Ребята смущенно молчали. Долго стоять в полусогнутом положении было неудобно. Первым опустился Ахмо. Прислонившись спиной к ракитовому стволу, он уселся по-портновски, поджав под себя ноги. Вслед за ним в центре прогалинки присела на корточки и Роза, чисто по-боснийски, в точности как цыганка с Осойницы, скрестив на груди руки. Боязливо и неловко рядом с ней сел на землю и Марко. Все трое замерли, затаив дыхание и не шевелясь, будто ловили редкую птицу в расставленные силки.
Мрак, глухота, они перенеслись в какой-то иной мир и находились у сумрачного входа в неведомое. Воздух густой и влажный. В насыщенном удушливыми испарениями ракитнике едва различимо тянет запахом речной воды. Беспробудная тишина. Время не движется больше. Все трое в оцепенении молчат. Одно лишь то, что они свернули с берега в эти дебри, уединились в это безмолвие, само по себе было уже достаточно многозначительно. Одно то, что Роза согласилась на это, меняло не только отношения между ними, но и все вокруг.
Марко неуверенно и робко поднял глаза. Девочка была здесь, рядом с ним, и вроде бы приблизилась к нему, хотя сидела по-прежнему не шелохнувшись. Маленькая согнутая фигурка. Руки, скрещенные под грудью, не видны. Взгляд опущен, на веках легкие, серые тени. Коленки неплотно составлены, по ним проходит край светло-синей юбчонки, но Роза и не думает одергивать ее с неустанной стыдливостью городских девчонок. А ниже голые икры и тень между ними. Казалось, Роза, как и он, застыла в ожидании, но для нее оно не столь мучительно и тяжко.
Отведя глаза от Розы, мальчик встретился с сияющим подбадривающим взглядом Ахмо, горящим нетерпением. Сжав губы, верный друг кивал подбородком на девочку, как бы говоря: «Придвинься ближе, дурак!»
И Марко придвинулся к ней. Не сразу, а постепенно, надеясь, что и она сделает движение ему навстречу. Но девочка была неподвижна, лишь трепетали ее веки, обнаруживая на мгновение мимолетный блеск ее огромных синих глаз, сверкавших лучезарным отсветом неведомого драгоценного камня.
Побуждаемый взглядами Ахмо и смутным сознанием необходимости исполнить то, ради чего они сюда пришли, сколь бы трудно и невозможно это было, мальчик приблизил свое лицо к правой щеке Розы, остававшейся совершенно неподвижной. Холодная, румяная, умытая щека заслоняла своей необъятностью всю прогалину; ни теплоты, ни запаха, по-прежнему веяло водой, песчаным берегом и острым духом ракит, знакомым и простым, как жизнь.
Так вот что такое поцелуй? Да, но в нем нет ничего из такого, что таило в себе это слово, когда они с Ахмо договаривались о встрече в ракитнике. Было что-то другое и не очень приятное. Нос мешал, одеревеневшие губы не слушались. Ее русые волосы, прямые и жесткие, как металлическая проволока, лезли ему в глаза, но он не смел отвести их в сторону, ибо позабыл, что у него есть руки. Она же, точно назло, по-прежнему сидела, как вкопанная, безмолвно, ничем не поощряя его и не отталкивая.
Бесприютность, тоска, столь привычные для берега, и еще ощущение неловкости и стыда. Может быть, это не настоящий поцелуй, поцелуй из песен и неясных предчувствий, или, может быть, поцелуи не дают того, что обещают песни и предчувствия? Откуда ему знать?
Дважды еще прикладывал он свои губы к ее щеке, но ничего чудесного, что должен был, по рассказам, принести с собой поцелуй, так и не произошло. Девочка сидела не шевелясь, время тянулось немыслимо долго. В ушах стоял страшный гул, сознание терзал неотвязный вопрос: что делать дальше?
В смущении и растерянности он отвел взгляд от холодной, наводящей страх щеки и с отчаянием посмотрел на Ахмо. Но Ахмо исчез. Марко мигнул в недоумении, но друга на месте не было. Тот испарился неслышно, пока он, закрыв глаза, с колотившимся сердцем и страшным шумом в ушах, был занят мучительной процедурой, носящей название поцелуя.
