Следователь сослался на то, что суд страшно перегружен, дел невпроворот: крупных, мелких — всяких.

— Послушай, — как можно более равнодушным тоном сказал Караджов, — вам, конечно, виднее, но было бы неплохо, если бы вы покончили с этим в текущем месяце. Я тебе объясню почему: чтобы меньше было разговоров и сплетен, запущенную рану лечить труднее.

Подумав, следователь пообещал переговорить с прокурором.

13

Евлогия возвращалась с работы. Близился вечер, и с гор тянуло прохладой. Оставив письменные столы, телефоны, калькуляторы, люди высыпали на улицу. В фонтане перед зданием банка робко проклевывались струйки воды. Часом позже они дружно взметнутся к небу, сверкающие и упругие. Но едва превысив человеческий рост, умерят свой порыв, схваченные в водный узел, чтобы плюхнуться вниз, в позеленевший лягушатник.

Побродив по городу, поглазев на витрины, Евлогия решила зайти в новое кафе-кондитерскую. Посетителей было много, в основном школьники, у которых сейчас каникулы. Выпив в баре чашечку кофе и апельсинового соку, она вдруг захотела чего-нибудь спиртного. В углу зала ей удалось найти свободный столик, и она заказала большую рюмку коньяку. Официантка даже опешила, но заказ приняла, исподтишка разглядывая ее.

Коньяк разлился по телу приятным теплом. Официантка прямо-таки обалдела, когда я заказала большой коньяк, озорно улыбнулась Евлогия. Ей и невдомек, что это уже второй. Шеф сегодня был невероятно щедр.

Во время работы ее срочно вызвали к начальнику. Не иначе где-то проштрафилась, подумала она, но, как выяснилось, дело было в другом. В кабинете собралось все руководство. «Заходи, товарищ Дженева», — обратился к ней шеф. Это еще что? До сих пор была Евлогия, и вдруг — товарищ Дженева! Уж не собираются ли ее повысить? Но поди тут догадайся: оказывается, наградить ее должны. Шеф выступил с речью, красочно описал недавнее происшествие, рассказал о том, как в поле у водителя «джипа» разыгрался приступ аппендицита, здорово все преувеличив, хотя случай-то был рядовой.

Они с агрономом обследовали кооперативные поля по ту сторону реки, надо было определить, годятся ли тамошние почвы для выращивания нового сорта кукурузы. Вокруг не было ни души. Они уже отмахали немало километров, порядком устали, а «джип», который должен был за ними приехать, все не появлялся. «Боюсь, с ним что-то стряслось, с нашим Станчо, — сказал агроном. — Так опаздывать…»

Они уже шли обратно, от усталости еле ноги волокли и вдруг заметили в лощине «джип», сильно накренившийся набок. Вблизи никого не было. Они ускорили шаг и за машиной увидели корчившегося на земле Станчо. По его бессвязной речи им стало ясно, что у него какой-то приступ, скорее всего аппендицит. Они переглянулись: а вдруг прободение? Евлогия ощупала его живот — боль была повсюду. «Ты водишь машину?» — спросила она у агронома. «Мотоцикл», — виновато ответил тот. Тоже мне мужчина! — возмутилась она про себя и кинулась за руль. «Джипом» она никогда в жизни не управляла. Опробовала тормоза, переключение скоростей. Педали были жесткие, рычаг не слушался, руль торчал как-то слишком высоко, перед глазами громоздилась тупая морда двигателя. Ну и каракатица! «Давай его на заднее сиденье, быстро!» — скомандовала Евлогия, и они с трудом втащили в машину теряющего сознание шофера. Мотор взревел и сердито затарахтел. «Садись, чего медлишь! — крикнула Евлогия растерянному агроному. — Рядом с ним садись!»

Машина вздрогнула, рванула с места и заплясала по вспаханному полю. Черная масса земли стремительно мчалась навстречу и ныряла под колеса, а машина металась то влево, то вправо, буксовала, неистово ревя, снова рвалась вперед, шарахалась из стороны в сторону, и гора, видневшаяся впереди, качалась туда-сюда, как пьяная.

Кое-как они выбрались на проселок. Колеи были неровные, на разных уровнях, то проваливались, то дыбились, машина подминала высокую траву, сшибала бурьян, а Евлогия глядела вперед, вцепившись в руль, и даже не сообразила сбавить газ или перевести рычаг на меньшую скорость. Они пролетели мимо персиковых садов — изумленный сторож проводил их долгим взглядом, — перемахнули железнодорожный переезд и выкатили на асфальт. Тут машина успокоилась, Евлогия крепче нажала на газ, и они добрались до больницы. Вот и все.

