«Я тоже уйду из этого дома!» — подумал мальчик.

Вскоре Исламов с женой вернулись домой. Проходя мимо мальчика, она мягко улыбнулась ему. И у Мухтара стало как-то легко на душе. «Добрая женщина!» — подумал он.

Стало смеркаться. С улицы еще доносились затихающие голоса детворы, когда вышла Кара-Баджи и позвала Мухтара в дом. Она провела его в кухню, освещенную мощными керосиновыми лампами.

Седая повариха, Наргиз-хала, женщина лет пятидесяти с добрыми глазами, поставила перед мальчиком тарелку с ароматным тонким ханским рисом, украшенным золотистыми крупинками шафрана и изюмом; тут же лежал кусочек курицы, а в стакане сверкал ароматный домашний шербет.

— Ешь все… Наверное, целый день не кормили! — жалостливо сказала повариха и села напротив Мухтара, опустив на стол усталые руки. Она участливо смотрела на мальчика, который сидел опустив голову и почему-то не решался протянуть руку к еде.

— Почему не кушаешь? Я мусульманка, ла-илала ил-аллах! — воскликнула она, желая доказать мальчику, что у них одна вера и пища, приготовленная ее руками, чистая.

Мухтар поднял голову и благодарно посмотрел на седую женщину.

— Вот, смотри, мои руки чистые! — она протянула руки через стол, и Мухтар увидел ее шершавые ладони.

На секунду задержав на них свой печальный взгляд, Мухтар вспомнил руки матери.

Прослезившись, он неожиданно крепко прижал свое лицо к ее раскрытым ладоням и тихо-тихо произнес:

— Умма… умма!..

Спать Мухтара положили в небольшом чуланчике, в котором утром складывалась постель прислуги.

Несмотря на усталость, Мухтар не мог заснуть до рассвета. Он вспоминал железную дорогу, пограничную станцию и истекающую кровью черноволосую девушку. Потом из тумана памяти появился индийский пароход, на котором он ехал из Джидды в Карачи, добрый его капитан Нури-Аср. Мухтар, как наяву, видел его стройную высокую фигуру, черные, красиво причесанные волосы, ласковые улыбающиеся глаза. Потом вспомнилась жизнь в сиротском доме и Мэри Шолтон, Зейнаб и Вартан. Почти под утро сон взял свое. Но спал он недолго. Мухтар сквозь сон почувствовал, что кто-то изо всех сил трясет его за плечи. Он открыл глаза: над ним стояла Кара-Баджи.

— Бужу, бужу, никак не проснешься! — сердито сказала она. — Поднимайся, скоро взойдет солнце, пропустишь утренний намаз!

Мухтар, все еще во власти сна, не понимал, чего она хочет от него.

— Ты что, не понимаешь меня? — продолжала служанка. — Говорю тебе: взойдет солнце — пропустишь молитву, — она показала на небо.

— Я не молюсь, — покачав головой, тихо ответил мальчик и повернулся на другой бок к стене.

— Ты что, сумасшедший? Как не молишься?! Такой большой парень, а не молишься! — возмутилась служанка. — Аллах покарает тебя, а хозяин выгонит из дома. — И она стянула с него рваное одеяло.

Мухтар безразлично поднялся.

— Мне все равно, что будет — то будет…

— Нет, вы смотрите на него, — продолжала она. — Разве можно держать в доме таких безбожников. Дом разрушится.

Мухтар, не удержавшись, громко рассмеялся.

— Ах, вот как, ты все понимаешь и только притворяешься!

Она толкнула его в спину, обозвала грубыми словами, разгневанная, быстро ушла.

Мухтару снова пришла мысль о побеге, однако он понимал, что не так-то просто в большом незнакомом городе найти место для житья или работу. Он решил от кого-нибудь, хотя бы от Вартана, узнать, далеко ли от Тифлиса до Баку, о котором еще в Тебризе говорили ему добрые люди, и какая там власть? Кто знает, может быть, и там те же англичане, турки, немцы, царские солдаты.

Вскоре Кара-Баджи опять пришла за ним.

— Ну-ка, живо убирай свою постель и пошли за мной! — сурово скомандовала она.

Мальчик молча подчинился.

— Бери эти кувшины, — указала она на два металлических кувшина, в которых сама носила воду, и, протянув ремень, добавила: — На, завяжи их покрепче.

Мухтар в душе посмеялся над ее важностью. Когда кувшины были связаны, он посмотрел на нее, как бы спрашивая: «Что же дальше делать, недобрая женщина?..»

