь?
— Постараюсь, — ответил я без энтузиазма.
Мы с Леваном вернулись в отдел.
— Ну что? — спросил Гарри.
— Очерк о Карло Торадзе на «подвал», — ответил Леван и вытащил из сейфа магнитофон, кассеты, папку. — Все это вам, Серго. — Он впервые назвал меня по имени. — Садитесь и работайте. — Забрав с моего стола неотредактированные материалы, он поделил их между собой и Гарри. — А вас, Гарри, я попрошу не отвлекать Серго.
ГЛАВА 23
Мать настаивала, чтобы я переехал к ней, но я не согласился, и мы расстались холодно.
Сидя в своем склепе над пьесой, я мысленно возвращался к разговору с матерью. Я жалел мать, но понимал, что ее неприятие Нины приведет к новому разрыву.
Я вышел на балкон, чтобы набрать воды.
Во дворе пылал костер, на котором жарился ягненок. Аполлон и Натела тащили из комнаты стол. Аполлона освободили, и он готовился отметить это событие.
Через час во дворе поднялся такой гвалт, что пришлось закрыть дверь. Обливаясь потом, я работал до изнеможения.
Кто-то постучался. Я открыл дверь. Передо мной стоял Аполлон.
— Уважьте, спуститесь к нашему столу, — сказал он.
За столом сидели все соседи, кроме Сандро. Бидзина спросил Аполлона:
— Ты мне так и не ответил. Идешь работать к нам в парк?
— Куда деваться? Я подписку дал, — сказал Аполлон. — Ты по-соседски подыщи чистенькое место.
— Подыскал, Аполлон. Будешь мойщиком. Выпьем за новую жизнь нашего дорогого соседа Аполлона Калистратовича!
В воротах появился подвыпивший Сандро в белом костюме.
— Красавец наш пришел! — всплеснула руками бабушка.
— Сын, ну что? — спросил Валериан.
— Что, что? — хмуро отозвался Сандро.
— Ясно, — сказал Валериан. — Вырезали, значит:
— Что ты, человек, говоришь? Что за язык у тебя?! — сказала бабушка. — Как могли его вырезать?!
— Ножницами чик и готово, бабушка, — сказал Сандро.
— Откуда вырезали? Вы можете по-человечески объяснить? — спросила Натела.
— Из фильма беднягу вырезали, — сказал Аполлон.
— Моего красавца вырезать, а других, уродов, оставить! — запричитала бабушка и набросилась на Валериана. — Ты отец или маэстро? Поговори с этим режиссером, чтобы страдал он язвой!
— Об этом не может быть и речи! Искусство не признает окольных путей!
— Иногда объехать не мешает, — сказал Бидзина. — По опыту знаю. Прямая дорога не всегда самая короткая.
— У вас, у таксистов, — сказал Валериан. — В искусстве только один путь — прямой!
Я встал, бросив взгляд на Тату и Ираклия. Они переговаривались глазами.
— Пойдем наверх, выпьем по чашке кофе, — сказал я Сандро.
Мы поднялись на балкон.
Отхлебывая кофе из глубокой чашки, Сандро изливал душу. Чаша, которую предстояло мне испить, была значительно глубже, и я, готовый к этому, смиренно слушал Сандро.
— Ты не одобряешь, что я согласился переделать статью в очерк?
Нина стояла у станка и, пока я говорил, не прерывала занятий.
— Но я же ничего не собираюсь предпринимать! Я отказался поехать на фабрику к Ахвледиани. Я отказал во встрече даже Дато!
— Надо было отказаться и от очерка. Очерк ведь все о тех же бандитах, которые хотели убить тебя!
— Очерк посвящен Карло Торадзе!
— Господи, Сережа! По-русски это называется что в лоб, что по лбу.
— Не мог я отказаться от редакционного задания, особенно если оно исходит от главного. Не забывай, я всего-навсего внештатник, оформленный на временную работу.
— И не надо тебе работать в газете.
Зазвонил телефон. Нина взяла трубку.
— Алло! Слушаю! Алло! Молчат. — Она повесила трубку. — Вот так без конца с тех пор, как ты вышел из больницы. Сережа, я получила предложение из Сочи. Можно уехать.
— Отдыхать? Мы же собирались в Цхалтубо.
— Навсегда.
Я опешил. Она заметила это и сказала:
— Есть и другой вариант. Передвижной цирк.
— Ты хочешь уехать?
Нина кивнула.
— Куда же?