Они поднялись одновременно и, пригибая головы, под пологом низких ветвей, без слова и жеста прощания двинулись к берегу снова каждый своим путем. Они слышали друг друга по шуршанию листьев и треску ветвей под ногами, однако недолго, пути их все больше расходились в стороны и, наконец, окончательно разъединились.
Так они навсегда потеряли друг друга. Ибо на этом и кончилась детская мечта о поцелуе. Через несколько дней новые выдумки увлекли мальчишек на новые подвиги, совершаемые ими в округе. Они развели грандиозный костер на берегу, весь город переполошился, огонь захватил сосновый бор, взбудоражил людей, были мобилизованы пожарные, нанесен большой ущерб. Или затеяли исследовать пещеру неподалеку от города, где один мальчик сломал себе обе ноги. А там подошло время отъезда в Сараево и поступления в первый класс гимназии.
Когда следующим летом Марко с друзьями вернулся домой, Розы в городе не было. Она окончила начальную школу, и ее отправили к родне в Чехию, откуда она больше никогда не приезжала в дом родителей, ни по праздникам, ни на каникулы. С тех пор прошло шесть лет. Ребята уезжали в Сараево и каждое лето возвращались домой на отдых, о Розе больше никто не вспоминал и не говорил. И лишь этим летом по городу прошел темный слух, будто бы Роза Калина, которой только что исполнилось пятнадцать лет, дурным образом отличилась где-то в Чехии и сбежала за границу с одним художником. Никто не знал, что за художник, почему и отчего она сбежала. Главное, совершилось нечто неблаговидное и из ряда вон выходящее. Но и это было тотчас же забыто. В воспоминаниях гимназистов, купавшихся на берегу нынешним летом, Роза Калина навеки стерлась вместе с их детскими наивными и смешными мечтами о поцелуе. И разве что вот в такой предвечерний час перед глазами, придавленными холодными ладонями, еще возникнет порой образ яркого пятна на фоне серого песчаного берега, что маячит вдали, подобно язычку красного пламени.
И вдруг песчаный берег до самого горизонта вздрогнул, взвился вверх и исчез в белой вспышке, как прерванный на середине кадра фильм. Несильный, но резкий удар вывел Марко из забытья, мгновенно развеял видения и мечты. Один из друзей, неслышно подкравшись к нему, мокрой рукой шлепнул его сзади по согнутой спине. Марко вскочил на ноги. Отрезвленный столь грубым способом, он встал на самый край каменистого обрыва. Друзья, незаметно подошедшие к нему, окружили его полукругом, приплясывая и крича, а заводила, Блашко Лекич, — он-то и пробудил его своим ударом, — гоготал ему в лицо:
— Вставай, куль с мукой!
— Это твой Софрен куль с мукой, а не я! — вспыхнув внезапной злобой и бешенством, бросил ему Марко в ответ, как будто долго готовил его.
Он разом позабыл про сумрачные вечерние тени и про озноб, пробиравший его при одной мысли о холодной воде. Промерзший до кости, он превратился в сгусток холода и теперь уже больше не чувствовал его и не дрожал. Гневно повернувшись спиной к своим друзьям, он поднял руки и головой вниз кинулся в темно-синюю быструю стремнину под скалами. Словно бы искал спасения в ней.
Вода обожгла его; тиски холода, превосходившего любые ожидания, больно сжали тело. Но вот он вынырнул на поверхность, резким движением откинул назад мешавшие волосы и поплыл к противоположному берегу. Он слышал, как за ним прыгали в воду остальные ребята, визжа от холода, но не обернулся к ним, крупными саженками продвигаясь вперед, он все больше отрывался от них. Он утратил ощущение своего тела, не знал своего имени. Противоположный берёг придвигался, яснее вырисовываясь перед ним и придавая ему новые силы. Плыть, и только плыть! Выплыть из холодной воды и повернуться спиной ко всему, к мечтам о том, что было, что должно было бы быть и чего нет, и к этому берегу, и к этой жизни. Плыть и выплыть!
Слова{25}
© Перевод Е. Рубиной
Вам знакома эта картина. Коридор спального вагона Загреб — Белград. Время: около семи часов утра. Место: Стара-Пазова.
Я вышел из своего купе и только пристроился у окна, бросил взгляд на волнистое поле желтой сурепки, как кто-то крепко схватил меня за плечи. И уже говорил.