Жители Семково звонили ей по телефону, благодарили, а родные Станчо даже посылочку ей прислали. Операцию сделали вовремя, и закончилась она благополучно — у парня уже начинался перитонит. И пока шеф на все лады расхваливал ее перед собравшимися, она вспомнила, что в четверг хотела навестить шофера в больнице. Ну и напасть, совсем забыла!

Что же она делала в четверг? Моталась по служебным делам, потом ходила делать прическу, под вечер решила пройтись по нижней улице, вдоль речки, а когда собралась повернуть обратно, бросила взгляд на противоположный холм, где находилось кладбище, и неожиданно пошла туда.

Берега глубокого каменистого русла речки соединяло тонкое бревно. Пройдя по нему, Евлогия попала на чей-то виноградник, затем пролезла сквозь ограду из колючей проволоки. Кладбище было разделено на три части: болгарскую, самую большую, армянскую и еврейскую. Болгарское кладбище было чистое, ухоженное, хотя и заметно бедней, чем соседние. Тут и там вдоль центральной аллеи вырисовывались силуэты гробниц с небольшими мраморными статуями женщин в скорбных позах, их охраняли могучие сосны и пышные ели. Некоторые из этих гробниц местной знати уже обветшали, статуи покосились. Остальные надгробия представляли собой приземистые каменные сооружения с неизменным крестом наверху, их окружали скромные, поросшие травой могилы. Всюду стояли стеклянные банки и потрескавшиеся, словно старые фрески, фарфоровые тарелки, из которых по субботним и воскресным дням кормился благодарный мир пернатых.

Совсем другой вид имели могилы атеистов, уже захватившие немалую площадь. Над ними возвышались деревянные пирамидки с пятиконечной звездой наверху. Будто здесь было капище далеких пришельцев, чья вера во многом отличалась от веры всех других. Папа тоже атеист, почему-то подумала Евлогия.

Она подошла к скамейке возле одной из могил, устало присела. Странно, она не чувствовала здесь умиротворения, от кладбищенского воздуха теснило грудь.

Раскинувшийся внизу город напоминал крону гигантской елки, увешанную звенящими золотыми звездочками. Вокруг плотными ярусами его обступали горы, а на самой высокой вершине мерцала, словно большой светлячок, хижа — пристанище туристов.

Тишину нарушал лишь стрекот цикад. А в метре или двух тлеют кости, на которых держалась плоть со всеми ее безумствами, подумала Евлогия. Безумства рождают новую плоть и новые безумства. И так всегда… Любовное чувство Евлогия познала еще в студенческие годы: она увлеклась одним человеком, но он оказался таким многоопытным, что это оттолкнуло ее. Она все время представляла себе его прежнюю жизнь, женщин, с которыми он встречался, и чувствовала себя униженной, хотя винить его в чем-то было бы глупо. Спокойный, деловитый, уверенный в себе, он старался угодить ей, как будто это входило в его обязанности. С самого начала у них не было того душевного трепета, из которого рождается любовь. Может быть, виной тому был его тщательно скрываемый эгоизм. Очень скоро они расстались, с той легкостью, с какой расстаются случайные знакомые.

Глупая я, с горечью созналась она. Никогда я не найду человека себе по душе — кто его знает, где он сейчас… А если и найду, так сразу начнется быт — стирка, готовка, ссоры. До чего же вздорна жизнь! Ее обожгла обида, снова вернулось желание покинуть город, бросить всю эту надоевшую писанину и обосноваться в каком-нибудь селе, в Семково, к примеру. Там ее будут чтить, как доктора, а то и больше. Она займется агрономией, основательно, как настоящий хлебороб. Целыми днями будет в поле, среди не знающих усталости хитроватых крестьян, и скупых и щедрых. Станет пить наравне с мужиками, злословить по адресу баб, сама будет объектом злословия, купит машину, сошьет себе черное платье до пят и будет ездить в город, ходить по театрам и концертам вместе с тетей Димой, назло всем!.. И записные книжечки будет вести, собирать меткие словечки семковчан, а их там можно столько услышать! Ей отведут уголок в местной газете — а почему бы и нет, — она будет печатать свои рассказы, серьезные и смешные, — пускай читает просвещенный люд, диву дается.