«Хорошо, — сказала она. — Я обязательно передам».

«Может быть, вы зайдете к нам в гости на пельмени? — спросил я. — Вы знаете, у меня жена готовит чудесные пельмени».

ПЕРВЫЙ РАССКАЗ

Здесь ни одного слова выдумки — все правда. Я, начинающий автор, долго не решался показать кому-либо свои первые рассказы, написанные кровью сердца. С душевным трепетом понес я в тонкой папочке свой лучший рассказ в редакцию журнала «Флажок».

Пожилая привратница приветливо указала на дверь отдела прозы. Вошел туда.

— Здравствуйте, — сказал я.

— Здравствуйте, — ответил замученным голосом худой человек с пышными короткими усами. Круглыми темными глазками он в одно мгновение взвесил, ощупал, оценил меня и тут же потерял всякий интерес к моей персоне.

— Вот, видите ли, знаете ли… — благоговея, начал я, но он прервал меня:

— Положите сюда. Адрес есть? Мы напишем.

— Хорошо, хорошо, — сказал я, отступая к двери. К чему отнимать время у занятого человека праздными разговорами, когда и так все ясно.

— Постойте, — сказал он, взвешивая в руке мою рукопись. — А почему он у вас называется «Гвоздь»? Если это юмористический рассказ — несите его в отдел юмора.

— Это не юмористический рассказ. Он так называется потому, что…

— Ладно, мы напишем вам, — прервал он меня тусклым голосом, в котором не было ни тени надежды.

Прошел месяц, второй… Редакция молчала. Я надел свой лучший костюм и направился в редакцию.

— Здравствуйте, — сказал мне тот самый человек таким тоном, что у меня похолодело сердце. — Что вам угодно?

Я объяснил.

— «Гвоздь», «Гвоздь»… Что-то припоминаю. Ах да, мы ведь вам ответили.

— Но я не получил вашего письма, — возразил я, удивляясь такому ненормальному факту.

Мы долго смотрели друг на друга, соображая как быть. Очевидно, он поднаторел в таких ситуациях. Лично я ни за что не нашел бы выхода из этого тупика.

— Есть второй экземпляр? Принесите! — коротко и ясно предложил он.

Но теперь в его голосе я уловил слабую надежду. Мне даже показалось, что его рот, закрытый усами, улыбнулся. Не теряя ни секунды, я побежал домой за вторым экземпляром…

Увы, как порой безжалостна судьба! Вечером почтальон бросил в мой почтовый ящик пакет с грифом журнала «Флажок». Лучше бы он бросил туда динамитную шашку. Тогда бы все разом кончилось. В пакете был первый экземпляр моего «Гвоздя» и лаконичное сообщение: «Ваш рассказ не подходит нам. С приветом! Старший литературный сотрудник отдела прозы Тараканов». Оказывается, это фамилия того самого худого, высокого человека. Сознаюсь, тогда я подумал, что ему лучше бы подошла фамилия Извергов. «Ваш рассказ не подходит нам»…

Шло время. Постепенно затягивалась душевная рана, столь вероломно нанесенная мне Таракановым. Однажды просто так, между прочим, я позвонил ему, чтобы узнать о судьбе второго экземпляра «Гвоздя».

— Постойте, постойте, — сказал он мне, улавливая в своей памяти какую-то хвостиком ящерицы мелькнувшую мысль, — да-да, теперь припоминаю, я прочитал ваш рассказ. Знаете, в нем что-то есть.

Мне захотелось подпрыгнуть от радости.

— Мы передали его на чтение рецензенту…

Бежали дни. Один за другим. Как веселые зайчики. Я ждал. У другого давно бы кончилось всякое терпение. Но я стиснул зубы и ждал. Когда ждать стало уже совершенно невмоготу, я позвонил. Тараканов сразу же узнал меня и разговаривал со мной как с добрым знакомым.

— Могу вас обрадовать, дружище, — сообщил он мне в трубку своим надтреснутым голосом. — Рецензия на ваш рассказ положительная. Я передал «Гвоздь» на чтение заведующему отделом.

Через месяц заведующий отделом, литературный критик Баста, осведомился, давно ли я пишу. Я ответил. Он многозначительно поджал губы и сощурился. Я приготовился к самому худшему.

— Ваш рассказ мне понравился.

Баста выжидательно смотрел на меня. Очевидно, мой вид его позабавил: он чуть-чуть улыбнулся уголками рта. А я ждал с безумно затрепетавшим в груди сердцем.

