Лиза помнила, как стремительно пересекла комнату, едва не запутавшись в подоле платья. Она решила, что известие пришло из Москвы, откуда со дня на день ждали вестей от Василя о разрешении от бремени его супруги.

— Полин?.. — Лиза в страхе схватила Александра за руку и почувствовала, как муж свободной рукой подхватил ее локоть, словно ей вот-вот понадобится поддержка.

— Нет, ma Elise, с ней все порядке. — Он нервно сглотнул. — Это из Италии. Je suis désolé, mais c'est fini…^[426]

Лиза сначала не могла понять. Ее разум отказывался соединять недавнее письмо и вести о смерти. Как такое возможно? Ведь только недавно она читала послание от Бориса! Но тихое «Как же сказать tantine?» убедило ее, что все это не сон, и где-то там, в неизвестном ей городке Мерано, Борис умер от чахотки.

Она знала, что рано или поздно это случится. Чахотка никого еще не выпускала из своих лап. Но все равно известие о его смерти ошеломило Лизу. Ей тут же вспомнились полный покаяния и грусти взгляд светлых глаз и тихий, но твердый голос, звучавший так убежденно: «Ты будешь счастлива, ma bien-aimée…»

Иногда Лиза даже чувствовала легкую вину за свое счастье. Ей ли грешить на судьбу? Она любима и любит сама, у нее родилась чудесная дочь, а горести и хвори миновали Заозерное стороной. Но после известия о смерти Бориса в голову все чаще приходила мысль, неужто действительно он взял на себя все грехи и отвлек на себя беды?

Ведь из всех участников той авантюры только она, Лиза, единственная осталась в живых. Даже Софью Иогановну не миновала страшная участь — три года назад она умерла от грудной, наотрез отказавшись принять помощь от четы Дмитриевских. «Я хочу, чтобы вы не печалились долго о моей участи, meine Mädchen. Приветствуя приближающийся конец, я со смирением думаю о нем, как об избавлении от муки жизни без mein Waldemar…» — писала Софья Иогановна в своем прощальном письме к Лизе.

А потому разве удивительно, что мысли о словах Бориса приходили Лизе все чаще и чаще? Вот и сейчас они снова вторглись воспоминанием, нарушая ее покой, и словно в ответ на ее волнение и участившееся дыхание ребенок беспокойно заворочался в утробе и ударил Лизу ножкой в живот. Она невольно поморщилась, спрятав ладонь под шаль.

— Что такое, ma Elise? — прошептал чуть ли не на ухо Александр, так что Лиза даже вздрогнула.

Задумавшись, она даже не заметила, когда муж успел встать так близко. Встретив его обеспокоенный взгляд, Лиза поспешила заверить, что ничего худого не случилось.

— Hey, tout va bien, mon cher, tout va bien^[427], — прошептала, скользнув пальцами в его ладонь.

Александр тут же нежно сжал их и не отпустил до самого конца службы, в очередной раз давая почву для пересудов о неподобающем поведении четы Дмитриевских. К причастию, правда, не пошел — предпочел дожидаться своих близких на церковном дворе.

У него по-прежнему было странное отношение к церкви. Он не причащался, не исповедовался и не держал постов. Храм посещал редко — только воскресные службы, и то потому, что не хотел отпускать Лизу в положении одну. Но иногда Александр уезжал в новую церковь в полном одиночестве, и Лиза подозревала, что не только для наблюдения за работой мастеров. Она не вмешивалась. Единственный момент, в котором супруги не могли прийти к согласию, — духовное воспитание дочери. Любознательная Наташа часто задавала вопросы о поведении отца в церкви и во время постов. И Лиза опасалась, что однажды и дочь станет пренебрегать общепринятыми правилами. Особенно, когда та начинала капризничать, не желая рано вставать на службу, или вот как нынче заявила, принимая причастие:

— C'est mauvais, maman!^[428]

— Должно быть, вино было кислым, — вмешался Александр, когда Лиза уже во дворе сделала Наташе строгое замечание. — Я поговорю с отцом Феодором.

— Вы слишком добры к ней, — без злости в голосе, еле слышно попеняла мужу Лиза.