— Чего ты смотришь на меня бесстыжими глазами? — заворчала она. — Еще говоришь, что араб, потомок пророка… Разве его святость не учит нас, приверженцев ислама, пять раз в день выполнять молитвы? Человек, не почитающий аллаха, так и будет всю жизнь мыкаться по чужим дворам…

Мухтар молчал, а это еще больше выводило ее из себя.

— Бери кувшины и пошли! — и сама помогла ему перебросить их через плечо.

Кара-Баджи повела Мухтара к горному роднику, откуда брали воду специально для заварки чая в доме и торговой конторе, где Исламов совершал оптовые сделки. Он знал, как действует на покупателей дегустация чая, заваренного на родниковой воде.

— Ну как, запомнил дорогу? Теперь будешь ходить сюда два раза в день: утром и вечером. Понял?..

Мухтар молча кивнул головой.

— Два раза в день мы приносим воду, — продолжала она. — Понял?!

Мальчик утвердительно кивнул головой.

— Что у тебя, языка нет?

Он ничего не ответил. Опустил колено на землю и один, без ее помощи, поднял тяжелые кувшины с водой.

— Силы у тебя как у ишака, это не плохо…

Дорогой, пока поднимались к роднику, и на обратном пути Кара-Баджи время от времени обращалась к нему с обычными житейскими расспросами о его отце и матери. Но Мухтар молчал, словно не к нему она обращалась.

— Ты что, меня за человека не считаешь? — вдруг взорвалась она. — Или не желаешь со мной разговаривать?

Мухтар, с трудом шагая с тяжелой пошей и глядя под ноги, чтобы не упасть, только улыбался в душе, видя, как она злится.

Едва они вернулись домой, Кара-Баджи тут же сунула ему в руки топор, чтобы он наколол дров для топки тандура. Исламов любил по утрам есть домашний хлеб.

Так начался первый трудовой день Мухтара в Тифлисе.

Наконец хлеб испечен, самовар закипел, завтрак для хозяев был готов. Кара-Баджи, выведенная из себя непочтительностью Мухтара, нажаловалась хозяину. После завтрака, уходя в контору, Исламов приказал Кара-Баджи не выпускать мальчика из дому.

— Не беспокойтесь, ага! — поспешно ответила Кара-Баджи. — Я возьму его в руки, будет у меня самым послушным псом в доме…

Кара-Баджи вошла в кухню и, увидев мальчика, примостившегося у кухонного очага, сказала:

— Слышал, что сказал наш господин? Он велел мне не выпускать тебя на улицу!

Наргиз-хала бросила на Кара-Баджи осуждающий взгляд. Достав свежую лепешку, она разломила ее на куски, поставила на стол полную тарелку с пшеничной кашей и позвала Мухтара к столу.

— Сынок, садись сюда и ешь, — сказала она по-тюркски.

Мухтар несмело подошел к столу. Женщина пододвинула тарелку.

— Ешь, сынок, не бойся! Я слышала, что ты издалека? — с ласковой улыбкой спросила она.

Мухтар молча кивнул. Повариха заварила в белом фарфоровом чайнике свежий чай и поставила его перед ним. Наевшись досыта, мальчик с благодарностью взглянул на повариху и, встав с места, почтительно поклонился ей. Тут на кухню вошла Кара-Бэджи. Увидев, что Мухтар уже позавтракал, она с сожалением сказала:

— Ему не следовало давать есть, он не желает молиться аллаху!

— Кара-Баджи, оставь его в покое, — спокойно остановила ее Наргиз-хала. — Бог лишил тебя сладости жизни, не подарив тебе ни мужа, ни детей, а теперь ты не знаешь, на кого излить свою желчь. Он на чужбине, скиталец. Ему и так не сладко живется. Великий грех обижать несчастного сироту.

Помолчав некоторое время, она заговорила снова:

— Сама знаешь, какие неприятные слухи идут в городе — всех азербайджанцев собираются выселять из Гурджистана в Баку, а армян в Эривань… Посмотрела бы я на тебя, как повела бы ты себя, очутившись в его положении… — И добавила: — Нашего хозяина выгоняют отсюда!

— Это почему же? — спросила Кара-Баджи. — Наш ага не лавочник, а купец первого сорта. У него есть деньги. Он найдет с грузинами общий язык.

Но Наргиз-хала снова заговорила о Мухтаре:

— Скажу тебе вот что: я в этом доме служу тридцать лет и знаю, что делаю. Мальчик ест не наш хлеб, а то, что предназначено ему самим небом. Тебя сердит, что он не молится?.. Но, во-первых, он еще несовершеннолетний, а во-вторых, на том свете каждый будет отвечать за свои поступки. Обижая его, ты, Кара-Баджи, грешишь во сто раз больше, чем он. Пойдем-ка лучше отсюда, помоги мне в кладовой…