Я смотрел на Басту, как на бога. А он и был в тот миг богом.

— Дело, конечно, ваше, — продолжал он, — но я бы посоветовал вам внести в рассказ некоторые мелкие поправки. Согласны?

Читатель! Приходилось ли вам печататься? Знаете ли вы, что такое первый рассказ, принятый к печати, первая роль, сыгранная на сцене, первое изобретение, одобренное БРИЗом? Знаете? Тогда вы поймете меня. Это как первая любовь. Когда впервые любишь, согласен на все. Баста попросил убрать из рассказа эпизод, который составлял его сердцевину. Сам не знаю, как это получилось, но я согласился. В глазах зава блеснули зеленые огоньки. Он попросил, словно о личном одолжении, выбросить еще кое-что.

Я ушел от него опустошенный, как консервная банка. Образно говоря, мне предстояло сделать из своего гвоздя булавку. Это был нелегкий труд. Но быть напечатанным в толстом журнале… О боже! Какой это все-таки искус для начинающего автора…

Вы меня поймете и не осудите — я не удержался и сболтнул кому-то, что во «Флажке» будет напечатан мой рассказ. Словно гром прокатился по моему учреждению. На меня приходили смотреть, как на говорящего страуса. А в буфете показывали даже пальцем. Признаюсь, внимание и смущало меня, и льстило, и тревожило.

Потребовался едва ли не месяц, чтобы «дотянуть» рассказ. О том, как развивались события дальше, мне, право, даже писать не хочется. Баста, возможно, не верил сам себе и вновь отдал «Гвоздь» на рецензию. Рецензент испепелил рассказ своим презрением.

Тараканов заявил, что он знать ничего не знает и ведать не ведает, потому что был за тот, первый вариант. Баста пожал плечами: дескать, мы тоже люди и могли ошибиться… Нельзя требовать от нас невозможного. Недосмотрели, не поняли… Теперь он говорил со мной тоном следователя по особо важным делам. А в голосе и в глазах его была откровенная злость. Я стоял с видом приговоренного к смерти. Тараканов сжалился надо мной.

— Оставьте, я прочитаю его, — сказал он сердито…

Рассказ мне в конце концов вернули и еще вдобавок объявили, что я полная бездарность.

Я долго думал, что же мне делать дальше — бросить писать рассказы или повеситься.

Согласитесь, что жить после случившегося не имело никакого смысла. Я повесился и пишу о своей истории, как вы сами понимаете, с того света…

ПРИНЦИПИАЛЬНЫЙ

— Разве дело в гривеннике? — возмущался я. — Нет, дело в принципе! На каком основании я должен давать чаевые? Ведь это взятка. Платить за то, что он работает гардеробщиком, таксистом, парикмахером, официантом? Но ведь я не беру с него денег, когда он приходит ко мне в учреждение?..

— Совершенно верно, — поддержала меня пожилая попутчица, судя по виду, учительница сельской школы. — Они тоже получают заработную плату.

— Все зависит от нас самих, — уверенно заявил я. — Нельзя оставлять безнаказанным ни одного случая. Не надо давать на чай.

— А вот у нас в магазине, — сообщила, зардевшись, девушка-студентка, — всегда обсчитывают на несколько копеек. Как правило. Я потом нарочно все пересчитываю.

— С этим злом надо бороться коллективно, общими усилиями, — выкрикнул я, воодушевленный поддержкой. — И в этой борьбе нет мелочей, потому что речь идет об интересах всего общества. Давать взятки не менее отвратительный пережиток заскорузлого прошлого. А чаевые — та же взятка.

Распалившись, я еще долго бушевал, вспоминал множество случаев из своей личной жизни, из жизни своих друзей и знакомых, а также примеры из печати. Я негодовал, иронизировал, разоблачал, высмеивал, выводил на чистую воду, пригвождал с позорному столбу. На меня нашел какой-то странный раж, удивительный приступ красноречия.

Сам не знаю, почему вдруг это случилось со мной. Все мои друзья и сослуживцы могут подтвердить, что я очень скромный, спокойный человек. А тут меня словно прорвало. Я поднялся до высокой патетики, вспомнил даже о жертвах французской революции. Я говорил о молодых героях нашего времени. И ставил рядом с ними этих жалких паразитов, заживо загнивающих на дачах, построенных на средства, добытые нечестным путем.