Но Василь, вышедший следом из церкви, все-таки услышал. Поднял насмешливо брови и иронично произнес:

— Дивно слышать подобное о la Bête de Tver^[429].

Лиза от досады передернула плечами. Будь проклят его злой язык! Благодаря Василю, рассказавшему всем и каждому в свете историю любви кузена и Лизы, это прозвище, похоже, прилепилось к Александру навечно. Нет, разумеется, никто не смел называть так графа Дмитриевского в лицо, но за спиной — с превеликой радостью. И Василь, зная, какие чувства вызывает прозвище у Лизы, все равно не упускал возможности ее позлить.

— Потакать и угождать своим отпрыскам — не есть лучшая привычка, — назидательным тоном произнес Василь, делая вид, что не заметил нервного движения Лизы.

— Тебе ли говорить, mon cher cousin? — тут же парировал Александр, намекая на беззаботное детство Василя. Ведь, в отличие от него, младшего кузена не отсылали в Пажеский корпус.

Василь предпочел сделать вид, что не услышал его вопроса, и с трудом занял место в санях наперед супруги и детей, замешкавшихся в церкви. Лиза с легким огорчением отметила, что с момента последнего визита в Заозерное он еще больше располнел. Время брало свое, и очаровательный модник постепенно превращался в грузного отца семейства.

А вот Александр за последние годы почти не изменился. Когда он изволил «лениться» (так он называл свое желание затвориться на несколько дней с женой в своих покоях вдали от остального мира), Лиза иногда замечала седые волоски в его щетине. Но стан его по-прежнему был строен, а плечи широки, благодаря активной жизни в деревне. Неудивительно, что, когда они выезжали в свет, девицы до сих пор бросали на Александра заинтересованные взгляды.

— La promenade en traîneau!^[430] — воскликнула Наташа, хватая отца за руку и устремив на него взгляд беспокойных голубых глазенок. Так она напомнила о данном ей ранее обещании.

Еще по пути в церковь их небольшой санный поезд миновал один из пригорков, который крестьянские дети раскатали аж до ледяной тропы. Удивительно ли, что Наташа тоже пожелала скатиться на салазках. В отличие от других знакомых Лизе маленьких барышень, ее дочь не боялась ничего — ни высоты, ни пауков, ни ночной темноты в детской. И виной тому, как подозревала Лиза, была горячая кровь Александра.

— Vous avez promis…^[431] — укоризненно прошептала она, напомнив мужу, что боится катания на этой крутой ледяной горке.

— Прости, ma Elise, но я обещал ей наперед, — Александр извинительно улыбнулся. — С ней поедет лакей. Он проследит, чтобы Наташа не ушиблась. Быть может, торг? Одну ледяную забаву на другую?

Лиза поняла его без лишних слов. Александр намекал на масленичные забавы, в число коих входило и взятие ледяной крепости. В первую Масленицу после венчания он не участвовал в штурме, чтобы не волновать бывшую в тягости Лизу. А вот через год вновь попытал счастья, но потерпел неудачу. И реванша не мог добиться до сей зимы — из-за отъездов в столицу и Москву на время сезона. Теперь же Александр собирался сделать последнюю попытку, тем паче разрешения Лизы ждали только на Сретенье.

— Последний раз, ma Elise, — уверял он недовольную супругу. — Последний раз, обещаю! Не по летам мне уже далее на крепости ледяные лазить.

Но Лиза все не поддавалась. Она до сих пор помнила их первый поцелуй и алую струйку на его лбу, как худое предзнаменование. А дразнить судьбу она совсем не желала. Вот Александр и вспомнил про Масленицу, предложив обменять одну ледяную забаву на другую. Ради удовольствия дочери, он готов был уступить и отказаться от собственной прихоти.

— Я не знаю… — неуверенно начала Лиза, но Александр сразу почувствовал ее слабину. Мимолетно коснулся губами ее щеки и повернулся к Наташе, которая, заметив, что мать сдалась, от радости даже запрыгала на месте.

Когда сани остановились чуть в отдалении от горки, Наташа, не дожидаясь, пока лакеи откинут медвежью полость и помогут ей сойти, спрыгнула на снег и побежала вперед. А Лиза даже губу закусила, вновь желая отговорить дочь от этой авантюры.