— Куда угодно, лишь бы поскорее и подальше. Я не желаю больше жить в страхе. Я устала засыпать с мыслью, что завтра тебя может не быть. Я, как сумасшедшая, вздрагиваю от каждого звонка. Я боюсь открывать дверь, боюсь подходить к телефону. Я все время в ожидании дурных вестей и беды. Не могу я больше так жить. Не могу.
Я подошел к Нине и обнял ее.
— Ничего со мной не случится. Не надо бояться.
Она прижалась ко мне.
— Уедем, Сережа. Уедем отсюда.
Мне вдруг тоже захотелось уехать, разъезжать, кочевать из города в город. Почему, подумал я, не уехать? Почему не посмотреть мир? Что я видел в жизни? Я поддался минутной слабости.
— Может, действительно уехать? — сказал я и тут же пожалел об этом. Как я могу бросить все, что связывает меня с Тбилиси? Бросить землю, в которую глубоко корнями ушло мое прошлое?..
— Поедем в Сочи, — сказала Нина. — Тепло, море…
— И толпы курортников. Проходной двор.
— Есть еще одна возможность — Москва. У мамы двухкомнатная квартира.
— Ты говорила, что у нее тяжелый характер.
— Тогда будем гастролировать.
— Будем? Что я буду делать, чем заниматься?
— Работа в цирке всегда найдется. Было бы желание.
— Я не для того учился пятнадцать лет, чтобы щелкать шамбарьером.
— Сережа, какое это имеет значение, если ты действительно намерен всерьез заниматься драматургией? У тебя целые дни будут свободными. Будешь писать сколько хочешь. Тебя никто и ничто не отвлечет от пьес. Пожалуйста, можешь вообще не работать. Моей зарплаты нам вполне хватит.
— И все во имя того, чтобы я писал пьесы? А стоят они таких жертв?
— Я не могу этого знать. Я знаю одно — хочу, чтобы тебе было хорошо, хочу, чтобы ты был со мной, живой и невредимый. — В ее глазах появились слезы. Она отвернулась.
Я взял руки Нины в свои.
— Я тебя очень люблю.
Она отрицательно покачала головой.
— Я очень тебя люблю, — повторил я.
— Не так, как я тебя.
— Я очень тебя люблю.
— Нет, Сережа.
Внезапно я подумал, что Нина не может уехать на гастроли с Бармалеем.
— А с каким номером ты собираешься выступать?
— С собаками.
— Понятно.
— Ничего ты не понимаешь. Ничего! Иначе после того, что произошло, ты сам бы увез меня отсюда. Ради бога, не надо ничего говорить. Не надо обманывать себя. Я же вижу, никакая сила не оторвет тебя от этого проклятого города. Ты словно врос в него. Я ненавижу, ненавижу этот город вместе с его людьми…
Она плакала, отвернувшись от меня.
— Как же так? Ты ведь любила и город, и людей…
— Ненавижу! — Нина повернула ко мне заплаканное лицо. — Ненавижу. Понимаешь? Иди. Я хочу остаться одна.
…Тариэл прилетел с гастролей из Киева внезапно, и Манана сказала по телефону, чтобы я немедленно приехал в театр.
— Леван Георгиевич, не возражаете, если отлучусь на час?
— Не возражаю, но лучше на полчаса, — буркнул Леван.
Мераб не вернулся после сессии из Москвы. Он прислал телеграмму с просьбой предоставить ему очередной отпуск и перевести деньги. Амиран вышел на работу в подавленном настроении. Бедняге мерещилось приближение смерти. Он потерял голову и все время считал пульс. Ему было не до работы, и мы выполняли ее втроем — Леван, Гарри и я.
Косясь на мою перевязанную руку, Тариэл говорил складно и красиво, но не конкретно. Наконец он сказал:
— Время не ждет. Пора начинать репетиции. Я хотел бы поставить пьесу к Октябрьской годовщине.
— Мою пьесу?
— Разумеется, вашу. Я прочитал последний вариант. Сильно. Возможно, кое-что придется смягчить, но это от нас с вами уже не зависит. Сможете приехать к нам в Киев, когда начнутся репетиции?
— Смогу.
— Прекрасно. Я Манане высказал свои замечания относительно некоторых сцен. Она все вам расскажет. Необходимо напрячься и, пока я здесь, доработать эти сцены. Я тем временем заручусь поддержкой в министерстве культуры. У вас есть экземпляр, которым я могу располагать?